И снова был дом Мещерских, ставший уже почти родным, и старый слуга Емельян, встречая Щербатова и принимая шинель и перчатки, доверительно сообщал, учтиво склоняя плешивую голову:

— Дома-с княгинюшка, в настроении веселом пребывают. Велите доложить?

— Докладывай, старый, докладывай.

Но сверху, с лестницы, уже раздавался плавный, как бы поющий голос Татьяны:

— Проходите в залу, Петр Алексеевич, мы сейчас чай будем пить.

Щербатов махом взлетал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, а Емельян, подслеповато глядя ему вслед, только покачивал головой и вздыхал.

И в тот мартовский день все было, как обычно. Только когда Щербатов припал к руке Татьяны, он губами ощутил, что рука ее нервно вздрагивает и часто-часто бьется тоненькая жилка. Выпрямился, заглянул в ее всегда сосредоточенные глаза, хотел спросить — что случилось? — но Татьяна опередила его, выдернула руку и сбивчиво заговорила:

— Петр Алексеевич, не спрашивайте ни о чем. Я сейчас скажу, что мне нужно к портнихе и что вы меня согласны проводить. Хорошо?

— Хорошо, — машинально кивнул Щербатов и послушно пошел за Татьяной в залу, где уже был накрыт стол.

К чаю вышел старый князь, как всегда, потрепал за плечо гостя и, разглаживая усы, сообщил, что уезжает на охоту.

— Хочу поозоровать! Лес, раздолье! Я ведь нынче всю зиму в городе провел. Нет, дорогие мои, что ни говорите, а Петр Алексеевич, государь наш, неверное место выбрал. Не надо было тут столицу закладывать. То ли дело — Москва. Ядрено, с морозами.

А здесь — одна слякоть. Константин у нас где? Все науки изучает?

Татьяна испуганно отвела глаза и молча кивнула. Но заметил это только Щербатов; старый князь, уже ругая нынешние университеты за вольнодумство, даже не обратил внимания.

Щербатов с Константином не вспоминали о случае, который произошел возле казарм, сделали вид, что ничего не происходило. На самом же деле и тот, и другой все прекрасно помнили.

Старый князь, не прекращая говорить о предстоящей охоте, выслушал просьбу Татьяны о поездке к портнихе и пошутил:

— Можешь ехать, голубушка, только под строгим караулом боевого офицера. Вас, надеюсь, такой караул не смутит?

— Не смутит, — улыбнулась Татьяна, но Щербатов снова заметил, что ее рука вздрогнула и чай через краешек фарфоровой чашки плеснулся на скатерть. Она опустила чашку на блюдце и заторопилась:

— Давайте сразу поедем, не будем откладывать. Петр Алексеевич, подождите меня внизу, я скоро спущусь.

Щербатов, не понимая, что случилось, и волнуясь, спустился вниз, где Емельян держал наготове шинель и с улыбкой спешил доложить, что коляска подана и стоит у парадного.

Все, все было, как всегда: и старый князь, шумный и радостный, и Емельян, улыбчивый и желающий угодить, — все вели себя по-прежнему, кроме Татьяны. Почему она так волнуется, что могло случиться за два дня, прошедших после их последней встречи?

Щербатов дождался Татьяну, они вместе вышли, сели в коляску, и, как только колеса застучали по мостовой, Татьяна откинула вуаль со шляпки, подалась к нему и, глядя своими прекрасными, распахнутыми глазами, тихо, срывающимся шепотом заговорила:

— Петр Алексеевич, я умоляю вас, я на коленях буду вас просить, только вы можете спасти нашу семью от позора. Господи, сын князя Мещерского!

— Я все сделаю, располагайте мною полностью, все, что в моих силах, только объясните, скажите — что случилось?

— Я умоляю… — и она тихо, беспомощно заплакала, закрывая лицо руками в черных кружевных перчатках. И этот черный цвет рядом с золотыми, искрящимися прядями волос, выбившимися из-под шляпки, настолько поразил Щербатова своим несоответствием, настолько напугал, что он понял: он действительно может сделать все возможное и невозможное, даже умереть, если потребуется.

— Успокойтесь, Таня, — Щербатов осторожно взял ее руки в свои ладони, закрыл черноту перчаток. — Рассказывайте, рассказывайте все подробно, с самого начала.

— Остановите извозчика, Петр Алексеевич, — попросила она по-прежнему шепотом. — Пройдемте до скамейки…

Над скамейкой, в кустах орешника, уже по-весеннему отчаянно горланили воробьи. Перелетали с ветки на ветку, задирались между собой, чистили себе перышки в маленькой лужице и ни на миг не прекращали свой радостный гвалт.

— Воробушки… — Татьяна горько вздохнула и присела на краешек скамейки. — Воробушки… Радуются… Знаете, как я сейчас им завидую!

— Что случилось, Таня?

— Не торопите меня, сейчас я все расскажу, — она помолчала, вздохнула несколько раз и уже ровным, прежним певучим голосом заговорила: — Константин… Я уже давно почувствовала, что он от нас отдаляется, от меня, от родителей. Уходит все дальше и становится, как чужой, смотрит на нас и как бы молча смеется над нами. Нет, не смеется, — презирает. Две недели назад он снял квартиру, родители об этом еще не знают, там собираются ужасные люди… Я была там только раз и только раз их видела, они… они какие-то одержимые и у всех в глазах ненависть. Я не знаю, о чем они там разговаривали, я и была-то там четверть часа, не больше, но ужас до сих пор не проходит. Я не ошиблась — это страшные люди. Они — бомбисты. А главное, главное — Константин среди них, он стал таким же, как они.

— Это точно? Или только предположения?

— Точно. Теперь я знаю, — Татьяна надолго замолчала, Щербатов не торопил ее, терпеливо дожидаясь, когда она снова заговорит. И в этой затянувшейся паузе ему снова, как и в черноте перчаток Татьяны, почудился зловещий знак будущего несчастья. — Я знаю. Я случайно увидела его дневник. Совершенно случайно. Там все написано, день за днем. Сначала хотела пойти и рассказать отцу, но я ведь убью его этим рассказом. При его характере, при его отношении к этим бомбистам — он просто умрет… Я уже не говорю про маму. И что станет с Константином? Заявить в полицию, пойти и сказать, что князь Мещерский — бомбист? Наша фамилия, наша честь — этого уже никто не переживет! Сегодня утром, когда я смотрела на родителей, мне показалось, что все мы в капкане и он вот-вот захлопнется…

— А если поговорить с самим Константином?

— Я пыталась, он мне ответил: еще одно слово — и я исчезну так, что вы обо мне уже никогда и ничего не узнаете. Петр Алексеевич, я в отчаянии…

— Дайте мне адрес квартиры, где сейчас живет Константин.

— Что вы будете делать?

— Не знаю, пока не знаю. Но я сделаю все, что возможно.

— Вот, — Татьяна достала из сумочки уголком сложенную бумажку.

Щербатов развернул ее и прочитал адрес.

В кустах орешника по-прежнему яростно и весело гомонили воробьи, радуясь солнцу, которое с трудом, но проклюнулось между туч, уже по-весеннему легких и высоких. Ничего в мире не изменилось, все оставалось на своих местах, но Татьяна Мещерская и Петр Щербатов, молча сидевшие на скамейке и смотревшие на окружающий их мир, прекрасно понимали, что их жизнь с этой минуты изменилась, но они и представить себе не могли, насколько круто изменится она в ближайшее время.