Книга: Ямщина
Назад: 15
Дальше: 17

16

Щедро оделенные деньгами, с небольшой поклажей на возах, братья Зулины и Захар Коровин возвращались в Огневу Заимку и гадали: никак не могли отыскать причину смурного вида Дюжева, с которым тот проводил их в дорогу.
— Уж такой невеселый, как назьма наелся, — удивлялся Захар, — и чего с им случилось?
— Да не бери в голову, — рассудительно говорил Павел Зулин, — купеческое дело — оно такое, сегодня густо, а завтра — пшик… Видать, чего-то не заладилось, а коли не сказал причины — значит, нам ее и знать не следует. Эх, скорей бы до дома да в баню!
— В баню — это знатно! — поддержал его Захар, — по баньке я соскучился, прямо спасу нет.
И разговор у них плавно перекатился на домашние дела, по которым тоже успели наскучать за долгую отлучку. Толковали о том, что надо успеть вывезти сено из-за Уени, пока еще лед держит, да неплохо бы выбраться на охоту, чтобы зайцев погонять, а всего больше хотелось им, хоть и не говорили про это вслух, снова увидеться с родными, с ребятишками поиграться, а ночью закатиться под теплый бок жены.
За этими разговорами и застиг их внезапно ошалелый всадник, вымахнувший из-за пригорка так быстро, словно свалился с неба. Каурый жеребчик под ним был в мыле, и на мокрых боках змеились темные полосы от плетки. Перед возом, на котором сидели Захар с Павлом, всадник так резко остановил жеребчика, что тот, задирая голову и оскалив зубы, встал на дыбы.
Захар быстро сунул руку под полог, ухватил ложе ружья и на всякий случай взвел курок — чем черт не шутит.
— Мужики! — хрипло заорал всадник, — люди добрые! Выручай! Кони понесли, мост всмятку, человека спасти!..
Ничего нельзя было понять из этого крика, но главное — что беда случилась — до мужиков дошло. Быстро раскидали один воз, пали на сани и, понужая бедного конягу в две плети, скоро оказались на боковой дороге, ведущей к тракту. Дорогу пересекала речка, а через речку стоял мост. Когда подоспели к этому мосту, увидели — перила снесены напрочь, а сам мост, наполовину обрушенный, рухнул на лед речки.
— Кони понесли! Кони понесли, заразы! — надрывался в неистовом крике всадник, — а его и вытряхнуло на лед. Да сверху пришмякнуло!
Соскочив с воза, мужики огляделись и поняли, что случилось: с горушки, которая скатывалась к мосту, лошади вынесли так, что санями напрочь сшибло ветхие перила, а мгновеньем раньше на лед вылетел седок, и перила обрушились прямо на распластавшегося бедолагу. Благо, что лед выдержал и не проломился, иначе бы седок утонул сразу. Теперь же, придавленный сверху досками и бревнами, он лишь бессильно царапал снег растопыренными пальцами. В отдалении от моста кружила тройка и таскала за собой изуродованные сани.
— А я следом за им, гляжу — понесли! Ему бы вожжи круче и вбок от моста, — в снег бы залетел и целый! А тут — только треск пошел! Я побегал вокруг, да разве один таку махину сдвинешь! — все кричал и никак не мог успокоиться всадник.
— Да передохни ты, оглушил всех, — осадил его Захар, — вон веревка в санях, спускай коня вниз, растаскивать будем.
Растащить перила оказалось делом непростым. Сколоченные из толстенных, наполовину распущенных бревен, они, хоть и с подгнившими столбиками, были столь тяжелы, что конь, упираясь, соскребал снег задними ногами до голого льда. Но вот поднатужились разом, подстегнули коня, перила чуть приподнялись, и Захару хватило этого мгновения, чтобы выдернуть из деревянного плена незадачливого седока. Подхватили его на руки, вынесли на берег, уложили в сани. И только тут разглядели — кого от смерти выручили. Лежал на санях глубокий старик, лицо — в серых морщинах и старых шрамах, на синюшных губах размазана сукровица, а из-под шапки вывалился клок совершенно седых волос.
Это был Зубый.
— Дед, ты живой али помер? — Захар тряхнул его за плечо, — дай знак!
Зубый закряхтел, открыл мутные глаза, подернутые белесой пленкой, повел ими вокруг себя, оглядываясь, и вдруг растянул губы в довольной ухмылке, показывая бело-кипенные, будто из сахара-рафинада выточенные зубы.
— Едрит-твою за ногу! Обошел я, косую-то, на вороных обошел! Знать, не время мне туда, нет, не время… — и тоненько захихикал, но тут же закашлялся, схватился рукой за грудь, в которой все булькало и хрипело. Едва-едва отхаркался, отплевался и, вытирая выступившие слезы, просипел:
— Мне, мужики, в Огневу Заимку надо, до зарезу… Свезите, за деньгами не постою…
— Свезти-то свезем, — отвечал Захар, — а ты по дороге не окочуришься?
— Не, я же сказал — рано мне туда.
— Коли так — поехали.
Лишний раз решили старика не тревожить, оставили на той же самой подводе, на которой прискакали к мосту. Тройку выпрягли из саней, разбитых напрочь, связали гуськом и приставили к общему обозу.
Всю дорогу Зубый охал, хрипел и кашлял, но глядел бойко, и время от времени, отдыхиваясь, приговаривал:
— Рано мне туда, рано…
Как только въехали в Огневу Заимку, он велел везти к храму. Подвезли, остановились у самой паперти. Зубый высоко задрал голову, долго смотрел слезящимися глазами на церковный купол, на сияющий крест, вровень с которым плыло синее облачко. Лицо Зубого светилось. Казалось, что даже глубокие и кривые морщины распрямились.
— Теперь, мужички, последние хлопоты вам, — он пошарил за пазухой, вытащил деньги, — это вам за то, что живого доставили, а коней после себе заберете, за то, что похороните меня. Все понятно? Теперь несите в церковь.
— Погоди, дед, ты чего так легко конями бросаешься? — удивился Захар, — уж не ворованы ли они?
— Мои кони, мои, деньги за их плачены, владей и не сомневайся. Неси в церковь.
Отец Георгий встретил их у порога, выслушал сбивчивую просьбу старика о том, что хочет тот исповедоваться, и велел перенести его поближе к алтарю.
— Подсадите меня, ребятки, — попросил Зубый, — на ногах не сдюжу, а сидеть смогу.
Его подсадили, и он, прокашлявшись, тяжело поднял руку, перекрестился. В груди у него булькало, как в самоваре, но лицо по-прежнему оставалось светлым и даже радостным. Отец Георгий показал мужикам на дверь, и те неслышно вышли. Спустились к коням и сели на подводы, дожидаясь, когда отец Георгий исповедует старика.
— Он до того негожий, что его зараз и отпевать надо, — раздумчиво сказал Захар, вздохнул и добавил: — И откуда он такой вывалился? Денег отвалил и коней… Хошь не хошь, а куда-то определять надо на постой.
— Определим, — ответил ему Павел, — живого не закопаем.
Ждать им пришлось долго, очень долго. День уже пошел на вторую половину, мужики успели продрогнуть на свежем ветерке, а из церкви никто не выходил.
— Видно, грехов полная коробочка накопилась, долго пересказывает, — усмехнулся Захар, постукивая себя по настывшим коленям. И в это время на паперти показался отец Георгий. Его лицо, всегда строгое, на этот раз было суровым. Он махнул рукой, подзывая мужиков, и когда те подошли, сказал:
— Гроб надо сделать и похоронить по-христиански. Преставился…
— А кто он, батюшка, откуда? — спросил Павел, — мы и знать его не знаем!
— Раб Божий, — задумчиво ответил отец Георгий.
В тот же день мужики изладили гроб, выкопали могилу на краю деревенского кладбища и опустили в нее новопреставленного.
Добротный, хорошо оструганный сосновый крест розовел под лучами закатного солнца, охраняя последнее пристанище бывшего почтового чиновника Ильи Серафимовича Тархова и бывшего разбойника и каторжника по кличке Зубый.
Назад: 15
Дальше: 17