Последним прибывший в город пароход покинул молодой человек лет тридцати, светловолосый, довольно приятной наружности, с манерным обхождением.

Данный факт старший надзиратель Василий Григорьевич Самойлов отметил моментально. Приезжий помог немолодой особе спуститься на пристань, при этом, слегка придерживая её под локоток, затем опустил на деревянный помост багаж той особы и, приподняв в знак признательности за её доверие модное клетчатое кепи, покинул даму. Намётанный глаз Самойлова профессионально обратил внимание на лёгкое движение правой руки франта, якобы случайно, несколько раз коснувшегося сумочки дамы. «Наверняка что-то вытянул», — Василий Григорьевич бросил цепкий взгляд по сторонам, нет ли у прибывшего молодчика сотоварищей, и, визуально убедившись, что тот один, последовал за любопытной личностью к речному вокзалу. Окинув быстрым взором подответственную территорию и заметив младшего надзирателя Штеменко, Самойлов пальцем поманил того к себе.

Круглый, невысокого росточка подчинённый подкатился к своему прямому начальству.

— Вот что, Штеменко, — Самойлов говорил тихо, чтобы приезжий, остановившийся в нескольких шагах от них, ничего не услышал. — Старуху, что сошла с парохода, видишь?

— Так точно!

— Догони и аккуратно так выспроси, не пропало ли чего из её ридикюля.

— Откуда чего не пропало? — Штеменко имел всего три класса церковно-приходской школы, и потому некоторых благородных слов попросту не знал.

— Из сумки её… — вспылил Василий Григорьевич, впрочем, внешне это заметно не было.

— А, понял.

— И мухой ко мне, как только посмотрит.

Молодой человек между тем поставил на деревянный настил саквояж, стянул с себя пиджак, из кармана коего предусмотрительно вытянул носовой платок, провёл платком по вспотевшему лбу и окинул взглядом развернувшуюся перед ним местность.

— М-да, — несколько мрачно промычал приезжий и тяжело вздохнул. — Вот мы и у цели!

— Простите, — прокашлялся подошедший в качестве первого лица на пристани Самойлов. — Из прибывших будете?

— Совершенно верно, — кивнул молодой человек и снова мрачно посмотрел на здание в ложно-готическом стиле с башенками, под ярко-красной крышей которого выделялась чёрными буквами надпись: «БЛАГОВЕЩЕНСКЪ». Приезжий, как его окрестил Самойлов, «франт», снова вытер лоб и повернулся в сторону стража порядка. — На бумаги желаете взглянуть?

Самойлов хмыкнул. А молодчик-то, похоже, с наглецой.

— Желательно бы.

Молодой человек тут же вытянул из кармана брюк помятые бумаженции и сунул их в руки полицейского чина. Тот скептически начал их перебирать.

— Могли бы документы и в более приличественном виде содержать.

— Попутешествуйте десять суток, да по такой жаре, вы не то что о документах, о себе самом заботиться перестанете.

— Оно и видно, — пробормотал надзиратель и принялся изучать бумаги.

— Скажите, любезный, — гость, несмотря на усталость, оказался весьма любопытным, чем мешал Самойлову внимательно вчитываться в документы. — А сколько душ проживает в вашем городишке?

Василий Григорьевич медленно разворачивал бумаги, а молодой человек сунул их ему в руки с десяток, и каждую из них внимательно просматривал, медленно читая вполголоса:

— Паспорт уроженца Астраханской губернии Белого Олега Владимировича. Одна тысяча восемьсот шестьдесят пятого года рождения от Р.Х.

— Рождества Христова, — с иронией в голосе, перевёл молодой человек. — Так сколько у вас населения?

— А вам к чему сие знать? — Самойлов продолжал медленно рассматривать каждую бумажку, делая вид, будто грамоте его обучали с трудом, да и то из-под палки.

— Интересно.

Надзиратель снова уткнулся в бумаги.

— Много вас тут любопытных. Где на данный момент проживаете?

— На данный момент я имею счастье стоять пред аркой вашего захолустного городишки и ждать, когда вы вернёте мне документы.

Самойлов бросил косой взгляд на собеседника. Нет, ферт явно не из уголовников, пришёл к новой мысли надзиратель. Слишком спокоен и нагл. Карманники, те подобострастию обучены. Положение льстить обязывает. А сей господин ведёт себя так, будто для него закон не писан.

Толстые пальцы Самойлова между тем продолжали перебирать листы со следами потёртости в местах сгиба. Господи, сколько же их у него… И паспорт, и санитарный табель, и письмо от какого-то М. Лузгина, и… А это ещё что такое? У полицейского глаза на лоб полезли.

Последним документом оказалось уведомление о том, что податель сего документа, господин Белый Олег Владимирович, является не кем иным, как штатным сотрудником канцелярии Санкт-Петербургского охранного отделения и, по личному поручению генерала Оскольского, направляется в Амурскую область с инспекционной проверкой. Надзиратель ещё более вспотел, отчего широкое лицо его налилось кровью, и трижды, не доверяя глазам своим, перечитал послание из стольного града Петербурга. По четвёртому, закрепляющему прочтению правая рука полицейского сама собой потянулась к козырьку фуражки:

— Приношу извинения, ваше бродь!

Олег Владимирович сунул бумаги обратно во внутренний карман цивильного кителя и потянулся за саквояжем.

— И всё-таки, сколько в вашем городишке аборигенов проживает?

— Обижаете, ваше благородие. — Самойлов хотел было предложить услуги в переноске вещей приезжего, оказать посильную помощь, но после таких слов передумал. «Пусть сам тащит, — решил в душе надзиратель. — Тоже мне, нашёл аборигенов». Однако оставлять вопрос без ответа не решился. — По последней переписи — тысяч сорок.

В голосе Василия Григорьевича невольно прозвучала гордость. Впрочем, на господина Белого она не произвела никакого впечатления. Молодой человек, услышав её, вновь тяжело вздохнул:

— Сорок тысяч… И это называется губернским городом?..

В сей момент младший надзиратель Штеменко подбежал к Самойлову и заорал, словно ему только что доложили, будто Василий Григорьевич неожиданно оглох:

— Всё в порядке, смею доложить! Ничего не пропало!

— Пошёл вон! — прошипел Василий Григорьевич и, так, чтобы не заметил приезжий, повернувшись слегка боком, показал подчинённому кулак.

Тот, вмиг осознав свою оплошность, тут же исчез в толпе.

— Господи боже мой! — между тем продолжал мыслить вслух гость. — Трамвая, естественно, в вашем захолустье нет?

— Простите, чего у нас нет? — Самойлов решил, что ослышался.

Естественно, Василий Григорьевич знал о том, что в мире существуют трамваи. Но, таким видом транспорта могли похвастать только столичные города. Даже в Хабаровске, центре Дальневосточного края и то не имелось ничего подобного.

Представитель столичной канцелярии между тем продолжал экзекуцию:

— А гостиница, или хоть какой-никакой постоялый двор имеется?

— Обижаете. — Самойлов незаметно расстегнул верхнюю пуговицу мундира и тут же застегнул её обратно, вмиг сообразив, что приезжему может не понравиться его внешний вид. Принесла же нелёгкая на его голову этого… — Гостиница «Манжини», к примеру, имеется. Очень солидное заведение. Рекомендую. Принадлежит французу, Луи Манжини. У Анисима Егоровича Лукьянова неплохое заведение. Пользуется большой популярностью. Опять же, «Кувшиновское подворье» Кондрашовской…

Столичный гость тяжело вздохнул:

— Достаточно. И в какой из них нет клопов?

— Да что ж вы такое говорите! Какие клопы! У нас с этим даже очень…

Господин приезжий как-то странно проник взором, глазами бутылочного цвета, в самые зрачки Самойлова, и тот понял: далее врать не следует. Несколько раз надзиратель для проформы хлопнул пышными ресницами, явно понимая, что более выгораживать владельцев гостиниц смысла нет, и произнёс:

— Поезжайте в «Мичуринскую». По крайней мере там ресторация неплохая.

Человек из столицы и Василий Григорьевич перешли через площадь на проезжую часть улицы. Людской гомон, лошадиное ржание, топот копыт по пыльной земле, запах свежего навоза, крики торговок — всё это разом обрушилось на приезжего.

— Это у вас что, всегда так? — прокричал гость в сторону полицейского.

— Нет, — замотал тот в ответ головой. — Раз в неделю. Когда пароход… А так тихо, спокойно.

Олег Владимирович приподнял голову и посмотрел вверх. Над городом висела странная завеса.

— Что это? Дым? — поинтересовался столичный житель.

— Нет. — Самойлов рискнул достать платок, который тут же стыдливо скомкал в кулак и быстро спрятал в кармане кителя, так и не решившись вытереть вспотевшую шею. — То, прошу прощения, пыль. У нас завсегда так, по лету, когда жара стоит. А дождик пройдёт, и — красота. Сразу свежо. И чисто. Главное, чтобы ливня не было. Тогда все дороги развезёт, ни одна повозка и версты не проедет.

Господин Белый что-то пробормотал себе под нос и принялся проталкиваться сквозь ряд торговцев к тоскующим в тени тополей пролёткам. Самойлов, следуя за господином из столицы и наблюдая за его действиями, с трудом себя сдерживал. Можно, конечно, предупредить столичного гостя о том, что в такие дни извозчики дерут с приезжих три шкуры за поездку в любую сторону города, да махнул рукой: а чем, собственно, этот лучше других? Надо же им, «аборигенам», хоть как-то выживать.

Белый наконец выбрал себе повозку, устроился на скамье, позади извозчика, кинул вещи в ноги, и повернулся в сторону полицейского:

— Будьте любезны, когда станете докладывать своему начальству о моём приезде, передайте, что я прибуду к ним с визитом не раньше семи вечера. Мне нужно себя после дороги в порядок привести.

«Ишь ты, какой прыткий!» — чуть было не сорвалось с языка Самойлова, но он вовремя захлопнул рот. Белый усмехнулся. Гость прекрасно понимал состояние надзирателя, а потому ему ещё более хотелось того задеть. Но подобного Олег Владимирович себе позволить не мог. А вдруг сей статный мужик в форме ему в дальнейшем сможет оказать услугу? Кто ж его знает, как оно далее повернётся? А потому портить отношения в первый же день приезда никак не стоило. Олег Владимирович кивком головы откланялся представителю власти и тронул извозчика за плечо.

Самойлов проводил взглядом удаляющуюся пролетку, после чего бросился со всех ног к зданию вокзала, к так называемому узлу связи, где были установлены телефонный и телеграфный аппараты — обиталище телеграфиста Комарова, мужика тощего и противного.

— Комаров, — слова с трудом вырывались из грудной клетки надзирателя. — Срочно! Телефон! Соедини меня с управой! Мухой!

— Мухой никак не можем-с. — Телеграфист с достоинством поправил пенсне и продолжил: — Телефон есть изобретение…

Перед вышеуказанным пенсне вознёсся волосатый кулак Самойлова:

— Мухой, я сказал!

Громогласный рёв и недвусмысленный жест полицейского произвели на Комарова магическое действие.

— С кем соединить, Василий Григорьевич? — елейный голосок телеграфиста взлетел до небывалой возвышенности и подобострастности.

— С самим…

— Понял! Сей момент! Не извольте беспокоиться!

Пока Комаров накручивал ручку телефонного аппарата, висящего на стене, Самойлов скинул фуражку, схватил кружку и, сорвав с ведра крышку, черпанул холодной колодезной воды. Кадык дёрнулся после большого глотка и тяжело заходил по тщательно выбритой шее надзирателя.

На том конце провода, в двухэтажном доме на пересечении улиц Иркутской и Благовещенской, подняли трубку практически сразу, будто ожидали вызова.

— Ваше превосходительство! Господин полковник! — Василий Григорьевич всегда называл своё руководство только воинским званием, нежели «вашим высокоблагородием». Как считал Самойлов, тому так было более приятно. — К нам в город пожаловала неординарная, я бы даже так сказал, неоднозначная личность!

Владимир Сергеевич Киселёв, губернский полицмейстер, человек в возрасте и приличном достатке, невольно отдёрнул руку, держащую трубку, от уха. Самойлов буквально кричал в мембрану, будто Киселёв находился не на другом конце города, а на другом краю света. Надзиратель, пытаясь как можно быстрее и подробнее рассказать о случившемся, говорил скомканно, сбивчиво и отчего-то истерично. Владимиру Сергеевичу понадобилось несколько минут, чтобы понять, что же в конце концов произошло.

— В какую, говоришь, гостиницу твой приезжий направился? — полковник тут же понял, что ему следует сделать в первую очередь. — В «Мичуринскую»? И будет у меня к семи? Вот что, Самойлов, поставь вместо себя замену, а сам ко мне, со своими подозрениями.

Как только трубка опустилась на рычаг телефона, Владимир Сергеевич вызвал помощника, Алексея Никодимовича Лубнёва, личность, по мнению полицмейстера, мелкую, глупую и бездарную. И хотел бы он с ним расстаться, да все же — близкий родственник первого городского банкира.

— Вот что, Алексей Никодимыч, — проговорил Владимир Сергеевич, одновременно выкладывая перед собой лист бумаги и ручку. — Свяжи-ка ты меня посредством телеграфного аппарата со столицей. А то давненько что-то с берегов Невы не было сообщений. И отправь сию депешу…

С последними словами Киселёв макнул перо в чернильницу и чётким, красивым почерком стремительно вывел на белоснежном листе: «Прошу подтвердить личность господина Белого О.В., прибывшего с инспекционной проверкой в Благовещенск. Полицмейстер Амурской области и города Благовещенска, Его Императорского Величества…» И передал текст в руки помощника.

На узле же связи Самойлов, пока Лубнёв со всех ног нёсся к почтово-телеграфной конторе, опустившись на крашеный табурет, расстегнул мундир и влил в себя третью кружку воды.

— Собачья, признаюсь тебе, Комаров, у меня должность, — взгляд надзирателя остановился на настенных часах — «кукушке» и зафиксировал время: 10.32 утра. — Принимать новых гостей. Теперь вот к начальству вызывают. На самый верх!

— К начальству оно, конечно, да… — выдавил из себя Комаров и с трудом сдержал зевоту. — А гости… Так что же в этом плохого, Василий Григорьевич? — скучно поинтересовался телеграфист. Признаться, сейчас ему совсем не хотелось общаться с полицейским. Жара. Духота. Противный липкий пот. Но терять доверие старшего надзирателя, чина в полицейском департаменте небольшого, но в данное время подчинённого лично губернскому полицмейстеру, в связи с болезнью частного пристава Глушкова, всё-таки желания не имелось. А потому Комаров продолжил: — Новые люди, новые впечатления. Ведь это хорошо.

— Тебе, может, и хорошо, а вот мне, в мои сорок два, совсем иначе. — Металлическая кружка с тупым стуком опустилась на стол. Самойлов снова взглянул на часы и провёл рукой по почти лысому черепу. — И всё-таки, брат Комаров, несмотря на показанную бумагу, не нравится мне наш новый гость.

— И чем он вам не приглянулся? — чёртова жара… Поскорей бы она закончилась! Или бы уже Самойлов ушёл. Ещё с каким-то приезжим к нему прицепился!

— А вот тем и не понравился, — задумчиво протянул надзиратель. — Руки у него больно шаловливые. Я, Комаров, на своём веку много всякого люду повидал. Особенно с темным прошлым. Так вот, ручонки у нашего гостя как раз из той оперы.

— Так что ж вы сразу не сказали об этом господину полицмейстеру? — Комаров распахнул ворот кителя и принялся обмахивать тонкую шею простеньким китайским бумажным веером, привезённым зимой с другого берега Амура. — Не пришлось бы являться пред их светлы очи.

— Сказать-то оно было бы и можно. Да сомнение взяло. А вдруг ошибаюсь? — Самойлов резво поднялся на ноги. — Вдруг он так-таки и есть тот, за кого себя выдаёт, только провоцирует нас? Сейчас ведь сам чёрт не разберёт, кто есть кто. Тут, брат Комаров, главное впросак не попасть. Иначе беда. Ладно, пойду до Мордюкова, прикажу, чтобы подменил. Вот ведь, приехала холера на мою голову.

Надзиратель тяжело вздохнул и направил свои стопы к пролётке со спящим на козлах мужиком.

Олег Владимирович Белый, откинувшись на нагретое солнцем кожаное сиденье, лениво осматривался по сторонам. Собственно, именно таким он себе Благовещенск и представлял. Маленький, невзрачный и очень пыльный. Пыль не просто висела над городом. Она лезла в нос, в рот, в уши, за ворот сорочки, от чего казалось, будто пыль — самое главное, что имелось в этом захолустном городке.

Благовещенск не мог похвастать своими размерами. Основанный полвека назад как пограничный пост в излучине двух рек, Зеи и Амура, он неожиданно из военного гарнизона превратился в мирное поселение. А потому теперь уездный центр нёс в себе две функции: охранную, и статскую. Что, впрочем, для российской империи было не внове.

Дома, которые оставались позади пролётки по обеим сторонам широкой улицы, были деревянными, из крупных прочных брёвен, высотой достигали пяти аршин — крепкие, основательные, рассчитанные на сильные, жестокие морозы. Белый присмотрелся повнимательней, и отметил любопытный факт. Среди довольно простых бревенчатых строений, стоящих стройным рядом вдоль дороги, иногда встречались экзотические постройки, с претензией на изыск: с причудливыми резными наличниками и карнизами. Многие дома имели дикую, зелёную раскраску, из чего Олег Владимирович с улыбкой сделал для себя вывод: либо в город никакой иной краски, кроме зелёной, никогда не завозили, либо местные жители имеют страсть к маскировке. Вдоль улицы, с обеих сторон, тянулись деревянные тротуары, по которым неспе-ша прохаживалась редкая, местная публика.

Олег Владимирович тронул извозчика за руку:

— Скажи, любезный, а почему у вас дорожки не из камня выложены, а деревянные? Они же быстро сгниют.

— Так, ваше благородие, — тут же отозвался мужик, — откуда в наших краях взять камень? Вот в Зейской волости, там имеется. Но так это ведь, считай, вёрст пятьсот будет. Кто ж повезёт отсель камень для энтих самых дорожек? Для домов возят. — Извозчик оказался разговорчивым, что импонировало Белому. — Взять, к примеру, купца первой гильдии Мичурина…

— Это того, в честь которого гостиница названа? — перебил старика вопросом Олег Владимирович.

— Не названа, а его собственность, — с уважением произнёс дед. И продолжил: — Кирилла Игнатьевич, тот постоянно возит камень с Зейской волости. Дома строит. Вот недавно двухэтажную бакалею соорудил. Красоты неописуемой, — извозчик повернулся в сторону собеседника. — Я как ту домину увидел, дар речи потерял. Белоснежная, со статуями мужиков да баб по углам. Да чудных — спаси бог… У нас все от мала до велика ходили смотреть на сие безобразие.

— На какое безобразие? — специально переспросил Олег Владимирович, сделав вид, будто не понял, что имел в виду старик.

— Так на статуи.

— Мужиков или баб?

— То есть… — теперь не понял старик. — Баб, конечно. Мужиков-то, что на них смотреть? Там и так всё понятно.

Молодой человек погасил улыбку. Однако вслух произнёс следующее:

— А кто у вас в городе более всех авторитетом пользуется?

— Чем? — пришла очередь удивиться старику.

— Я имею в виду, кто заправляет? Ну, губернатор, понятно. А ещё кто?

Мужик почесал лоб.

— Так опять же купец первой гильдии Мичурин. И ещё… — мужик принялся перечислять по памяти. — Купцы Бубновы. Лаптев. Но те не то. Или вот. Купец первой гильдии Миняев. Фрол Степанович. Однако, — старик выдержал паузу, — Кирилле Игнатьевичу они разом взятые и в подмётки не годятся.

— Это почему?

— Жаден больно наш Кирилла Игнатьевич. До денег у него прямо страсть. За рупь удавится. А за сто и родину продаст.

— Так капиталы из того рубля и создаются, — заметил гость уездного городка.

— Так-то оно так, да он чересчур жаден, — снова тряхнул головой извозчик и замолчал.

Повозка медленно везла Олега Владимировича по прямой, как стрела, улице, в центр города. По обеим сторонам дороги теперь начали появляться и двухэтажные строения, сделанные из обработанного бруса, в крест, что и являлось, как определил Белый, жильём для местного зажиточного населения. Низкорослые, но с широкой, пушистой кроной деревья отбрасывали тень на тротуары. Олег Владимирович присмотрелся повнимательнее. На их тонких веточках чернели небольшие, похожие на чернику, ягоды.

— Черемуха, что ли?

Извозчик проследил за жестом руки молодого человека и ответил:

— Черёмуха. Этого добра у нас хватает, — и добавил: — Очень вкусные пироги из неё делают. Если купите, не пожалеете.

Как понял Олег Владимирович, они проехали рабочую слободку, ту часть города, где проживал простой люд, и пересекли невидимую черту, после которой землю города принялся осваивать народ денежный, состоятельный. Дома пошли в основном каменные, двухэтажные, с претензией на столичный вид. Что несколько развеселило господина Белого.

Неожиданно из переулка, мимо которого в тот момент проезжала повозка Белого, вывернули чёрные, лакированные дрожки. На кожаном сиденье стремительно несущегося экипажа расположилась красивая юная особа, раскинувшая руки словно крылья и с тем очарованием во внешнем виде, которое может подарить только молодость. Девушка стрельнула в молодого человека дерзким взглядом и тут же отвернулась.

Извозчик Олега Владимировича слегка матюгнулся, одновременно натянув поводья, и привстал с козел. Картуз с головы его стремительно слетел, когда он попытался произвести неумелый поклон проезжавшей пролётке.

— Ты это чего, старик? — Белый бросил ещё один пристальный взгляд на черноволосую красотку, которую пара гнедых коней стремительно уносила по Большой, и тронул извозчика за руку. — Кто это?

— Так то госпожа Мичурина. Дочка хозяина той самой гостиницы, куда мы едем.

— И что?

— Первая красавица города! — уважительно и одновременно несколько плотоядно проговорил извозчик.

Белый посмотрел на удаляющиеся дрожки, усмехнулся и откинулся на спинку повозки.

— Видимо, ваш городок совсем запаршивел, если сия леди считается первой красавицей.

Извозчик тяжело вздохнул: ох уж эти молодые, да бестолковые! Мичурины — не просто фамилия, а фамилия с гербом. Породниться с ними считается за честь. Да и дочка Мичурина не за любого пойдет. Были уж претенденты… Старик хотел было промолчать, да не сдержался:

— Не знаю, барин, Полина Кирилловна ледя или нет, но красавица писаная. Сами в скором времени убедитесь! — извозчик бросил хитрым взглядом через плечо и хмыкнул: эх, молодёжь…