VII. Аббат Фуке
Быстро пройдя подземелье и нажав пружину возле зеркала, Фуке снова очутился в своем кабинете. Едва успел он войти, как услышал стук в дверь и знакомый голос, кричавший:
— Монсеньор, отоприте, пожалуйста!
Фуке быстрым движением скрыл следы своего волнения и отсутствия: разбросал по столу бумаги, взял в руку перо и, чтобы выиграть время, спросил через дверь:
— Кто там?
— Как! Монсеньор не узнают меня? — ответил голос.
«Как не узнать тебя, дружище?» — сказал Фуке про себя.
— Это вы, Гурвиль? — спросил он громко.
— Конечно, я, монсеньор.
Фуке поднялся и, в последний раз посмотрев на зеркало, отпер дверь и впустил Гурвиля.
— Ах, монсеньор, какая жестокость! — воскликнул он.
— Почему?
— Вот уже четверть часа, как я умоляю вас отпереть, а вы даже не отвечаете.
— Запомните раз навсегда: я не терплю, чтобы меня беспокоили во время работы. Хотя вы, Гурвиль, и составляете исключение, я все же хочу, чтобы для других мое запрещение оставалось в силе.
— В такую минуту, монсеньор, я готов разбить, снести, опрокинуть всякие запреты, все двери, замки и стены.
— Ого! Значит, случилось что-нибудь очень важное? — спросил Фуке.
— Очень.
— Что же произошло? — продолжал Фуке, слегка обеспокоенный волнением своего ближайшего сотрудника.
— Учреждена тайная судебная палата.
— Мне это известно. Но разве она уже собралась?
— Не только собралась, монсеньор, но уже успела вынести приговор…
— Приговор? — произнес министр, побледнев и с дрожью, которую он не мог скрыть. — Кому же?
— Вашим друзьям.
— Лиодо и д’Эмери?
— Да, монсеньор.
— К чему же они приговорены?
— К смертной казни.
— Не может быть! Нет, это невозможно!.. Вы ошибаетесь, Гурвиль.
— Вот копия приговора, который сегодня должен быть подписан королем. Быть может, он уже подписал его.
Фуке схватил бумагу, быстро пробежал ее и возвратил Гурвилю со словами:
— Король не подпишет этого приговора.
— Монсеньор, Кольбер — смелый советчик… Опасайтесь его.
— Опять Кольбер! — воскликнул Фуке. — Вот уж два-три дня я беспрерывно слышу это имя! Слишком много чести для такого ничтожества. Пусть Кольбер появится, и я рассмотрю его; пусть он поднимет голову, и я раздавлю его; но согласитесь, что бороться можно только с таким противником, который хоть что-нибудь собой представляет.
— Терпение, монсеньор, вы не знаете Кольбера… Постарайтесь его изучить. Это один из темных финансовых дельцов, подобных метеорам, которых никогда не видишь до их разрушительного вторжения. Появление их гибельно.
— О, Гурвиль, это уж слишком, — возразил Фуке улыбаясь. — Меня не так-то легко запугать, друг мой. Кольбер — метеор! Черт возьми! Мы еще посмотрим, что это за метеор… Давайте мне факты, а не слова. Что он сделал до сих пор?
— Он заказал парижскому палачу две виселицы, — сказал Гурвиль.
Фуке поднял голову, и в глазах его сверкнула молния.
— Вы уверены в том, что это правда? — вскричал он.
— Вот вам доказательство, монсеньор.
И Гурвиль протянул Фуке записку одного из секретарей городской ратуши, верного сторонника суперинтенданта.
— Да, действительно, — пробормотал Фуке, — воздвигается эшафот… Но король не подписал, Гурвиль, и не подпишет приговора!
— Это мы скоро узнаем, — заметил Гурвиль.
— Каким образом?
— Если приговор подписан королем, виселицы сегодня же вечером будут отправлены к городской ратуше, чтобы завтра утром можно было их поставить.
— Нет, нет! — снова воскликнул Фуке. — Все вы ошибаетесь и вводите меня в заблуждение. Не дальше как позавчера у меня был Лиодо, а три дня назад я получил от бедняги д’Эмери сиракузское вино.
— Это только доказывает, — возразил Гурвиль, — что судебная палата была собрана тайно, совещалась в отсутствие обвиняемых, и как только дело было закончено, их арестовали.
— Разве они арестованы? Но как, где, когда?
— Лиодо — вчера на рассвете, д’Эмери — позавчера вечером, когда он возвращался от своей любовницы; их исчезновение никого не встревожило, но внезапно Кольбер сорвал маску и приказал обнародовать это дело. О нем теперь кричат на всех улицах Парижа, и, по правде говоря, только вы, монсеньор, не знаете об этом событии.
Фуке с возрастающим волнением ходил взад и вперед по комнате.
— Что вы думаете предпринять, монсеньор? — спросил Гурвиль.
— Если бы все это было верно, я отправился бы к королю. Но прежде чем ехать в Лувр, я побываю в городской ратуше. Если приговор утвержден, тогда посмотрим. Едем же! Откройте дверь, Гурвиль.
— Осторожнее, — предупредил тот. — Там аббат Фуке.
— Ах, мой брат, — с горечью сказал Фуке. — Значит, он узнал какую-нибудь скверную новость и, по своему обыкновению, рад поднести ее мне! Да, черт возьми, уж если явился мой брат, то мои дела действительно плохи. Что ж вы не сказали мне раньше? Я б скорее поверил всему.
— Монсеньор клевещет на господина аббата! — смеясь, произнес Гурвиль. — Он пришел вовсе не с дурным намерением.
— Ах, Гурвиль, вы еще заступаетесь за этого безалаберного, бессердечного человека, за этого неисправимого мота?
— Не сердитесь, монсеньор.
— Что это сегодня с вами, Гурвиль? Вы защищаете даже аббата Фуке.
— Ах, монсеньор, во всем есть своя хорошая сторона.
— По-вашему, и у тех разбойников, которых аббат держит у себя и спаивает, есть свои хорошие стороны?
— Обстоятельства могут так сложиться, монсеньор, что вы рады будете иметь под рукой и этих разбойников.
— Значит, ты советуешь мне помириться с аббатом? — иронически спросил Фуке.
— Я вам советую не ссориться с сотней молодцов, которые, соединив свои шпаги, могут окружить стальным кольцом три тысячи человек.
Фуке бросил на собеседника быстрый взгляд.
— Вы правы, Гурвиль, — произнес он. — Впустите сюда аббата Фуке! — крикнул он дежурившему у дверей лакею.
Через две минуты на пороге кабинета с глубоким поклоном показался аббат Фуке. Это был человек лет за сорок, полусвященник, полувоин, смесь отчаянного забияки и монаха. При нем не было шпаги, но заметно было, что он носит при себе пистолеты.
Фуке приветствовал его скорее как министр, чем как старший брат.
— Чем могу служить, господин аббат? — спросил он.
— Ого, каким тоном вы говорите, брат мой! — воскликнул аббат.
— Тоном занятого человека.
Аббат с ехидством взглянул на Гурвиля, с беспокойством на брата и произнес:
— Сегодня вечером я должен уплатить господину де Брежи триста пистолей… Карточный долг — долг чести.
— Дальше? — спросил Фуке, уверенный, что из-за таких пустяков аббат не стал бы его беспокоить.
— Тысячу пистолей мяснику, который не хочет больше отпускать в долг.
— Дальше?
— Тысячу двести портному, — продолжал аббат. — Этот болван не отдает мне одежды, заказанной для семерых моих слуг. Это компрометирует меня, и моя любовница грозится заменить меня откупщиком, что было бы унизительно для церкви.
— Что еще? — спросил Фуке.
— Вы заметили, брат мой, — сказал смиренно аббат, — что я ничего не прошу для себя лично.
— Это очень деликатно с вашей стороны, господин аббат, — улыбнулся Фуке. — Однако, как видите, я жду.
— Я и не стану ничего просить… о нет… но не потому, что я ни в чем не нуждаюсь. Уверяю вас…
— Тысячу двести портному! — вздохнул министр, подумав с минуту. — На эту сумму можно сшить изрядное количество платья.
— Я содержу сто человек, — с гордостью произнес аббат, — а это, я думаю, чего-нибудь да стоит.
— Сто человек? — повторил Фуке. — Но разве вы Ришелье или Мазарини, чтобы иметь столько телохранителей? Зачем вам эти люди, скажите на милость?
— И вы еще спрашиваете? — удивился аббат Фуке. — Как вы можете спрашивать, для чего я содержу сто человек?
— Да, я хочу знать, на что вам нужны эти сто человек. Отвечайте!
— Неблагодарный! — воскликнул, все более горячась, аббат.
— Объясните же наконец.
— Ах, господин министр, ведь лично мне нужен только один лакей, а если бы я был одинок, я обошелся бы и без него. Но вы, вы, у вас столько врагов, что мне и ста человек мало, чтобы защищать вас. Сто человек!.. Нужно бы десять тысяч! Я содержу их для того, чтобы в публичных местах и собраниях никто не смел возвысить против вас голоса. Без этого вы были бы засыпаны проклятиями, уничтожены злыми языками. Без этого вы не продержались бы и недели. Слышите, недели!
— О, я не знал, что вы такой горячий мой защитник, господин аббат.
— Вы сомневались в этом? — вскричал аббат. — Так слушайте же, что случилось. Не дальше как вчера на улице Юшет какой-то человек торговал цыпленка у мясника.
— Так. Чем же это может мне повредить, господин аббат?
— А вот чем. Цыпленок был тощий, и покупатель отказался дать за него восемнадцать су, говоря, что не желает платить такие деньги за одну кожу и кости, с которых Фуке снял весь жир.
— Дальше?
— Раздался смех, остроты по вашему адресу. Собралась толпа зевак. Зубоскал прибавил: «Дайте мне цыпленка, вскормленного Кольбером, и я с удовольствием заплачу, сколько вы ни спросите». Толпа стала рукоплескать. Словом, скандал! Вашему брату оставалось только закрыть лицо.
— И вы закрыли? — спросил Фуке, покраснев.
— Нет, до этого дело не дошло: в толпе оказался один из моих людей, некто Менвиль, новобранец, недавно приехавший из провинции, — я его очень ценю. Он пробрался сквозь толпу и вызвал оскорбителя на дуэль. Поединок состоялся тут же, перед лавкой мясника, в присутствии множества зрителей, которые обступили сражавшихся и глядели из окон.
— И чем же кончилось? — перебил Фуке.
— А тем, что мой Менвиль сразу проткнул противника шпагой, что произвело большое впечатление на зрителей. После этого он сказал мяснику: «Возьмите себе этого индюка, мой друг: он будет пожирнее вашего цыпленка». Вот на что я трачу свои доходы, господин министр: на поддержание фамильной чести, — с торжеством заключил аббат.
Фуке склонил голову.
— Хорошо, — сказал Фуке. — Передайте Гурвилю ваш счет и оставайтесь у меня на вечер.
— На ужин?
— Да.
— Но ведь касса уже заперта?
— Гурвиль отопрет ее для вас. Ступайте, аббат, ступайте.
Аббат поклонился.
— Так, значит, мы друзья? — спросил он.
— Друзья, друзья. Идемте, Гурвиль.
— Вы уходите? Значит, вы не будете ужинать дома?
— Не беспокойтесь. Я вернусь через час, — отвечал Фуке и прибавил тихо Гурвилю: — Пусть заложат моих английских лошадей; я поеду в городскую ратушу.
