V
Перед сельским собранием Иннокентий Харлампиевич заглянул в комячейку. Председатель ячейки Новоселов шагнул навстречу:
– Харлампыч!.. Слава богу – цел воротился!.. Заходи, садись. Беседовать будем.
Долго тряс дружески обе руки. Радушно усадил за стол, и все члены ячейки тоже радовались благополучному возвращению первого беспартийного активиста-партизана.
– Садись, садись, Харлампыч!
– Хорошо, что заглянул к нам.
– Дело прошлое, Накентий: крепко мы за тебя опасались…
– Да пошто? – удивился активист. – Кому я соли насыпал?… Кто противу советской власти пойдет? Кому жизнь надоела? Аль забыли партизанскую армию Игната Громова?…
– То-то, что не все всё помнят, – вздохнул Василий Павлович Шубин, – есть еще… – он взглянул на Новоселова. – Показать Седых городскую бумагу-то?…
– Кажи! – радостно сказал председатель. – Давай ее сюда. На, читай, Накентий Харлампыч.
Секретарь ячейки достал из старенького портфельчика и положил на столешницу, покрытую куском кумача, небольшую служебную бумажку с лиловым штампом в левом углу:
– Малограмотный я, – сконфузился активист Седых, – по крупному читать еще кой-как могу, а по мелкому – восподь не умудрил…
Члены партячейки рассмеялись.
– Эх ты, а еще вахмистром служил! – укоризненно сказал предревкома товарищ Предтеченский.
– Дык это ж при царе-косаре… А чему нас учили – сами знаете. «Отче наш иже еси на небеси…» да как царских дочек звали…
Снова посмеялись. Предтеченский стал читать вслух:
«Приказ начальника гарнизона города Новониколаевска о борьбе с врагами Советской власти
18 февраля 1920 года
Сибирская контрреволюция, вдохновляемая и возглавляемая Колчаком и царскими генералами, опиравшаяся на продавшиеся чехословацкие штыки и золото Антанты, под железными ударами Рабоче-Крестьянской Красной Армии быстро сдает свои позиции и с роковой быстротой приближается к неизбежной гибели.
…Но буржуазия не хочет отказаться от своих привилегий…
В то время, когда наиболее честные и сознательные элементы отдают все свои силы на восстановление разрушенного хозяйства, буржуазия и ее приспешники… начинают творить грязную, преступную работу для достижения своих замыслов.
…Буржуазия с каждым днем становится наглее и беззастенчивее в средствах: за последнее время ее агенты ведут открытую и злостную агитацию, широко распространяют провокационные слухи…
Здесь, в Сибири, где молодой Советский организм еще не окреп, мы должны быть особенно внимательны к своим врагам…
…Достигнув успехов, пролетариат объявил милосердие к врагу, отменивши расстрелы – красный террор.
Но пусть не забывают наши враги, что Советская власть не будет церемониться с теми, кто встанет на ее пути…
Все мерзавцы и негодяи, все предатели, шпионы и провокаторы, которые будут широко агитировать против Советской власти… будут расстреливаться без всякой пощады.
Подписал начальник гарнизона Атрашкевич.
С подлинным верно: адъютант Углов» .
Предтеченский кончил и вопросительно посмотрел на Шубина:
– А вторую читать?…
– Не нужно, – махнул рукой волвоенком, – и так уже по всему селу звон идет. И Седых, должно быть, слыхал.
– О чем это? – насторожился Иннокентий Харлампиевич.
– Уком упреждает… Банда Самсонова вышла из лесов на Пихтовский тракт. Убили бандиты партийцев Трошина и Прохоренку. Животы распороли…
– Слыхал! – сказал Седых. – Слыхал, как же… А правда это? Может, так, для острастки пишут…
– Нет, браток… правда.
– Ну, бог милует…
– То-то, что не милует… Вот и от штаба ВОХРа прислали бумажку, предлагают всем сельским коммунистам и комсомольцам установить ночные обходы, оружие держать дома, под рукой и в полной исправности…
– Во, как дело-то обертывается… – сказал Андрей Николаевич Предтеченский и густо, с надрывом закашлялся.
– Простыл, Андрюха, – сочувственно произнес Седых. – Ты вот чо… пошли свово парнишку ко мне. Я тебе – медку… Ишо водится у меня. Когда партизанили мы, я страсть сколь меду на раненых перевел. Однако многих выпользовал медком-то… И еще – остался. Посылай с туеском…
– Спасибо, Харлампыч, – прокашлявшись, ответил Предтеченский, – меня и так товарищи поддерживают…
Седых нахмурился.
– А я что же: тебе не товарищ?…
– Что ты, Харлампыч? – укоризненно покачал головой Предтеченский. – Ведь я к примеру. Ты человек многосемейный – самим нужно…
– А ну их к ляду! Семейство-то мое! – вдруг озлился Седых. – Одна маета с ними! Ни богу свеча, ни бесу кочерга! Расшиби их громом напрочь!
Ячеишные расхохотались.
– Чего ты на свое племя серчаешь? – спросил старый партизан Михаил Петрович Жихарев. – Али не угодили чем? Ты ить своенравный, на те угодить трудно…
– Да каки теперь угождения!.. А так: кто в лес, кто по дрова, живут, идолы, ни туды ни сюды. Порядку нету… Одна энта моя Егова православная, троеперстник, язви его…
– Никола, что ли?…
– Ну… Как с попом Раевым связался, так, видишь, и советская власть ему не мила стала… Ужо обратаю орясину, пошли бог силы. Так обратаю, что перья полетят!..
– Нельзя, Харлампыч, – наставительно сказал Предтеченский, – бить – это всякий умеет. Воспитывать нужно… Ты как отец… на-ка вот возьми книжечку. Насчет православия тут очень даже правильно говорится…
Седых заложил брошюрку за кушак.
– А у тебя, Накентий Харлампыч, самого-то… как с религией? – спросил Новоселов. – Все еще не могёшь расстаться?
Седых, помолчав, высморкался. Ответил на спеша, обстоятельно и вразумительно:
– Такое дело, дорогие мои товарищи партейные… такое дело: вера вере – рознь. Она, стара вера-то, кержанска – правильна… Я хоть старый мужик-гужеед, а скажу тебе так: кто супротив проклятова царизму до-прежь всяких ривалюций воевал? А ну, спомни, дорогой товарищ… Старого обряда люди. В скиты уходили, попов-жеребцов, поставленных анпираторами всякими, керженцы не миловали… Завсегда противу войны шли, детушек на убой не давали, самосжигали себя… Думаешь, так просто, за двуперстие? Н-н-нет, гражданы, – за правду боролись! Вот, как и вы теперича – за правду истинную!.. А кто себя чином соблюдает? Опять же мы, керженцы. Это иде ж вы видели, штобы старова обряду мужик на руку был нечист? Штоб сельчанам пакостил?… Сроду не бывало такова. А православные – жулье народ, того и ждут – напакостить. И рядовой, так сказать, мирянин, и дьякон, и поп. Лиходеи, мздоимцы!.. А кто Колчака с хоругвями встречал? Дружины святова креста кто на селах ставил? Опять же православные. А керженские людишки, между прочим, в тайгу с дрекольем уходили, господина Колчака рублеными гвоздями из самопалов потчевали, губили супостатов народных… Вот и выходит, што старая вера у советской власти вроде как кореннику пристяжная. Чуешь, Ваня, чо к чему? А коснись какая сволота, вроде того же Самсонова, на нашу, советскую, хвост задерет – кто же с вами будет, дорогой товарищ Новоселов? Полагаешь, поди, православные?… Э-э-э, не-е-ет!.. Православные по норам забьются, в кусты схоронятся. А мы, кержаки, будем с вами. Мы себя раз оправдали и вдругорядь оправдаем… Так-то!..
Коммунисты слушали с интересом. Приезжий гимназист-комсомолец наклонился к соседу.
– А ведь в этих словах много простой мужицкой правды…
Но сосед, не отрывая взора от распалившегося старика, буркнул:
– Дури много!.. И чего только с ним ячейка цацкается… – комсомолец не договорил и возмущенно плюнул в открытую печку.
Иннокентий Харлампиевич продолжал:
– А что касаемо, вы читали тут насчет энтова… Самсонова – я прямо скажу: не ровен час, конечно; иной раз и спишь, а такое выспишь, и не думал, не гадал, – вышло! Однако – бог не выдаст, свинья не съест. И еще так полагаю – много лишнего болтают. Да какой он, Самсонов то ись? Что за человек и какого виду?… Ну уж, если бы встрел – я бы его благословил! Топор-то завсегда при мне, куда ни поеду!
– Бывший есаул, – пояснил Новоселов, – казак. В городу мне говорили: организатор. И человек… суръезный. Родному отцу пощады не даст.
– Да с виду-то каков, обличьем? – не унимался Седых. – Кабы я его повидал, только бы и жить его благородию!..
Коммунисты снова посмеялись над ершистым старцем, а Жихарев заметил:
– Брось трепаться, кержак!.. Ежели и доведется перевидеться с господином Самсоновым – первый под куст залезешь! Знаю я вас, храбрых да геройских мужиков…
Седых посмотрел на Жихарева взглядом, полным глубокой укоризны.
– Грех тебе молвить такое, Михаил Петрович!.. Али я с тобой в отряде не был? Али не ходил на старости лет в тайгу с дробовиком беляков бить? И, может, не я на обоз чехословацкий напал и две подводы пригнал в отряд?…
– Было… Было и такое, – кивнул Жихарев, – и такое было: под Камнем дали нам беляки жару – где я тебя нашел, храбрый партизан? Молчишь? То-то, герой!.. – Жихарев обвел взглядом собравшихся и опять остановил глаза на Иннокентии Харлампиевиче. – Чо, застеснялся, храбрый драгун?… Ладно уж, не выдам, не скажу, где я тебя нашел, когда остатки отряда собирал после той бани…
Бывшие партизаны поугрюмели. Кто-то недовольно бросил:
– Да ладно уж, Жихарев!.. Чево старое ворошить?… Аль и у тебя запасных портков не было?…
Новоселов сказал примирительно:
– И впрямь, братцы, чего вспоминать?… Били нас, били и мы. Однако мы, все ж, больше беляков били, а то не сидели бы сичас здесь под красным флагом… А Накентия Седых мы все знаем – свой человек, вояка. Ежели когда и отпраздновал труса – с кем грех да беда не случается?… Да к тому же с безоружным… Чо мы, не знаем, что в тот день, когда беляки нас от Камня поперли, у нас на роту по десятку патронов было… Тут уж не до геройства!.. Да. А ты все ж, Накентий Харлампыч, стерегись. Случаем чево – бандиты не помилуют…
Начальник волостной милиции, веселый русоволосый парень, спросил:
– А не выдать ли ему винтаря, Новоселов?… Так, на всякий случай.
Седых замахал руками.
– Этта спасибо за веру-доверие. Только ни к чему. У меня дробовик добрый. Шестнадцатова калибра – бьет на семьдесят шагов.
– Дробовик, Накентий, – полдела. Ты все ж таки когда наладишься куда в поездку, прихватывай в милиции винтовку. Выдавай ему «посошок на дорожку», – подмигнул начмилу Новоселов.
Потом полушепотом спросил Иннокентия Харлампиевича:
– Разговор-то о хлебе на дороге не забыл?…
– Сказано – сделано…
– Спасибо, Харлампыч. Сочтемся. За советской властью не пропадет. А теперь вот что: собрание по вопросу о хлебосдаче назначено было на сегодня, да мы решили отложить. Завтра будем проводить… Так уж ты не подкачай…
Седых уверил председателя комячейки, что ни в жисть не подкачает, и осведомился: не следует ли кого из местных жителей предварительно поагитировать?
Новоселов обрадовался:
– Сделаешь, Накентий? Золотой ты у нас человек!.. – И сказал, кого надо поагитировать, кого постращать.
Седых попрощался с Новоселовым «по ручке» и весело зашагал к дому, а председатель ячейки объявил:
– Начнем заседание бюро ячейки совместно с активом…
Говорили много, нескладно и горячо о делах своей коммуны, торчавшей одиноким островком среди глубокого моря темноты, невежества и крестьянской алчности…
Потом сделал доклад о хлебосдаче приехавший с комсомольским продотрядом член Упродкома.
