Для того, чтобы все это свершилось и Юрка Эревьен из неудачника, битого и трепанного жизнью, превратился в очень известного и уважаемого специалиста-геолога, он должен был в те печальные для него сентябрьские ленинградские дни встретить на своем пути разбитного прораба из разведочной партии, который с улыбкой смотрел на окружающий мир. Прораб вербовал рабочих в свою партию. Она располагалась на юге Украины под Мелитополем, где бурили землю с надеждой найти газоносный пласт.

Они встретились в студенческой столовой. Прораб заглянул туда не случайно. Он имел задание найти одного-двух грамотных парней. Хорошо бы из студентов.

Юрка Эревьен, бережно расходуя оставшиеся копейки, зашел подкрепить свои силы. Заказав два стакана чая, он придвинул к себе тарелку с нарезанным хлебом. Прораб наметанным глазом окинул крепкую фигуру парня, до бронзовой черноты прокаленного солнцем. Видно, привык трудиться под открытым небом. Прораб подошел к столику.

— Не возражаешь?

— Садитесь.

— Мерси, как говорят на Украине, — прораб деловито расположился на стуле и, подмигнув Юрке, сочувственно спросил: — Туго?

— Что туго? — Эревьен поставил на стол стакан с чаем.

— С грошами, говорю, туго?

— Ага, — признался Юрка и покраснел.

— Не тушуйся, — дело поправимое.

Прораб заказал, обед на двоих и на столе появилось все самое вкусное, что имелось в скромной студенческое столовой. Угощая изголодавшегося Юрку, рассказал несколько баек из жизни полевой партии, незаметно выспрашивал:

— Студент?

Юрка, с набитым ртом, отрицательно мотнул головой.

— Вытурили? — допытывался прораб.

— Нет, не приняли…

Подкрепившись, Эревьен коротко рассказал о своих мытарствах. Прораб весело присвистнул и сказал слова, в правоте которых потом Эревьен убеждался не раз.

— Если хочешь знать, геология начинается не там, — ткнул пальцем в потолок, на верхние этажи, где располагались аудитории института. — А там, далеко отсюда! В полевой партии!

И прораб махнул рукой в сторону окна, показывая на ближайшие просторы планеты.

— Поработаешь год, разберешься что к чему, поймешь геологию из нутра. А там видно будет. Захочешь учиться — тебе направление и характеристику, в институт примут с распростертыми объятиями…

Тогда, покидая Ленинград с чувством легкой печали и сожаления, Юрка еще не предполагал, что сделанный им выбор — окончательный, что именно в геологической партии и найдет он свое призвание.

Буровую вышку Юрка увидел в конце дня. Она одиноко возвышалась вдали над горизонтом.

— Ото и е буровая, — сказал возница. — Гул от нее, скаженной, идэ на сто верст.

Солнце клонилось к закату, а зной, казалось, усиливался. Воздух был раскален, словно с неба жег огонь «Как в Азии, припекает», — подумал Юрка.

Вышка стояла на пустыре, выжженном солнцем. Ни днем, ни ночью не прекращался грохот. Напряженно гудели моторы, скрежетала лебедка, на блоках и барабанах скрипел отшлифованный до зеркального блеска трос. С гулом вращался стальной круг над скважиной, который, как позже узнал Юрка, называется ротором. У механизмов деловито сновали рабочие. Обнаженные по пояс, загорелые до черноты, вымазанные. На головах у них выгоревшие кепки, на ладонях — брезентовые рукавицы. От железа, нагретого солнцем и моторами, исходил палящий жар. Пахло моторным газом, горелым маслом. От грохота, от жары и духоты першило в горле и начинало стучать в висках. Но буровики работали сноровисто, словно заведенные.

Да, вот как человек заглядывает в таинственное нутро планеты! Гигантский стальной бурав из свинченных труб сверлил землю на глубине более тысячи метров. От его мощного вращения сотрясалась махина железной вышки, мелко дрожала опалубка и тяжелый густой гул распространялся по степи…

— Ну как, нравится?

Перед Юркой стоял начальник вахты, пожилой кряжистый украинец с седыми запорожскими усами.

— Здорово! — выпалил Юрка, стараясь перекричать грохот машин.

— Сегодня смотри и знакомьсь, а завтра — за дело.

Так началась Юркина жизнь на буровой. Старательный и внимательный, с цепкой памятью и крепкими руками, он довольно быстро освоил навыки подсобного рабочего. А потом, постепенно, приобретал одну профессию за другой, продвигаясь к званию бурового мастера. Машины он любил и понимал, ибо о детских лет привык слушать голос мотора и общаться с железом. Юрке не терпелось поскорее узнать секреты мастерства, научиться по звуку понимать буровой станок, состояние долота на большой глубине…

Время помчалось стремительно, словно конь, которого хлестнули кнутом. Началась кочевая жизнь рабочего геологической партии. Искал газ, искал нефть, железную руду, бурый уголь… Приазовье, Кривой Рог, Чернигов, Кировоград, Кременчуг…

Учиться он все же поехал, только не сразу, а через четыре года. Его послали на двухгодичные высшие инженерные курсы. Эревьен закончил учебу с отличием и получил диплом инженера — геолога-разведчика.

И снова — юг Украины. Поиски нефти и газа…

Молодой специалист отлично знал и любил свое дело. Мог заменить рабочего на любом участке, и это умение трудиться, не чураясь никакой работы, не считаясь со временем, рождало уважение и признание коллектива.

Впрочем, не только коллектива, но и отдельных личностей. Женского пола, разумеется. Девушки и молодые женщины не упускали случая, чтобы обратить на себя внимание. Такой симпатичный и — холостой! Но инженер-геолог оставался просто требовательным начальником, ничего не замечал, никого не отмечал. Кто-то даже пустил слух, что «инженеру вовсе не нужна женская особа, он вполне обходится близостью с машинами».

Но всему свое время. Пришла любовь и к нему. Нежданно-негаданно.

Думал ли Юрий, отправляясь на своем мотоцикле в соседнюю поисковую партию, что эта поездка круто изменит судьбу и осветит радостью жизнь? Впрочем, никто не знает, где именно встретит свое счастье. Эревьен повез с собой две стеклянные банки, в которые положил образцы породы. У соседей имелась лаборатория.

Встретила его новая молодая лаборантка. И обожгла взглядом сердце геолога. Если бы Юрия тогда спросили, какая она из себя, он не смог бы сказать ничего вразумительного. Запали в памяти одни большие глаза, опушенные густыми ресницами, и крылатые брови. Глаза излучали свет, от которого становилось тепло и хорошо на душе.

Лаборантка, насыпав пробного грунта в чистую пробирку, уселась за свой стол, уставленный приборами. Юрий скромно присел на край табуретки, не сводя с лаборантки взгляда, смотрел, как она делает анализ, и, по сути, ничего не видел…

Потом он бешено гнал мотоцикл по пыльной дороге, колесил по окрестностям, изъездил ближайшие поля и перелески, не спешил вернуться в свою партию. Встречный ветер дул в лицо, забирался под рубаху, но не мог остудить жара внутри. Куда бы Юрий ни смотрел, всюду виделись ее лучистые глаза.

Подкатив к реке, он долго плескался в прохладной воде, торопливо отмерял саженками расстояние от одного берега до другого. Но и вода не приносила успокоения. Чувство, ранее совсем незнакомое ему, охватило и понесло в неведомый радостный край жизни. Юрий улыбался реке, прибрежным камышам, покатому берегу, одинокой иве, опустившей свои зеленые косы до самой воды, всему окружающему миру. Потому что отовсюду на него смотрели ее глаза. Глаза девушки, имени которой он даже не знал.

Не ведал и того, что едва он погнал назад на своем мотоцикле, эта самая девушка бросилась к окну и долго смотрела на дорогу, на которой оседала пыль от колес…

Два сердца, того не ведая, забились в одном согласном ритме.

Осенью справляли свадьбу. Шумную и веселую. Лаборантка Оксана, дочь колхозного кузнеца Василия, сменила свою украинскою фамилию на французскую и стала женою инженера-геолога.

Но женитьба не принесла оседлости. И с рождением сына молодые продолжали, кочевать. Жили на частных квартирах, в построенных наспех бараках, понимая важность своей работы. Советская страна спешно создавала свою индустрию, и ей требовались новые месторождения железных руд, угля, нефти, газа. А когда человек сознает себя участником великих дел, то его работа, какой бы тяжелой она ни была, становится радостью.

Молодость запальчива и упряма, особенно если она убеждена в своей правоте, потому что ищет новых путей и готова к сегодняшним неудобствам ради приближения завтрашних успехов. Молодость на жизнь смотрит критическим взглядом, и, свободная от груза укоренившихся методов, которые в свое время тоже были новыми, а с годами устарели, она остро видит недостатки и в меру своих сил и способностей пытается внести изменения в отлаженный годами производственный ритм, для ускорения конечного результата и лучшей пользы.

Но главный инженер треста, лысый и худой, отмерявший последние годы своей жизненной тропы, чурался нововведений. Зачем они, когда и так все отлажено, когда методы поисков проверены десятками лет бурения? Он ни о чем не хотел говорить, требовал только одного — выполнения плана, смотрел лишь на цифры процентов.

А когда схлестываются две стихии, одной из них приходится отступать. Деловой спор перешел в затяжной конфликт, вызвавший обоюдное непримирение. Оба оказались с характерами. Но бороться и отстаивать свои убеждения Юрию было трудно — слишком неравны оказались условия сторон. Соперник занимал по службе ступеньку выше, был начальством. А как говорит практика жизни, которую Юрий только постигал, прав оказывается всегда тот, у кого больше прав.

И Эревьен вынужден был уйти из геологии.

В те годы много инженеров-геологов работало в проектных организациях, водном и коммунальном хозяйстве, отраслевых министерствах. Коммунальный трест с радостью принял молодого геолога, имеющего опыт работы. Эревьена уже знали и ценили. От поисков газа и нефти он перешел к бурению артезианских скважин, к поискам пресной воды. Бурил колодцы в Николаеве, Тирасполе, Одессе… Конечно, оборудование не то, что при глубоком бурении. И метраж проходок иной. Юрий, может быть, не раз чертыхался про себя, но дело есть дело.

Великая война ворвалась в мирную жизнь, отогнав своей большой опасностью все мелкие обиды и печали. Немецкие танки топтали гусеницами густую украинскую пшеницу, огненный вал катился к Одессе.

Эревьен успел отправить на Восток жену и сынишку, посадив их в последний товарный эшелон. А сам отказался от брони, чем огорчил прямое начальство, и пошел добровольцем в отдельный отряд глубокого бурения, созданный при штабе Южного фронта.

В отряде подобрались опытные буровики, привыкшие искать нефть, газ, железную руду, каменный уголь. А штаб фронта поставил задачу:

— Армии нужна вода. Достаньте ее из-под земли поскорее!

И вот тут-то пригодился опыт Юрия Эревьена. Он знал, как и где бурить, чтобы найти пресную воду.

Сначала встречались и среди штабных офицеров такие ретивые, что смотрели на отряд косо: тыловые кроты прячутся от огня. Но когда фашисты тяжелой подковой блокады охватили Одессу, прижали к морю, сказалась нехватка питьевой воды. И совсем худо стало, когда гитлеровцы захватили Беляевский водопровод. Вся надежда возлагалась на буровиков. Днем и ночью, под бомбежкой и артиллерийскими обстрелами, гидросаперы спешно бурили артезианские скважины. Город и фронт получали воду. Горожанам ее отпускали по карточкам — по полведра на человека в сутки…

В Одессе Юрий оставался до самых последних дней обороны. Потом был приказ, и ночью разбирали вышки, оборудование, машины и грузили на тихоходный транспортник. От отряда остались считанные единицы — кто погиб, кто ранен.

— Не корабль, а походная братская могила, — кто-то грустно пошутил. — Кругом одно железо, сплошные неплавучие средства…

Но тихоходный транспорт оказался везучим. Или, может быть, судьба хранила Юрия Эревьена и других буровиков для счастливого будущего, о котором они тогда и не мечтали? Как бы то ни было, а старый пароходишко пересек Черное море, выдержал наскоки «юнкерсов» и «мессеров» и, с дырами и пробоинами, почти черпая воду опустившимися бортами, прибыл в Новороссийск.

Война шла, и главные сражения были еще впереди. Знойным летом сорок второго года, прорвав фронт под Харьковом, гитлеровцы лавиной прокатились по югу страны, по Сальским степям, вышли к предгорьям Кавказа. В выжженных солнцем долинах и плоскогорьях под Моздоком воды не имелось. У кого была пресная вода — тот и держал фронт.

Юрий Эревьен, офицер и коммунист, штабом фронта был назначен командиром особого отряда глубокого бурения. Вывезенное из осажденной Одессы оборудование снова служило армии. Взметнулись ажурные вышки, глухо зарокотали дизеля, приводя в движение буровые станки. Артезианские скважины давали чистую и холодную воду. Ее возили на передовую в резиновых баках.

Немецкие самолеты-разведчики скоро засекли буровые вышки и, естественно, разгадали их назначение. Начались ожесточенные бомбежки. Гибли люди, выходило из строя оборудование. Но оставшиеся в живых продолжали углублять скважины. Вода в то знойное лето ценилась наравне с боеприпасами…

Юрий Эревьен, несколько раз раненный, дважды контуженный, осунувшийся и почерневший, не покидал своего поста командира, несмотря на требование врача; во всем отряде он остался единственным инженером.

А потом началось наступление. Эревьен уже командовал саперным батальоном. И путь, который он проделал на пароходе из Одессы до Новороссийска, теперь пришлось пройти в обратном направлении, но уже по суше, отмеряя километры отвоеванной родной земли.

В конце сорок четвертого комбата демобилизовали — страна возвращала специалистов к мирному труду. Эревьен получает приказ возглавить геологоразведочную экспедицию в освобожденной Молдавии. Снова любимое дело, по которому стосковалось сердце: поиски нефти и газа.

Это произошло в августе 1952 года. Разведочные экспедиции, бурившие в Молдавии, Министерством геологии были переданы Министерству нефтяной промышленности. В Молдавии нашли небольшую нефть, и промысловикам поручалось доводить дело до конца. Министерство геологии сохранило за собой право перевода своих кадров в другие районы страны. Юрий Юрьевич Эревьен был срочно вызван в Москву.

Он хорошо помнит тот солнечный погожий день, когда вошел в просторный кабинет начальника Главнефтегеологии. Разговор был откровенным.

— Нам хотелось, чтобы вы остались в системе геологии.

Эревьен и сам этого хотел. Было время, когда его вынудили уйти, но он снова вернулся. Как ему казалось, навсегда. Однако жизнь переменчива. И — надо решать, Теперь его просят остаться.

— Намечается грандиозный размах работ. Центральный Комитет партии предложил министерству развернуть широкий фронт поисков полезных ископаемых на гигантских просторах от Урала и до самого Тихого океана. В первую очередь разведку нефти и газа…

Юрий Юрьевич взглянул на карту страны, висевшую на стене. Солнечные лучи, влетев через оконное стекло, словно специально, легли золотистым пятнам на Сибирь. Огромные малоизученные и неразведанные края.

— Мы вас знаем и ценим. Ценим как геолога и руководителя. Главк предлагает вам поехать на работу начальником экспедиции в любой восточный район. Предлагаем на выбор — Камчатку, Якутию, Западную или Восточную Сибирь, Дальний Восток. Каждый район крупнее нескольких европейских государств вместе взятых. Перспективы — огромные, а работы везде непочатый край.

Предложение было совершенно неожиданным.

Решать легко в молодости. А когда тебе за сорок, невольно задумываешься. Уже не так легко все бросать, срываясь в неизвестность. Раньше как было? Собрал чемодан, связал книги — и айда! Оставил одну частную квартиру, на новом месте нашел другую… Почти два десятка лет кочевой жизни. И лишь совсем недавно бросил якорь, казалось, накрепко. В Кишиневе на одной из центральных зеленых улиц получил благоустроенную квартиру. Сколько было шумной радости, когда вселялись! Просторные комнаты, отдельная кухня, ванная. Никогда они такого богатства не имели. Старший сын — студент первого курса геологического факультета Кишиневского университета — получил комнату. Двое малышей-близнецов, Саша и Маша, которым скоро предстояло пойти в первый класс, расположились вместе с бабушкой во второй, в самой светлой и солнечной, Юрий и Оксана, обнявшись, кружились в вальсе в своей… Впервые у них появилась отдельная спальная. Как же тут не радоваться! Да еще есть общая гостиная… Даже странно звучат такие названия для слуха бродяг-геологов.

Все, что они с собой привезли, скудная походная мебель, постели и потрепанные чемоданы, мягко говоря, не вписывалось в эту квартиру с высокими окнами и расписанными стенами. «Понимаешь, Юра, нужна мебель настоящая…» Оксана, бережно расходуя свою и его зарплату, выкраивала деньги, бегала по магазинам, стояла в очередях, и постепенно квартира преображалась.

А вот сейчас предлагают все это бросить. Ехать неизвестно куда, снова искать частную комнату, терпеть неудобства, приноравливаться к хозяевам… Юрий хорошо знал, что жилого фонда геологические организации почти не имеют.

— Мы сейчас на базе экспедиции создаем в Обь-Иртышской области новый геологоразведочный трест, — продолжал рассказывать руководитель главка. — Под Челябинском, кажется, нащупали нефтеносный район. Нужно глубокое бурение. Может быть открытие месторождения. Нужен опытный геолог. Предлагаем должность начальника Южно-Челябинской разведки, входящей в Обь-Иртышский трест. Так что решайте, Юрий Юрьевич!

Эревьен провел ладонью по лбу, словно разглаживая морщины. Новое всегда манит. Кажется, нет геолога, который не мечтал бы об открытии месторождения. Но он не один. У него семья, дети… Старая больная теща… Как отнесется к такому предложению жена? Согласится ли? С теплого юга податься в суровые сибирские края…

Остаток дня бродил по улицам Москвы. Поздно ночью, наконец, удалось дозвониться по междугородному домой.

Оксана Васильевна выслушала мужа и сразу, не колеблясь, ответила положительно:

— Если ты считаешь нужным, решайся.

— А как вы?

Оксана Васильевна была человеком действия.

— Думаю так, милый… Мама с сыном останутся здесь до окончания учебы в университете. А я с малышами приеду к тебе, как только устроишься на новом месте.

Через два дня, получив приказ о назначении начальником Южно-Челябинской нефтеразведки глубокого бурения, Юрий Эревьен рейсовым пассажирским самолетом вылетел в Обь-Иртыш, к месту своей работы.

Областной центр был тогда совсем иным. Значительно меньше по размерам и приземистее. Сплошь деревянный. Только в центральной части высилось несколько кирпичных зданий в два-три этажа. Старинный сибирский город располагался на обоих берегах неширокой, но судоходной речки. Той самой, по которой четыре века тому назад спустился с Уральских гор на утлых лодках Ермак со своею вольницей и где-то поблизости одержал первую важную победу, разгромив орду местного хана. А через пять лет воеводы на том месте заложили крепость, ставшую впоследствии городом. Его называли «воротами Сибири».

Он был действительно своеобразными воротами, постоялым двором, перевалочным пунктом. Из центральных областей двигались через него в Сибирь купцы, монахи, промышленники, крестьяне, спешащие на новые земли. А отсюда в столицу текло мягкое золото — ласкающие глаз бесценные меха. В тайге шел бесшабашный отстрел соболя, бобров, лис, куниц, белок… Медведей били на мех и мясо. Именно отсюда пошли знаменитые сибирские пельмени из медвежатины. Длинными санными обозами увозили бочками черную зернистую икру и рыбу — осетров, стерлядь, муксун, нельму, бочонки с посолом знаменитой сосьвинскои сельди, которая просто тает во рту… Специальные царские гонцы торопили коней, везли к царскому столу знаменитую монастырскую уху, сваренную и замороженную. Рецепт ухи монахи долго хранили в секрете. Лишь много десятилетий спустя удалось разгадать тайну необычного аромата рыбного бульона. Он оказался примитивно прост: в котле сначала варили курицу, а потом уж закладывали разные сорта рыб…

Царствующие особы не забывали о своих восточных вотчинах. И по-своему их использовали, превратив таежный край в место ссылок, в огромную тюрьму. Одних неугодных везли на перекладных, других гнали по этапу. Звон бубенцов перекликался с глухим кандальным звоном. В толстой книге «Краткие сведения о ссылке в Сибирь порочных людей», составленной царскими чиновниками, написано:

Статистика хранит бесстрастные обвинительные документы и цифры. После восстания декабристов в течение семи десятков лет через город, через эти «ворота в Сибирь», проследовало около восьмисот тысяч арестантов и членов их семей. Двигались на каторгу и в ссылку первые русские революционеры-декабристы, участники тайного общества «Земля и воля», великий революционер Н. Г. Чернышевский, писатели Ф. М. Достоевский и В. Г. Короленко, был сослан украинский поэт Г. А. Мачтет, автор знаменитой песни «Замучен тяжелой неволей», и тысячи других отважных и смелых, несломленных и непокоренных, поднявших свой голос против угнетения и бесправия…

А в 1917 году по сибирскому тракту, проторенному каторжанами и первопроходцами, ехал выброшенный историей последней русский царь Николай Второй со своей семьей…

Бескрайние сибирские просторы хранили в себе несметные богатства. В пожелтевших архивных документах бывшей царской губернии можно встретить немало печальных свидетельств, зверского разорения рыбных, пушных и лесных богатств, отсталости промышленности и сельского хозяйства. Но до того, что хранилось глубоко под землею, руки не доходили. Природа прятала свои главные клады. Чиновники-статистики министерства внутренних дел писали в «Общих сведениях о губернии» в 1871 году:

А в старых учебниках географии, даже изданных в первые годы Советской власти, можно было прочесть, что «край беден полезными ископаемыми».

Но были люди, которые по-иному смотрели на таежные края. Великий ученый и философ Михаил Ломоносов предрек, что «могущество России будет прирастать Сибирью». Отсюда, из Сибири, вышли и стали знаменитыми многие россияне — гениальный химик Дмитрий Менделеев, композитор Алябьев, поэт Ершов, автор бессмертного «Конька-горбунка».

Отправляясь к месту новой работы, Юрий Юрьевич вписал в записную книжку пророческие слова великого правдолюбца А. Н. Радищева, который тоже томился в глухом сибирском остроге два века тому назад:

За годы Советской власти город мало изменился. Он как бы застыл в развитии. Ни крупных строек, ни промышленных гигантов здесь создавать не планировали. Индустриализация шла стороной. Даже в годы войны, когда в Сибирь эвакуировали сотни заводов и фабрик и на местах поселков возникали промышленные центры, город почему-то обошли стороной…

Юрий Юрьевич хорошо помнит тот, вчерашний город. Современного аэродрома с бетонными взлетно-посадочными полосами и с роскошным аэровокзалом из стекла и бетона тогда и в помине не было; имелся грунтовой аэродромчик с деревянным зданием вокзала… Одним из крупнейших зданий считалась трехэтажная гостиница «Заря». Справочников и туристских проспектов о городе, его прошлом и настоящем в те годы не выпускалось, ибо слава и могущество еще таились под толщей земли. В центральных газетах и последних известиях по радио город упоминался редко, очерков о нем не писали. Лишь изредка промелькнет крошечная информация об успехах рыбаков или лесорубов. Знаменитые артисты, писатели не приезжали. Спортивные соревнования союзного масштаба не проводились. Конференций да разных иных республиканских мероприятий не устраивалось. Да их и негде было проводить. В городе имелись всего два кинотеатра, драматический театр, филармония с крохотным залом.

Речной вокзал — старый дебаркадер. Грузового порта с современными подъемными кранами, взметнувшимися над причалами, не существовало. Если же поступали тяжелые грузы, их тянули тракторами…

Жителей насчитывалось около ста тысяч, город почти не рос, и дотошные местные любители прогнозов высчитали примерно, через сколько лет можно будет ждать стотысячного гражданина.

Нефть и газ опрокинули все прогнозы. Город неудержимо растет, он буквально за последние годы уже увеличился трижды, и ныне государственные организации планируют появление полумиллионного жителя. Вчерашний приземистый деревянный город постепенно исчезает. Бульдозеры сносят одноэтажные домишки, вросшие окнами в землю, вместе с деревянными глухими заборами… Растут новые кварталы. Сегодня любой житель с нескрываемой гордостью покажет приезжему просторное четырехэтажное здание геологоуправления, выросшее на центральном проспекте.

А тогда Эревьен сколько ни спрашивал встречных прохожих, никто толком не мог ответить. Лишь какая-то старушка, поморщив лоб, указала:

— Это которые землю буравят? Иди, голубок, прямиком до кладбища. Там какую-то каланчу ставили, и люди баяли, что под землею будут керосин искать.

Эревьен улыбнулся. Повеяло знакомым — и в Сибири то же самое. Где только не приходилось ему начинать бурение, — местные руководители, словно сговорившись, всегда отводили место для базы за городом или селом и… по соседству с кладбищем.

Могилы прятались в чудесной березовой роще. Теперь кладбище оказалось почти в самом центре города, его огородили, уже не хоронят и со временем намечают сделать парк… А тогда здесь была глухая окраина. Напротив кладбища одиноко стоял двухэтажный дом, сложенный из крупных потемневших бревен: «Геологоразведочная экспедиция…» О создании треста здесь еще не знали.

Рядом с конторой экспедиции — два жилых деревянных дома, дощатый гараж, крохотная мастерская. Двор огорожен забором. Здесь и кончался город. Дальше — пустырь. Лениво паслись две коровы и на привязи — бурая коза.

В нефть верили, и ее ждали.

Южно-Челябинская партия глубокого бурения была опорой и надеждой. Особенно после того, как на Ерофеевской площади получили первые литры. Челябинцам уделяли главное внимание, выделяли почти сорок процентов средств и механизмов. Объемы работ росли.

Когда была пробурена первая глубокая скважина, то на испытание прибыло много руководящих товарищей, ученых, в том числе и из Москвы. Приехал из министерства и начальник главка. Интерес был огромный — ждали фонтана.

А скважина, пробуренная с большим напряжением сил, в сложных условиях, как бы дразня и раззадоривая, пофыркала недовольно газом, выплюнула черные сгустки нефти и — замолкла.

Неудача никого не разочаровала, никого не расхолодила. Даже наоборот.

— Под нами где-то здесь настоящая нефть, — уверенно произнес лысый доктор наук. — Мы на верном направлении!

— Все признаки налицо, нефтяной район где-то рядом, — вторил ему другой-ученый.

Да, да, тот самый, что когда-то возвращал документы Юрке Эревьену. Теперь он посолиднел, пропала на губах девичья розовость, в аккуратно зачесанных волосах появилась проседь. Только в слегка выпуклых глазах все так же таились осколки льда. На сей раз они искрились, словно на лед упали лучи солнца.

Теперь он навязывался в друзья, вел себя простецки, на равных, словно между ними нет никаких барьеров и они принадлежат к одному кругу людей. Ученому очень хотелось, чтобы нефть, большую промышленную нефть, нашли именно здесь, под Челябинском, по его «творческой разработке идеи Губкина», по его научно-теоретическим изысканиям. Не жалея красок, он энергично выступал в печати и безапелляционно утверждал, что в «районы Восточного Урала и в Западную Сибирь скоро не придется возить издалека нефтепродукты».

Но нефти почему-то не было.

Снова новая скважина. В процессе бурения наблюдалась нефтяная пленка. Она появлялась из глубины вместе с выкачиваемым глинистым раствором. Надежда на фонтан вспыхнула с новой силой.

При бурении скважины всегда проводятся многочисленные исследования. Определяются состав и мощность пород, их коллекторные свойства (пористость, проницаемость, плотность и т. д.), глубина залегания нефтеносных и водоносных пластов. Без этих исследований, которые носят французское название «каротаж», геологи-разведчики и промысловики, мягко говоря, слепы. Они не знают, на какой именно глубине надо ждать нефть.

На сей раз при расшифровке каротажной диаграммы было выделено два возможных нефтеносных горизонта. Расшифровывали ее в областном центре, где как раз в тот момент находился один известный профессор-нефтяник, приехавший познакомиться с делами геологоразведочного треста. Он тут же попросил копию диаграммы: «Просмотрю в своей столичной лаборатории».

Вернувшись в Москву, этот профессор, считавший себя крупным специалистом по каротажу, выделил не два, а пять «полезных горизонтов». С этой диаграммой и рабочей картой, взятой в тресте, он побывал во многих центральных учреждениях, научных центрах и, опережая события, доказывал наличие «большой нефти», попутно обвиняя трест в занижении оценок возможных запасов. Когда же до него дошло известие, что и эта «перспективная» скважина, словно в насмешку над ним, выплеснула лишь жалкую тонну и заглохла, ученый круто изменил свое мнение, начал шумно бить отбой, называя обь-иртышских геологов-разведчиков авантюристами и проходимцами.

Проходил год, другой… Пробуренные скважины лишь дразнили признаками нефти или вообще оказывались «сухими». Надежда постепенно гасла, как потухающий костер на ветру молчаливого недоверия. От очередной «пустой дыры» уходили, как уходят от могилы. Уходили быстро и молча. Торопливо разбирали вышку и грузили оборудование…

Сколько таких «пустых» скважин понатыкали по Восточному Уралу, по югу Западно-Сибирской низменности! Не счесть их. И начиная бурить каждую новую скважину, тайно надеялись, что именно теперь зубастое долото прогрызет земной панцирь и выпустит наружу яростно клокочущий тугой поток нефти.

Она все время давала о себе знать и, как бы играя в кошки-мышки с разведчиками, каждый раз ускользала, уходила, словно перекочевывала под землею на новое место жительства.

Маститые ученые и крупные специалисты-геологи, каждый на свой лад, оспаривая утверждения других, энергично продвигали «свои» направления поисковых работ. Один доктор геолого-минералогических наук усиленно предлагал вести бурение на Полуйском валу, а вал, как выяснилось, по мере бурения скважин постепенно передвигался на восток, пока совсем не исчез. Другой ученый настоятельно рекомендовал «Казымский свод», которого под землею не нашли, его там не оказалось… Третий титулованный специалист ориентировал на районы юга Обь-Иртышья, а они оказались, мягко говоря, бесперспективными…

Сейчас, оглядываясь назад в те недавние годы надежд и разочарований, Юрий Юрьевич может со всей искренностью признать грустную правду, подтвержденную самой жизнью: и маститые теоретики, и геологи-практики в общем-то знали очень немногое и, по существу, работали на ощупь. Никто не знал точно, где именно и как искать эту самую знаменитую сегодня на весь мир, большую сибирскую нефть.