Книга: Стервятники
Назад: Глава 17. МАКСЮТА, 23 февраля 1995 года
Дальше: ХРАНИТЕЛЬ ( IV )

Глава 18. НОВИКОВ, 24 июля 1927 года

ИЗУМРУДНАЯ пихта оказалась такой высоченной, что Новикова на мгновение охватил какой-то дикий восторг. Издаля казалось - обычная, каких вокруг полно, только и обратила на себя внимание, что умудрилась же почти на отвесном склоне такой прямой свечкой приспособиться.
А когда ближе подъехал - дерите меня, волки! Только верхушка и виделась! Здоровенный ствол, который прятали бесчисленные ярусы длинных и широченных, пышных лап из мириад мягких иголочек, словно покрытых с изнанки серебряной изморосью, поднимался из черно-зеленой глубины. Глянешь вниз - голова кружится.
-          Иван Петрович, с полверсты, пожалуй, еще верхами, потом нормальный спуск будет! Вон там, вишь, под сопкой! - прокричал, обернувшись, Новиков, придерживая лошадь и тыча рукой вперед.
-    Оглушил, чево орешь-то так. Помню я дорогу.
Шведов оказался ближе, чем ожидал Новиков. Землистое худое лицо Шведова, казалось, стало еще чернее. На полтора десятка лет моложе, а здоровьем Господь обделил. Или растерял его Петрович в революционной борьбе, усмехнулся про себя Новиков.
-    Эге-гей!!! - послышалось сзади на тропе.
-         Тута мы, давай! - оглушительно отозвался, приподнявшись в седле Новиков. Шведов от его очередного вопля снова поморщился.
Вскорости из чащобы показалась отставшая троица - Дорожный и рабочие.
-          Лошади устали, особенно вьючные, - прохрипел, подъехав, Дорожный, стаскивая с обритой головы суконный картуз и утирая подкладкой потное, рябое лицо.
-         Скоро спустимся в распадок, к Шумаку. С полверсты еще, - повторил Новиков. - Там и заночуем.
-        Це дило, - удовлетворенно кивнул Дорожный, возвращая картуз на макушку. Повернулся к рабочим:
-        Орлами смотреть, братцы-разбойнички! Впереди, хлопцы, харч и люлька!
«Братцы-разбойнички» спешились. Один тут же принялся сворачивать цигарку, второй обошел вьючных лошадей, проверяя упряжь и тороки.
Шведов тоже, тяжело и неуклюже, спрыгнул на землю, сразу же закашлялся до слез.
-    Слазьте, мужики, передохнем чуток, пока парни подымят.
-       А ты, Иван Петрович, никогда табачком не баловался? - спросил Новиков.
-        Было по молодости, но когда на копи пошел, то эта дурь быстро отстала, - прокашлявшись и вытерев рот грязным бумазейным платком, извлеченным из кармана порыжелых кавалерийских галифе, ответствовал Шведов. - Угольная пыль да крошка так тебя за смену накурят, что другого зелья не надобно. На, глянь, антрацитова чернота въелась - пемзой не отодрать, поди таково же и в нутрях.
Шведов протянул к Новикову мозолистые ладони-лопаты с черной сеткой трещинок. Огромные руки Шведова, словно живущие отдельно от его нескладной, худой и долговязой фигуры, состоящей, как казалось, только из переплетенных жил, бросились Новикову в глаза еще при их первой встрече.
А встреча эта была для Новикова даром небесным. К тому времени он уже седьмой год гнил за колючей проволокой - как бывшая «белогвардейская сволочь». Под штыками выводили на лесоповал, вечером загоняли обратно в сырые щелястые бараки, кишевшие вшами. К тому же, год назад побывавшая в лагере важная комиссия постановила, что не достиг заключенный Новиков той степени социального исправления, которая позволила бы «закоренелому контрреволюционному элементу» выйти на свободу. И Новиков понял: тут он и сдохнет.
Оказалось, поспешил заточковать свою судьбу. В феврале двадцать седьмого в лагере появились двое незнакомцев. Это и были долговязый Шведов и рябой коротыш Дорожный, комиссары новой красной власти. С большими, как оказалось, полномочиями. И касались эти полномочия исключительно его, Новикова!
Вызвали комиссары зэка Новикова, дошедшего до «восковой спелости покойника», и без выкрутасов предложили ему поработать на новую власть. Хорошо изучили комиссары дела в бывшей золотой компании Кузнецова, а главное - прознали откуда-то про деминское золото.
Из-за него и приехали за Новиковым. Мол, так и так, выводишь на месторождение, которое край как необходимо пролетарскому государству, а за это тебе - полная амнистия и даже трудоустройство по специальности.
Надо ли говорить, что размышлял Новиков над предложением комиссаров ровно столько, сколько дымила папироска Дорожного.
И вот снарядилась полтора месяца назад маленькая горная разведка: оба комиссара и Новиков. А в качестве рабочих - двое старых его знакомых, с которыми уже довелось ему побывать в Тункинских гольцах. Семь лет назад.
НОВИКОВ экспедицию вывел точно. Не то, что до гражданской они со Шнеллем блукали. Надо ли говорить о комиссарской реакции на увиденное.
Четыре дня Шведов и Дорожный гоняли Новикова и обоих рабочих по кручам над водопадом и окрестностям: обмеряли жилу, проводили топографические засечки. Еще полторы недели долбили пробные шурфы и собирали образцы породы.
Наконец, максимально нагрузив находками вьючных лошадей, тронулись в обратный путь. Отдельно, в переметных сумах, Шведов и Дорожный везли больше двух пудов самородного золота - все то, что насобирала «разведка» в озерце под водопадом и удалось отколоть от выходов золотой жилы на скальной стене. Когда бы еще скалолазная снасть была да горноегерские навыки!..
На обратной дороге, оглушенные увиденным и обилием найденного, оба рабочих, до этого говоруны и любители всяких побасенок, почти все время молчали. Зато необычайное оживление овладело Шведовым и Дорожным. Их буквально распирало от радости.
Причины этой радости, а комиссары их не скрывали, для Новикова казались дикими. Он не мог найти в поведении и восторженных суждениях Шведова и Дорожного хотя бы проблеска той неуправляемой самосознанием алчности, которая, казалось, всегда, когда дело шло о золоте, охватывала тех, кто добрался до желтого металла.
Новиков помнил, как сверкали глаза бывшего его хозяина Кузнецова, уж на что пресыщенного видом золотых самородков. Или тот же Шнелль. А «вашбродь» Горлов? Как не крутила жандармского подполковника судьба, но с затаенной своей мечтой жил в обнимку.
НА БУХНУВШИЙ выстрел сбежались все. Взъерошенные и взбудораженные. Большинство закемарили, лишь только Новиков объявил привал, и теперь, вырванные из сладкого сонного царства, ошалело крутили башками и таращили зенки.
-       Ты чо, блядина старая, наделал? - морщась, как от зубной боли, повторял Новиков, сверля глазами переминающегося с ноги на ногу Назара. - Защитничек хренов. И чо мы теперь? Куда без него за кордоном, образина?
-       А каво, начальник, вышло-то? - тронул за плечо Новикова юркий и любопытный Ваньча Ширинкин, кося глаза на лежащее тело.
-       Да иди ты на хрен! - заревел Новиков, выматерился многоэтажной тирадой, быстро поднял валявшийся под ногами револьвер убитого подполковника, засунул его в карман ватника. - Сидите тут тихо! Я по ручью пройдусь. За старшего - Брязгин. Брязгин, мать твою ети, слыхал?! Давай.
Отойдя с десяток шагов Новиков помедлил, потом обернулся и прокричал:
-        Назар! Прибери за собой! Да по-христиански все сделайте, уроды! Я - не более часа.
И скрылся в кустах.
Бывший казачий урядник Брязгин, низкорослый и худой, поскреб заросшую густой рыжей щетиной щеку, недовольно глянул на разглядывающих из-за его спины труп братьев Леоновых.
-    Чево зенки вылупили? Назару на подмогу - марш!
-        Дык. я кулеш собрался. - старший Леонов ткнул руками в сторону костра.
-        Куле-еш, ядрить-тя! - зло передразнил Брязгин. - Без тебя стряпух хватат! Ваньча! Ваньча, ядрить-тя, иди на варево! А вам - что сказано! Путинцев, бери энтих вахламонов да выкопайте яму где- нибудь. И не мельчите! Щоб водой не вымыло и зверье не разрыло. Давай шибче, ядрить-тя!..
Могилу Горлову рыли долго. Место выбрали на бугорке с парой молодых сосенок, саженях в десяти от ручья. Плохо поддавалась дресва - переплетенная корнями лесная земля, набитая мелким камнем.
Матерясь сквозь зубы, отплевываясь от мошки, клубом вьющейся над вспотевшими спинами и нагло лезшей в глаза, нос, в рот, Петька и Леха Леоновы ржавым широким японским тесаком, выщербленной шашкой долбили дресву, выгребая землю и камни из ямы руками. Поначалу вдвоем, потом, устав, стали чередоваться.
А Назар Путинцев завалил рослую сосенку, очистил топором от веток и коры, обкорнал тонкую верхушку и, разрубив белое бревнышко на две части, устроился у пня мастерить крест, стесывая округлость дерева в подобие бруска.
Плотничал Назар неторопливо, явно получая удовольствие от работы. Поднимет, жмурясь, страшное бородатое лицо к солнцу, замрет на мгновение и опять - тюк-тюк, тюк-тюк.
-          Ишь ты. Глянь, Леха, - никакого трепета. Завалил нашего важного охвицерика и - хоть бы хны. Топориком помахивает да на солнышке щерится, - скосился, отгребая от ямы землю, Петька. Взопревший и до ушей вымазанный в земле младший Леонов разогнулся, зыркнул глазами на Путинцева.
-       А чо ему! Ужо столь народу постреляли. Одним больше, одним меньше.
-    Дурень! То ж в бою! А тута-то.
-       Дык, это. Ты ж, Петька, не знашь, каво они там с Новиковым. Можа энтот Горлов тово. Он воопче мутный. Леший их поймет.
-        Эт точно. Дворяне сраные! Чево там на уме. Я тебе одно скажу, Леха: ежели ба чево не так, то начальник наш махом ба в приструн Назара сгреб! А он, вишь, спокойнешенько подался.
-    Слышь, а куды он?..
-        На разведку округи, - назидательно ответил старший Леонов. - Ладно, вылазь, подолблю малость.
Плотничавший Назар их опередил. Крепко примотав поперечную половинку креста к его вертикальной части куском проволоки, которая нашлась в одной из переметных сум, Путинцев подволок крест к яме и прогудел:
-        Хорош колупаться. Не на погосте. И так уже глыбоко. Петро, возьми у Макара полог брезентовый, и с мужиками тащыте покойничка. А ты тоже в яме не сиди, - продолжил, уже обращаясь к Лехе, - не на тебя покудова копана. В карманах у вашего благородия пошарь, нащет документа. Хвамилию, имя-очество на кресте вырежем, штоб как полагается.
Леха вылез из ямы, бросил тесак под березку, поплелся к ручью, сполоснуть руки и лицо. Убитого тормошить ему страсть как не хотелось, но Назара он и раньше побаивался, а уж после сегодняшнего. Поди, ослушайся!
Нет, мертвецы на Леху обморочного впечатления не производили. Неприятно, святые угодники, ворочать жмурика, но на то он и покойничек, чтобы беспокойства не причинять. Поболе живых, таких, как этот верзила Назар, остерегаться надобно. Живые - они на разные пакости способны. Иной раз, хоть башку наизнанку выверни, а и не дотумкаешь, по какому интересу или надобности кто-то пакость затеял и исполняет со всем усердием. Навроде навару ему никакого, а, ить, пакостит другим. Для удовольствия личного или уж такова натура людская?.. Иногда Леха думал об этом, но этак, походя.
Он обхлопал все карманы на одеже убитого, кряхтя, перевернул труп на спину, отводя взгляд от открытых глаз Горлова, страшной раны, лица, залитого кровью. Полез рукой за пазуху. Пальцы нащупали что-то продолговатое и широкое, в ладонь толщиной. Потянул к себе. Не ладанка. Большой плоский пакет-мешок из телячей кожи, на шнурке.
Леха потянул, но плотный сыромятный шнурок не поддавался, обвивая шею убитого. Шнурок было жаль, только тащить его через разможженную голову вашбродия, мараясь в ошметках мозгов и полусвернувшихся сгустках крови, Леонову-младшему совершенно не хотелось. Леха вздохнул, достал из-за голенища финку и шнурок перерезал.
-       Ты каво тут его тормошишь?! - От рыка Брязгина Леха чуть носом не ткнулся покойничку в грудь. Выпустил из пальцев нательную находку, вскочил, тыча ножом в сторону свежевыкопанной могилы:
-        Назар наказал, насщет документа. Штоб, значить, имя-фамилие на кресте вырезать.
-    Ну, ядрить-тя, будто так не известно! - покачал головой Брязгин.
-          А как оне не под своей фамилиёй с нами были. Из-за секретности, - многозначительно сказал Леха, уже придя в себя и стараясь встать так, чтобы урядник не узрел полускрытый одеждой убитого пакет.
-        Кака така, ядрить-тя, секретность! А хочь и она, бля. Ну и чо? Господь и без нас его имя знат, а людям в энтих местах, - Брязгин сумрачно посмотрел вокруг, - наши хвамилии на хрен не нужны. Тока лишь, ежели переловить нас, как волков драных да на глазах честного народа перещелкать, громко наши хвамилии выкрикивая.
-        Пошто так? - вмиг представив такую картину, испуганно спросил Леха.
-       Пошто? Эван-те прострел а башке твоей пустой! Пошто. А не хер было народ нагайками пороть и реквизициями заниматься! В кого из винторезов лупили, а? Кого в шашки брали? Такого же мужика.
-    Краснопузых.
-        Дурень ты, Леха. Энто мы снаружи разных цветов и фасонов, а кровушка у всех одинакова. Вона, погляди, ежели еще не нагляделся, - лежит цельный полковничек, из дворян столбовых, небось, а кровушка-то одного с твоей цвета. Однотоже - чо и у тебя в жилах, не кака-то там голубая. Чо ты на меня уставился, как оголодалая мышь на крупу? Дать тебе по сопатке, сразу сходство кровей заметным станет. Ха-ха-ха-ха!
-          Не ржи ты, Брязгин. При покойнике - нехорошо, - одернул урядника один из подошедших с Петькой Леоновым мужиков. Петька расстелил на траве полог, схватил с мужиками убитого за руки-ноги, перекладывая на брезент.
-          Вот и будет ему воинский брезент домовиной, - раздумчиво сказал посуровевший Брязгин. - Заматывай, мужики. Да, глаза ему закройте.
Брязгин отвернулся и пошагал к могиле, а Леха нагнулся и сдернул с тела пакет-мешочек.
-    Это чево? - уставился на находку Леонов-старший.
-    Дык, видать, документы ихние.
-    А ну, дай сюды, поглядим.
-         Слышь, Петруха, ешкин кот, чо застыл?! - прокричал один из казачков. - Давай, отдадим охвицеру последнюю почесть. Понесли!
-        Ладноть, при себе держи, опосля глянем, - быстрым шепотом приказал Петька брату.
Мужики вчетвером подхватили закутанное в брезент тело Горлова и двинулись со скорбным грузом к бугорку с вырытой могилой.
Уже когда закопали Горлова, и Назар глубоко вогнал крест в землю, появился Новиков. Подошел к свежему бугорку, казачки расступились, постоял, склонив голову, потом глянул пристально на Назара Путинцева и пошел прочь, к костру.
Ваньча Ширинкин резво опередил начальника, засуетился у казанка, черпая большой деревянной ложкой в чистую жестяную плошку свое варево.
-    Приятно откушать вам, - протянул плошку Новикову.
-        Приятно. Ляпнешь тож. - угрюмо буркнул Новиков. - Ты это. всех кликай, небось, уж кишки в узлы завязались.
Он взял плошку и сел у костра на плоский и горячий от солнца валун.
К костру постепенно подтянулись и все остальные. Ваньча умело и ловко разделил кулеш, благородно оставив себя напоследок. Ели молча, усевшись, кто где - вроде все вместе, рядом, но все равно каждый поодиночке.
Облизывая ложку, больше похожую на деревянную лопаточку, к Новикову неспешно подошел Брязгин.
-    Как разведка, начальник?
Новиков не ответил. Отложил плошку, потянулся всем телом. В который раз пристально обвел глазами сопки. Брязгин терпеливо ждал.
-         Смеркается. Щас махом темнота навалится, - наконец подал голос Новиков. - Вот что, урядник. Давай определяться с ночлегом и караулом. Распредели по двое, под утро - сам. Не спать и у костра не сидеть. И огня большого не жечь. Зорче - на тропу, по которой пришли, и вдоль ручья. Слушать, не болтать. А утром.
Новиков замолчал. Сидел, глядя в одну точку, и молчал. Брязгин раньше за ним такой неспешности не наблюдал. Обзывали Новикова поначалу даже веретеном, хотя потом как-то не до прозвищ стало. Но урядник, уже второй год зная Новикова - вместе делили боевую долю, воюя с красными - мог оценить: был начальник отряда ране еще тот прыгунчик, а теперича что-то приутих. Не к добру это, тревожно подумалось Брязгину.
-        А утром, - неожиданно продолжил Новиков, - соберемся всем оставшимся гуртом, поговорим. Всё! Спать и только спать!
ХИТРЕЦЫ Леоновы вызвались в первый караул. Подсупонились и подались вверх по тропе. Обозрев и выслушав округу, присели под доброй сосной, засмолив цигарки, накрученные из какой-то сушеной травы. Леха-то так покуривал, невзатяг, это Петр уже давно смолил, как заправский мужик. Он и травки какие-то, пригодные для курева, когда махорка и самосад иссякли, в лесу шустро надыбал. Хвалил, мол, не хуже самосада, а Леха попробовал - гадость несусветная, но иногда дымил с братом за компанию.
-         Ну, доставай, - Петр устроился поудобнее, зажал самокрутку в углу рта. Леха вытянул из-за пазухи кожаный пакет Горлова, протянул брату.
-        Ага, полюбопытствуем, - старший Леонов принялся потрошить находку. В кожаном пакете оказался плотный сверток из вощеной бумаги.
-         Темно, блядский род! - Зло выругался, зашарил по карманам. Наконец выудил кривой свечной огарок. - На-ка, Леха, запали. Ага. Держи так.
-    Ну, че там? - Леха вытянул шею.
Петр зашелестел вощанкой.
-        Пачпорт вашего благородия. Ишь, тока и прожил, что неполных сорока годков. Так и есть, Леха, дворянского звания соколик.
-         Ты это. Чево там ищо гляди. Пашпортину теперича только с вашбродием рядом закопать. Ну, чево там? - нетерпеливо заелозил Леонов-младший.
-           Бумаги какие-то. А вот, вишь, кожанка. Чево-то на ней нацарапано. Ага. Навроде карты. Хер поймешь. Еще, вот, какие-то бумажки. И документ, глянь, в печатях и орлах! Мудрено! Об от-да-че в част-ную екс-плу-та. Тьфу ты к лешему, язык свернешь! Ага! Ишь, чо написано-то, Леха! - Петр многозначительно глянул на брата, тыча пальцем в лист. - Тут чево-то про Китой. Золотопромышленника Кузнецова документ, чуешь?
-    Не-а. - озадаченно вытаращил глаза младший Леонов.
-         Дурень! В Александровке-то лабаз стоял и две лавки! Чьи, помнишь?
-    Иди ты! Думашь, того самого?
-        А то! Вот, тут в бумаге так и записано: иркутский это Кузнецов. Только больно мудрено. Завтра, свежей башкой.
-       А Китой-то, Петь, неподалеку, - еще больше округлил глаза Леха. - Мож, мы и неспроста сюды перли.
-         Можа и неспроста, - прищурился Леонов-старший, перебирая остальные бумаги. Среди них оказалась и тонкая пачка царских ассигнаций. Петька засмеялся. - А вот, Леха, чистый прибыток!
Небрежно свернул бумаги, сунул в кожаный чехол. Деньги отдельно, аккуратно пересчитав и расправив, упаковал в вощеную бумагу и спрятал на груди. Кожаный пакет протянул младшему брату:
-     Сунь, Леха, на схрон. Опосля покумекаем. Вашбродь, царствие ему небесное, думаю так, зазря бы энти бумазеи с собой таскать не стали, а ишо и за пазухой таить от чужова глаза. Можа, Леха, в них самое богатство и затырено, не то што в царских «катеньках».
Дунул на крошечный огарок, опасливо прислушался.
-    Расселись мы с тобой. Брязгин глаз на задницу натянет за такой караул! Пошли к ручью, послухаем окресть.
НЕСМОТРЯ на многодневную измотанность и явный отрыв от преследовавших отряд красных, провалиться в долгожданный сон у Новикова не получалось. Забылся на час и встрепенулся, хватаясь за холодное ложе карабина. Вновь и вновь чутко вслушивался в ночную тишину. Видел, как, негромко переговариваясь, прошли к ручью караульные. Поплотнее завернулся в потертую старую бурку, но сон не шел.
Вечерняя «разведка» по ручью подтвердила: те самые места! Где-то версты три до золотого водопада. Будто вчера всё это было: басовито гудящая исполинская колонна воды, неяркая радуга-дуга поверх облака водяной взвеси и взрывающая рассудок картина. Как нервный росчерк гигантской кисти - жила! Никогда, ни до, ни после, Новиков не видел подобного. На многих приисках побывал, увесистые самородки в руках держал, но чтобы такое!.. Так и непонятно до сегодняшнего дня, кто же столь фартовым оказался - старый проныра-хозяин Кузнецов или его правая рука - худосочный Минька?..
Волна озноба тряхнула Новикова от этих воспоминаний. Эх, Минька, Минька. Метким стрелком оказался Иоганн Шнелль. Ванька Шустрый. Такой же шустрый, как Назар. Из озноба Новикова прямо- таки в жар бросило: это что же, получается, повторилось всё? Тогда Минька, нынче Горлов.
Хотя, почему повторилось? В тот раз всех их, и Новикова с немцем, и Миньку с его революционными компаньонами, золото заманило, а теперича. Злая судьбина завела. Не о золоте думалось, когда от красных драпали. Ноги бы унести за кордон, пока бошки целы. А только бес крутит! Искушает, кровью причащая к тельцу золотому.
Новиков сбросил бурку, сел, привалившись к старому пню, за которым выбрал себе то ли лежанку на ночлег, то ли позицию на случай появления красных на тропе. Скоропалительный конец Горлова спутал все планы. У того связи в Маньчжурии были, а он, Новиков, кто там? Шелупонь, красными недобитая! Это ежели еще благополучно до Маньчжурии добраться. Но за Саянами - Монголия. А там лихих людей - с избытком, не считая пограничных цириков. И не церемонятся они с нашим братом. Горлов, в принципе, был неплохой мужик, надежный, хоть и себе на уме. А кто нынче не так? По крайней мере, через Монголию с ним можно было идти и у китайцев бы не пропали. А теперь. Может, и вправду, засунуть все эти маньчжурские мечтания в.
Воистину в народе бают: утро вечера мудренее. Усталость все-таки победила ночные раздумья Новикова. Так и заснул, сидя у пня.
Проснулся рано, заледенев, но с головой светлой, полный злой и категорической решимости.
Как и намеревался, созвал своих казачков в круг. И объявил неожиданное: за кордон не пойдет, не видит смысла. Бодаться с красными - тоже. Предлагает каждому самому свою судьбу решить. Сам для себя решил: домой, в Иркутск. А там уж - куда кривая вывезет.
Казачки поначалу ошарашенно молчали. Потом встрепенулся Брязгин, заявивший, что ему обратная дорога заказана, поэтому он - за кордон. Заявление бывшего урядника быстро разделило остатки отряда на две части: большая взяла сторону Новикова, а пяток самых непримиримых решили пробиваться в Маньчжурию. Без зла и ненависти распрощались бывшие боевые други и подались в разные стороны.
Вверх по тропе, опять навстречу красной опасности, но возвращаясь к родимому порогу, ушли Новиков и с ним согласные, а Брязгин и еще четверо, среди которых оказался и угрюмый Назар Путинцев, остались у тлеющего кострища. Решение верного Назара судьбе начальника не следовать принесло Новикову даже какое-то облегчение, он сам не знал почему.
Братья Леоновы подались вместе с Новиковым. Даже когда вышли из гольцов, и Новиков предложил разойтись, мол, гуртом держаться небезопасно, да и у каждого своя дорога к дому, - Леоновы попросились пробираться к Иркутску одной компанией - с Новиковым.
Ему это было не с руки, потому как бывший начальник колчаковского отряда понимал: самая удобная дорога к родному порогу - дорога кружная. А братья в родную Александровку рвались нетерпеливо и бесшабашно, напрямки.
Новиков категорически заявил: дальше идем врозь, а то нарвемся на неприятности. Тут-то старший Леонов и выложил козырную карту, признавшись Новикову про сохраненные документы Горлова. Когда Новиков их увидел - голова пошла кругом! Вот так «вашбродь»!
И сразу наполнились значительностью доселе абсолютно будничные, как считал Новиков, разговоры с Горловым о маршруте выхода отряда к границе через Саяны, полезли в голову какие-то эпизоды. Полустертые в памяти, они наполнялись теперь неведомым скрытым смыслом. Неплохой и надежный мужик Горлов превращался в загадочную и зловещую фигуру.
Откуда было знать Новикову, наглотавшемуся мистики и кровушки, связанных с проклятой, снившейся по ночам золотой жилой, что ничего не ведал на самом деле практически пришедший к жиле Горлов, что привычная для него секретность сыграла с ним злую шутку, а теперь играла ее и с Новиковым.
Но неведомым образом оказавшиеся у Горлова бумаги и полуистлевший кожаный лоскут с чертежом - всё это так напугало Новикова, что хватило его на единственное: наказал Леоновым бумаги «вашбродия» хранить, а самим помалкивать. До определенной поры. Новиков пообещал найти братьев после того, как удастся устроиться, и минует опасность попасть под красный террор. Надо подождать, сказал Новиков братьям, до спокойных времен.
Он много еще чего им говорил. Показалось, убедил. Тем более, что на документы убитого «вашбродия» не претендовал. Дескать, храните, хлопцы, свое сокровище и в этом ваше богатое будущее. Для Новикова эти бумажки уже ценности не представляли. Дорога к месторождению ему известна и без деминского чертежика. Но сейчас вопрос стоял о жизни и смерти. Не до золота. Вот как благополучно всплыть и оказаться на твердом берегу в нынешнем бедламе? Это был всем вопросам вопрос.
В пригороде Иркутска Новиков и Леоновы распрощались. Парни устремились в Александровку, предварительно избавившись от карабинов и прочей белопартизанской атрибутики. То же проделал и Новиков, убежденный, что в большом и бурлящем Иркутске его появление будет незаметным. Не в штабе же у Колчака служил он, в конце концов.
Эх-ма, благие желания да Богу бы в уши! От зоркого пролетарского глаза колчаковский командир не спрятался. На вторую ночь за ним пришли суровые дяди в порыжелых кожанках. Иркутские чекисты не дремали, как и доброхоты-соседушки.
А чего он, бравый начальничек белопартизанского отряда, хотел-то? Аль запамятовал, как на кауром жеребце гарцевал, поскрипывая новехонькими ремнями амуниции на серой бекеше со смушковым воротником, в лихо заломленной косматой папахе, как поигрывал, щерясь, нагайкой, то и дело сплевывая через зубы? Специально гарцевал и красовался - словно мстил притихшей соседской своре, всем этим крикливым, насмешливым бабам, которые столько раз поносили его ранешне последними словами, когда только одним и промышлял - заливался горькой под воротник, до беспамятства, от страха и безысходности, от убогости своей и ненужности в этой жизни. А вот и перевернулась, как верил тогда, жизня гладким боком кверху! Нате вам, с кисточкой! Жритя, коровы брюхатые!.. Да-а. Вот и аукнулось гарцевание. И знал же, знал! Предполагал, что такое случится! И снова эта дурацкая надежда на глупый «авось». Столько раз этот «авось» хлестал наотмашь, бил с размаху о стол, бухал по маковке - ан, нет! Полез в теплую домашнюю конуру, как пес шелудивый.
Две недели спустя, которые Новиков провел в подвале Иркутской губчека, он, измочаленный чередой допросов, недосыпом, голодом и регулярными порциями добротных тумаков и пинков, оказался в концентрационном лагере для «всякой недобитой белой сволочи».
Кстати сказать, братцы Леоновы под родной крышей тоже задержались ненадолго. Почуяли вскорости «ба-альшой антирес» к себе со стороны местного красного ревкома, но благополучно смылись из Александровки и по железной дороге, а где и пехом, добрались до Читы.
Здесь поновой подрядились на то, что умели: амуниция казенная, винтовочка трехлинейная, харч исправный - ура, бей краснопузых!
Последнее выходило плохо, через пару месяцев и вовсе такая духота настала, что пришлось братцам в числе прочих остатков белого воинства уносить из Забайкалья ноги подобру-поздорову за голубую Аргунь.
«КРАСНОВ Егор Савич, 1889 г.р., урож. дер. Байдино Минусинского уезда Красноярской губ., промысловик-охотник, ранее работавший проводником экспедиции треста «Союззолото».
28 ноября 1927 г., г. Иркутск,
показал:
«...В шести верстах от указанного места имею зимовье. Так как в октябре с.г. сезон полевой работы экспедиции был завершен, я получил расчет и вернулся к охотничьему промыслу. В середине ноября вышел в тайгу проверить силки, капканы на зверя. Намерение было от низовий р. Шумак подняться вверх до гольцов. Так и сделал. Но в распадке у подножия горы Цогол нашел свежие следы медведя-шатуна и пошел по следам. Медведя нашел в глубине распадка на расстоянии полуверсты, когда он ворошил смерзшуюся кучу валежины. Из берданы выстрелил два раза, но шатун ушел, а я подошел к куче. Там оказались три человеческих трупа. Сверху была валежина, а трупы еще и каменной россыпью присыпаны, но медведь их успел почти разрыть. Это было обнаружено мною 19 ноября с.г. Трогать ничего не трогал. Сразу же снова завалил камнем, валежиной и снегом, а сверху по кругу напрыскал керосину из фляжки, чтобы зверь снова не пришел. Потом пошел в пос.Аршан и заявил в милицию...»
Из опердонесения полномочному представителю ОГПУ,
26.ХІ.27 г.:
«В дополнение к опердонесению от 24.XI.27 г. сообщаю. Личности убитых установлены. Ими являются уполномоченные Золототреста Шведов, Дорожный, Новиков. Убиты из огнестрельного оружия, предположительно охотничьего. Сообщаю, что ранее имелась информация о том, что указанные лица погибли в результате несчастного случая 24.VII.27 г.: со слов рабочих экспедиции, утонули во время возвращения из экспедиции при переправе через р.Шумак в районе Тункинских гольцов...»
Назад: Глава 17. МАКСЮТА, 23 февраля 1995 года
Дальше: ХРАНИТЕЛЬ ( IV )