IX
Иван Степаныч Бородулин торопился из волости в родное село Назимово. Урядника в волости не застал: уехал на дальний прииск три тела подымать.
Бородулин знал, что вор кто-нибудь из назимовцев! А скорей всего «уголовная шпана».
«Жулик, черт. Поди, в Кедровку упорол… Там гулянка добрая… Вот коня сменю — и в путь».
И не от скупости это: триста пятьдесят рублей — раз плюнуть, из-за них Иван Степаныч не стал бы себя тревожить.
Но вот вчера, ночуя в тайге, он увидел сон: явилась Анна во всем красном и сказала: «Деньги найдешь — быть!» А что такое «быть» — не разъяснила.
И Бородулин всю дорогу думает о ней, никак не может отмахнуться, все мерещится ему Анна, сильная, ядреная.
Едет вперед и тайги не замечает, все сгинуло куда-то, провалилось. Но вдруг в сознании всплывает зобастая, нелюбимая жена.
— Но, дьявол! — бьет Бородулин лошадь, кругом вмиг вырастает стеной тайга: вот сосны, вот пень, муравейник прижался к корням темной елки, попискивают и жалят комары.
Начинает купец думать о делах: надо земли прикупить… Но зачем, куда ему: умрет — кому оставит? «Эх, сына бы!»
«Деньги найдешь — быть…» — опять тихонько просачивается в душу; замелькали голубые задумчивые Аннины глаза, а тайга вновь стала куда-то уходить, заволакиваться серым, исчезли лошадь, солнце, комары. И Бородулин, сладко ощущая, как у него замирает сердце, как неотступно стоит перед взором Анна, соглашается радостно, что без Анны ему не жить.
«А жена? Убьешь?»
— Но, дьявол! — хлещет неповинного коня…
Солнце за полдни перевалило, когда он подъехал к Назимову.
Едет трусцой по улице, а навстречу народ бежит.
— Езжай скоряе!.. Анка… Анка…
Бородулин вмах понесся к дому.
А вдогонку:
— Анна удавилась… Анка… Анка…
Кубарем слетел с коня, сшиб с ног какую-то старуху:
— Прочь! — и, не помня себя, ввалился в дом.
Толпится возле кровати народ. Растолкал всех и метнул взглядом по бледному испуганному лицу Анны.
— Анютушка! Родимая!
— Шкура! — сквозь стиснутые зубы буркнула Дарья и сердито повернулась у кровати взад-вперед на каблуках.
— Ты меня прости, Иван Степаныч. Тяжко мне… Скука грызет… Прости, голубчик…
— Живучая… — вновь прошипела Дарья.
— Вон, жаба! — топнул Бородулин и, размахнувшись, влепил ей пощечину. — Вон!!! Вон!.. Все вон!.. Всех перекострячу!..
Толпа бросилась кто куда, Дарья первая. Фенька на глаза попалась, размахнулся — раз!
— Это вы, стервы, с Дашкой!.. Укараулить не могли… Душу вышибу!..
— Иван Степаныч… — молила Анна.
Бородулин, шумно отдуваясь, запер все двери на крючок и, подойдя к Анне, грузно сел на табуретку. Как в лихорадке, стучали зубы, гудело в голове, пресекся голос, и все было как сон. Он крепко сжал виски, закрыл глаза, стараясь овладеть собой, но вдруг стал задыхаться: глаза испугались, забегали, руки ловили воздух, виски и лоб дали испарину, а табуретка выскользнула из-под дрожащих ног. Он ахнул, схватился за сердце, уткнулся в колени Анны и жутко, со свистом, застонал.
— Иван Степаныч… Бог с тобой… — вся в страхе вскочила Анна.
— Жива… Ну, Аннушка… Ну, родимая… — Встал, шатается, лицо налилось кровью, в глазах удивление и радость, будто впервые увидал Анну. — Господи, жива… невредима, — твердил он прыгающим шепотом.
Долго умывался, мочил голову водой и, шумно отдуваясь, жаловался:
— Эка, сердце-то… чуть что — и зашлось… Фу-у ты… Неприятности все, ерунда…
Ноги все еще дрожали и подгибались в коленях.
— Ну, как же ты так? — успокоившись, подошел он к Анне. — Пошто так-то?.. Пакость одна, душевредство. Ну, не по нраву тебе здесь, к отцу не то поедем, в Кедровку…
— И здесь… и туда… — в раздумье говорила Анна, опустив голову и рассеянно посматривая исподлобья на Бородулина.
— А? Чего?
— А так. Что-нибудь… этакое, чтобы… Вот Андрей знает… Больше никому, никому! — Она подняла голову и пристукнула кулаком по колену. — Никому!
— Чего — никому?
— А так уж… никому. — Она вздохнула. — Не вв-е-ерю, — растянула Анна и вдруг улыбнулась. — Ну, пойдем…
— Пойдем, Аннушка, — обрадовался Иван Степаныч, и они поднялись наверх.
— Вот, живи здесь, распоряжайся, — любовно сказал Иван Степаныч, но опять ударила в его сердце злоба.
— Водки! — крикнул Фене. — Приказчика сюда!
Пришел приказчик.
— Дашку сюда!
— Чичас, — сказал тот и скрылся.
— Ты не бей их, Иван Степаныч. Неужто не жаль тебе?
Бородулин грузно ходил по комнате, поскрипывая сапогами, Анна сидела у стола. Она то улыбалась, словно видела кого-то близкого, то вдруг становилась задумчива, а взгляд делался незрячим, будто глаза смотрели внутрь, о чем-то вспоминая.
— Привези ты ко мне, ради бога, матушку… Стосковалась…
— Ладно, Аннушка, привезу, — поспешно соглашался Бородулин.
— Поезжай скорее. Как увидишь Андрея — напиши…
— Аннушка… — как вкопанный остановился Бородулин.
— Ох, чегой-то я опять неладно… Голова горит.
Она облокотилась о стол и подперла голову рукой. Сбоку в нее ударяли лучи солнца, и Бородулину казалось, что ее побледневшее лицо с льняными волосами будто в венце из золота.
Анна лениво перевела взгляд на Бородулина и застыла. Глаза их встретились. Бородулин попятился, изумленно открыл рот. Ему ясно представилось, что не его видит Анна, а что-то другое, чего нет ни в нем, ни за избою, ни в тайге, во всем мире нет… Вот глаза ее ширятся, напряженно сдвинулись брови, лоб в складках; вся она как-то подалась вперед и порывисто задышала.
— Аннушка! — шагнул к ней Иван Степаныч. — Анна…
Та вздрогнула, ударившись локтем о стол, и робко улыбнулась.
— Не вспомнить… — протянула нежным, тоскующим голосом. — Не вспомнить…
— Ты чего это, Аннушка? — тихо сказал, стараясь скрыть тревогу, и наклонился к ней.
— Вот сидела бы я да и плакала бы все…
— О чем же?..
— А о чем — не вспомнить…
Он взял Анну за плечи, прижал ее голову к своей груди и поцеловал в гладкий прямой пробор.
— Мне хорошо у тебя, Иван Степаныч, — зашептала Анна. — Только скука берет, тоска.
И Бородулин увидел, как из ее глаз покатились слезы. Он завздыхал, мысли бестолково заметались: не знал, что делать.
— Плюнь на это, плюнь!.. — вдруг радостно сказала Анна. — Сначала потеряла, потом нашла… Сожги все. По-новому будет… Сожги!
Ивану Степанычу вдруг жутко стало и приятно. Он дрожащей рукой, покрывшейся холодным потом, вытащил платок и начал бережно вытирать слезы Анны. Ему хотелось сказать что-нибудь ласковое, бодрое, чтоб сразу просветлел у Анны разум. Он гладил ей голову, плечо, спину и чувствовал, что по всему его телу горячей волной полилась жалостливая отеческая к ней любовь.
— Сожги, сожги! — повторяет шепотом Анна, но он не слышит, своим полон, тайным и радостным.
Он теперь знает, он решил, и это будет! Он прилепит к себе Анну, убережет ее от лихого глаза, от наговора, он ее вылечит…
«Ребенок мой, дитя мое милое… Аннушка…»
— А как же, Иван Степаныч, ребеночек-то мой? — будто перехватив его мысль, спросила Анна. — Ведь ты, поди…
— Ну, что же, Аннушка… Об этом не думай… Я ребеночку рад, вырастим… Что ж такое… Ничего… роди…
Та подумала и сказала:
— Ты — хороший.
Голос у нее был тихий. Веселость и сила давно исчезли в нем.
— Вот что я тебе скажу, голубонька моя: ты ни о чем не думай, на все плюнь. Андрюшка? Тьфу! Плюнь да ногой разотри. Кабы он любил тебя, жиган такой, нешто сделал бы так, нешто ушел бы? Паршивец, и больше ничего… Подох? Туда ему и дорога. Будь он, собака, проклят… — раздраженно говорил Бородулин, опять хватаясь за сердце.
Анна слушает, опустив низко голову. Купец рядом на диване.
Мимо окон то и дело народ снует: возле дома задерживают шаг и, приоткрывая рты, настораживаются. Но купец говорит тихо, чтобы только Анна слышала:
— А вот я управлюсь с делами, в Иркутск поедем, к святителю Иннокентию. Город увидишь, людей. Во-о-от… Живи и ни об чем, значит, не думай… Да… Угодничек Божий исцелит тебя, как ни то обрадует… знаешь, как поется в церкви: «радосте нечаянная…» Да-а-а…
Увидя кухарку, купец ласково сказал:
— Фенюшка… А ты побереги Анку-то… С рук на руки сдаю. Чуешь? Я тебе на платье шерстяного отрежу.
Сели обедать втроем. После двух тарелок щей Иван Степаныч ленивой походкой вышел на улицу. Ему нездоровилось. Не отложить ли поездку до завтра? Он поглядел на небо, — вот если б дождь, — но небо было голубое и светило солнце.
— Ну, так я за матерью, — решительным голосом сказал он Анне и вскочил на буланого статного коня. — Ну, смотри, Илюха… Понял? — погрозил он приказчику большим, обросшим волосами, кулаком…
— С Богом, — сказал Илюха, боязливо покосившись на кулак.
— До свиданья! — крикнул Бородулин и стегнул лошадь.
Приказчик с Феней пересмехнулись, удивленно посматривая, как Анна машет фартуком и что-то бессвязно говорит.
