Часть вторая
Глава первая. Сибирь — златокипящая государева вотчина
1
1626 год, город Москва, Кремль, заседание Боярской думы.
Сегодня необычное заседание. Бояре собраны во множестве. Присутствует Патриарх Московский и всея Руси Филарет, отец нынешнего царя. Здесь же восседает на троне и сам царь и великий князь всея Руси и Сибири Михаил Федорович. Первый московский царь из рода Романовых.
В тяжелое время ему достался престол. Пятнадцать лет царствует, пятнадцать лет непрерывных войн. Шведы, поляки, крымские татары — все угрожают его царству. Ценой большой крови и территориальных уступок достигнут мир. Сейчас необходимо собрать силы, наполнить государеву казну, и тогда Русь окончательно встанет на ноги.
Большие надежды у всех связаны с Сибирью. Михаил Федорович внимательно следит за сибирскими делами и диву дается! Сибирь что тебе кладезь бездонный. Златокипящая государева вотчина! Неспроста это название закрепилось за Сибирью. Далекие земли, без края раскинувшиеся за Уральским Камнем, стали источником российских богатств. Каждый год из-за Камня целыми обозами присылается мягкая рухлядь. Многие тысячи сороков собольих, куньих (всех не счесть) драгоценных мехов поступает ежегодно в казну. То ясак от покоренных сибирских народов да пошлина с торгового и промыслового люда.
От князей на воеводство в Сибирь отбоя нет. Служба там медом мазана. Помимо государева содержания, подарками никто воеводу не обделяет. Уж такие обычаи у восточных, а особливо у сибирских народов. Гостей, а более того воевод оделять подарками. То сибирским воеводам весьма полюбилось, что принесенными подарками становятся недовольные, и насилием всяким другие подарки вымучивать стали. За два года воеводства столько добра скопят, что потом служат весьма неохотно, тем более в ратных делах.
Ох уж эти подарки, портят они людей, что удостаиваются от государя столь высокого доверия, как воеводство. Большую власть получает воевода над вверенным ему городом и территориями. Ладно подарки, они с древности, почитай, узаконены на Руси, но ведь и в казну государеву руку запускают. Вот и приходится менять чаще и назначать одновременно воеводу и голову, чтобы доглядывали и доносили друг на друга.
Дума заседала уже который день. Вопросов было много, но все касались одного. Как пополнить государственную казну? Главный казначей, боярин Федор Салтыков, обливаясь потом, с лицом красным от напряжения продолжал доказывать:
— Надо чеканить монеты, а злата и серебра недостает! Ведь что мы делаем? Фряжские, польские и свейские монеты плавим, сколько серебряной посуды отправили на монетный двор. Но этого мало. Нужно рудное золото и серебро.
— А ты, государь, вели из меди монеты чеканить, — предложил кто-то из бояр.
— Упаси, Господи, тебя, государь, от этого. Кто же возьмет медную монету за службу, да и всяк кузнец ее сробит. Чернь сразу бунт учинит, — побагровев лицом, возразил Салтыков. — А с наемными полками как расплачиваться? За медные монеты они наши города пожгут да пограбят!
— Известно от наших послов, что в стране калмыков, в Бухаре и Индии золотой песок в изобилии доставляется тамошними реками. Вот и пусть частью за собольи меха платят золотым песком, — вставил кто-то из бояр.
Заговорил царь Михаил Федорович:
— Прослышал я от служилых казаков, прибывших нынче с ясаком из Туруханского зимовья и града нашего Мангазеи, что промышленный люд по Енисею и его притокам давно шастает. И рассказывают, что у шаманов тех полночных земель бляхи золотые на одеждах. И что хоронят они в пещерах тайно несметные богатства. Неужто все простое хвастовство пьяное да сказки?
— Все более сказки, государь, верных данных да чтобы серебряными рудами подтверждались, таких нет! В Сибири одно золото — мягкая рухлядь, — тихо возразил боярин, князь Дмитрий Михайлович Черкасский, что ныне сидит Главным судьей приказа Казанского дворца.
— Это так. Мягкая рухлядь на торгах даже ценнее злата, но монет с нее не начеканишь. Отпиши нашему воеводе Тобольскому, князю Алексею Никитичу Трубецкому, чтобы в наказах для служилых людишек указывалось о важности сыска золота, серебряных, медных и железных руд, — то ли распорядился, то ли посоветовал Черкасскому царь Михаил. — Да еще пускай сведают воеводы сибирские обстоятельней про золотой песок, что в реках Калмыцкой да Бухарской землицы хоронится.
— Будет исполнено все с должным радением. Раз уж государя интересует сегодня тема о серебряных рудах, то не извольте гневаться, но без должной подготовки осмелюсь доложить, что в приказ Казанского дворца поступила отписка от Енисейского воеводы Андрея Леонтьевича Ошанина. Там все касаемо сибирского серебра. Завтра к вечерне буду готов доложить подробно.
— Государь! — подал голос кто-то из старых бояр воевод. — Не хватает в сибирских городищах воинского люда. А для справы этих дел в степь идти требуется, а там ныне калмыки да киргизы большим числом кочуют. Вот и выходит, что воинского люду надо слать более, и города, что на границе со степью стоят, крепить и новые ставить!
Жарко в палатах царских. Бояре в шубах да шапках собольих парятся, что в бане. Но ничего, то любо русскому человеку. Жар костей не ломит, а недуг выгоняет. Но государю Михаилу Федоровичу жарко не только от шубы из сибирских мехов. Тяжелы дела государственные. Каждый боярин в свою сторону тянет, нет добрых советчиков.
— А ты, боярин, пошевели мозгами, покумекай у себя в приказе, где казаков взять и женок для них. Мне говорили, что в Сибири ночи длинные, а избы теплые. Там что, бабы рожать разучились? Подпишу любую грамоту для пользы сей, а вот стрельцов не дам, сам ведаешь, что на ливонцев рать собираем.
Патриарх Филарет нынче на Боярской думе молчит. Последнее время Сибирь у него тоже не идет из головы.
Вот уже седьмой год, как по его повелению создана за Уральским Камнем епархия. Архиепископом Сибирским поставлен надежнейший человек Киприан. Тогда казалось, что основным его делом будет миссионерство, крещение в православную веру инородцев сибирских. Но на деле оказалась не совсем так. В первую очередь надо беспокоиться о православных людишках, особенно о казаках. Ох уж эта вольница! Крест на груди носят, святых чтут, в церковь хаживают исправно, но вот в отношении брака и женок своих — не по заветам Божеским блюдут. По диким обычаям Донского казачества и по примеру татар, что жили бок о бок с казаками, женка — что дорогая вещь. Если ты в достатке, то можно и две, а то и три завести. Ну а ежели беда приключилась или на новые места подался, то и продать можно, или во временное пользование сдать. К примеру, собрался казак в Москву грамоту доставить или годовой ясак, он обычно «закладывает» свою женку до возвращения, а тот, кто давал за нее 10, 20 или более рублей, пользовался до срока ее услугами.
Вот и нынче на Боярской думе опять разговор зашел за женок казачьих. Множиться русскому люду в Сибири жизненно необходимо, но крепить семью не менее важно. Вот на что архиепископу Киприану внимание обратить требуется. Но это дела Церкви, и незачем делиться с боярами, что сами живут во грехе.
2
На следующий день царь Михаил Федорович не забыл о визите главного судьи Казанского дворца. Тот явился, как и обещал, да не один: с ним явились приказные дьяки Болотников да Ивашка Грязев. Это обрадовало государя:
— Знать, не с пустыми руками пожаловали. Поведайте, что там мог отписать Андрюшка Ошанин. Будучи сборщиком ратных и даточных людей, особой резвости да смекалки не проявлял, а на воеводство в Енисейский острог лишь по скудности верных людей угодил.
— Сообщает воевода, что послал он в земли тунгусские пятидесятника Терентия Савина со стрельцами и толмача татарина Разгильдея. Велел им в Аплинской и Шаманской землице ясак собрать да проведать, есть ли там серебро, где оно находится и какого качества.
— Ну, этот уж точно врет! Можете не продолжать. Где же так поспеть! Только на воеводство явился, а тебе уже и служилых послал, и на Москву отписку прислал для государя, — разгневался более на Черкасского, чем на воеводу, Михаил Федорович.
— Не изволь гневаться, государь. Людей тех сведать про серебро, отправил еще воевода Яков Хрипунов. Он был отозван вашим указом и не дождался возвращения пятидесятника со товарищами.
— Это дело другое, — успокоился царь. — Давай теперь по порядку.
— Енисейский пятидесятник Терентий Савин сообщил, что в землях князца Окуня есть серебро. Эта земля находилась в верховьях Верхней Тунгуски (Ангары), в местах дальних и не проведанных. До Братского порога от Енисейска почти год пути. Серебро то из горы тунгусы да братские сами добывали и плавили, а затем часть продавали в другие землицы.
Главный судья замолчал, давая дьякам возможность разложить перед государем выбитые кругом серебряные пластинки весом около десяти алтын.
— Эти серебряные бляшки носят тунгусы на головах и нагрудниках, их привез Савин как доказательство, но сами служилые в тех местах не бывали.
— Расспросите подробно и тайно обо всем воеводу Якова Хрипунова и кого сыщите из Енисейского острога, а затем мне доложите.
3
Приказ Казанского дворца.
Казанский дворец — одно из старейших каменных зданий Москвы. Около ста лет красуется он в столице Руси и до сих пор вызывает уважение. В старые времена, времена процветания Казанского царства, здесь находилась резиденция татарских ханов и их послов. В этих стенах писали они указы для московских царей, а когда спесь у казанских ханов поубавилась, сочинялись соглашения и просьбы. После покорения Казанского ханства здесь расположился думский приказ, который ведал делами и управлял Казанью и Астраханью.
В 1599 году царь Борис Федорович Годунов указом обязал данный приказ ведать дополнительно и сибирскими делами, а название Казанского дворца сохранилось. Возглавлял же его боярин Дмитрий Черкасский. Будучи главным судьей приказа, ему приходилось принимать отписки и жалобы воевод, а потом готовить указы царя и великого князя всея Руси для воевод и подвластных народов.
Последняя Боярская дума растревожила Казанский дворец не на шутку. Приказные дьяки и подьячие просто сбились с ног в составлении и отправке грамот в Сибирь.
Главному судье приказа Дмитрию Черкасскому было не просто разбираться в сибирских делах. Бесконечные отписки, жалобы, столько информации, что голова шла кругом, а противоречия в них порой ставили боярина в тупик. Человеку, не бывавшему там, тяжело понять, что творится за Уральским Камнем. Российские версты приводят в изумление всю Европу, но даже русскому человеку, их познавшему, невозможно представить сибирский размах. То тебе отписывают про бухарских купцов или калмыков, присылают от них в подарок верблюдов да соколов; то пишут о таежных дебрях, то — про полуденные страны, где сполохи божественного сияния вместо солнца, а медведи белее снега. При всем желании трудно в это поверить. А эти посольства от приведенных под царскую руку сибирских народов? Воеводы, чтоб показать свое радение, шлют их без счета. А их не счесть, на одно содержание сколько уходит, а толмачей просто не напасешься, сплошной разор для государя. Пришлось даже указ отправить, что послов принимать в городе Тобольске, о чем посылать подробную отписку, и ежели государь сочтет нужным, то отпишет грамоту, и лишь тогда послов на Москву отправлять.
Радует Дмитрия Черкасского то, что есть у него добрый советник по сибирским делам: сродный дядька Петр Черкасский. В лихолетье Российское, в Смутные времена, что предшествовали воцарению на престол Михаила Романова, пришлось дядьке Петру послужить воеводой города Березова, что в Сибири на реке Обь по сей день стоит.
Стар уже Петр Черкасский, к службе негоден, но умом светел. Занят князь воспитанием сына своего приемного, что привез с воеводства Березовского. Его гордость! И фамилию свою дал. Князь Петр Петрович Черкасский! Добрый хлопец растет.
4
Год спустя. Москва. Хоромы старого князя Черкасского.
Нынче из похода на Польшу вернулся молодой князь Черкасский. Великая радость в доме старого князя. Идет пир горой в честь прибывшего. Многие знатные ратники и воеводы поднимают в его честь бокалы. Не поскупился старик Черкасский. Стол ломится от разносолов, слуги еле успевают наполнять бокалы.
От души гуляет воинская братия, вспоминая подвиги и погибших товарищей. Не те уже на Руси-матушке времена, не кланяется ее головушка супостатам. Мощной рукой сыновей она возвращает свои земли.
Приглашен и племянник, что служит главным судьей приказа Казанского дворца, Дмитрий Михайлович. Оба князя Черкасских уединились в дальних палатах. Князю Дмитрию заботы не дают покоя, а Петру одной чарки хватило, хоть и в радость, но года уже не те. Разговор вели серьезный, и начал его князь Дмитрий:
— Хорошего ты сына вырастил, князь. Пора ему и дела править государевы.
— Да неужто польскую шляхту бивать не государево дело! Сколько беды от них претерпели!
— Дела славные! Но весьма опасные, да и не прибыльные. Надо ему другое дело подыскать на государевой службе. В каком чине он нынче?
— Из похода стрелецким сотником вернулся. Тянет его более к огненному бою. Пушки, пищали, иноземные мушкеты и аркебузы, греческие стрелы — во всем толк знает. Еще когда Петруша мальцом бегал, приставил я к нему басурманина Вульфа из пленных шведов. Так тот оказался добрым малым и знаний в пушечном деле познавший. Он и сейчас у него в услужении ходит. А ты к чему этот разговор затеял?
— Государь наш, царь Михаил Федорович, большое дело поручил. Мыслю я твоего Петрушу к нему приставить. Пора хлопцу большими делами заниматься.
Петр Черкасский, хоть и был во хмелю, сразу сообразил, куда клонит племянник. Судьба! Не государь, а Сибирь зовет Петрушу к себе, от нее не уйти!
— Сказывай, племянник, начистоту. Что удумал?
— Повелел царь Михаил Федорович сыскать злато и серебро! Хошь в Сибири, хошь в Бухарии, а хошь в калмыцких степях. Большая власть на то дадена, но по власти и спрос жди!
— Ты хочешь Петрушу на это дело поставить? — вскричал старый князь. — И ты говоришь, что воевать с Польшей опасней, чем за златом в Сибирь идти? Креста на тебе нет!
— Ты, князь, не шуми, а то гостей распугаешь. Без твоего согласия сего не будет. Но дело для государства великое и требует такого мужа, как твой сын. Дело уж больно непростое!
Велика честь, слов нет. Но решиться отправить сына на такое дело, тем более зная Сибирь, очень тяжело. В этот вечер главный судья приказа Казанского дворца, князь Дмитрий Черкасский, ответа не ждал, но глубоко веровал в свою правоту.
А молодой князь Петр Черкасский проснулся на следующий день с головной болью. Приоткрыв глаза, он увидел розовощекую, бравую дивчину. Та стояла у изголовья с крынкой в руках. Заметив, что князь проснулся, она улыбнулась и произнесла:
— Батюшка велел, как вы проснетесь, напоить вас рассолом от капусты квашеной. С петухов жду, когда пробудитесь. Но он еще прохладный, в леднике слила!
«Боже, как хорошо просыпаться в родительских хоромах», — подумал Петр и залпом осушил крынку.
В животе приятно забурлило.
— Еще батюшка сказал чуть позже принести вам сбитень, а когда бравый будете, то ступайте к нему. Он сегодня очень строгий. Все сидит у себя в опочивальне и думает. Видно, захворал.
Умели на Руси изгонять всяческую хворобу, а может, здоровья поболее было, но к обеду молодой князь Петр Черкасский при полном параде явился пред очи батюшки. Старый князь обнял Петра и прослезился:
— Ты, Петруша, уж прости старика. Негоже нашему брату слезу пускать. Но то слезы радости и печали одновременно.
— Почему же печали? Батюшка! Слава Богу, все живы и во здравии.
— Печаль в том, что разлука нам предстоит. Я стар, свидимся ли?
— Что за разлука? Ты меня удивляешь! — произнес Петр, тревожно глядя на крестного отца. — Поведай, я готов тебя выслушать.
— Ты вырос, возмужал, до сотника дослужился. Пора тебе, Петр, за большие дела браться, — начал старый воевода. — Царь-батюшка, Михаил Федорович, велит в Сибирь идти, сыскать там золото, да серебро, что для казначейского дела потребно.
— Вот слушаю тебя, батюшка, и диву даюсь! Сколько я в Сибирь просился да в страны восточные, ты и слушать не желал! А тут сам велишь.
Старый князь немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом продолжил:
— На то воля царская, а мы слуги его верные, и наш долг справить то дело со всем нашим усердием. Да и скрывать более не могу того, что все эти годы в тайне от тебя держал.
— Долгие годы я томим неведением о своих родителях. Чувствовал, что тебе ведома их судьба, и молчание пугало. Видимо, страшная тайна причина сему, — взволнованно произнес Петр.
— Ты прав, сын! Я твой крестный отец, и перед Богом клялся любить и беречь тебя. В этом моя первая боль и большой грех.
— Полно, батюшка! — засмеялся Петр. — Кто, как не ты, любил меня и лелеял с детских лет. Всем, что знаю, умею, своей жизнью обязан только тебе!
— То так, Петруша! Но в день крещения вас было двое, два брата-близнеца. Да, да, сынку! У тебя есть родной брат! Вы родились в один час и ликами схожи! Его крестили Тимофеем. Не уберег я его. Злым умыслом он был похищен, и если тебя мне удалось в ту ночь отбить у татар, то его — нет! Все эти годы искал, но тщетно. Видимо, имя сменил, а судьба в тайне держится. Но ведаю я, Петруша, что судьба смилуется и суждено вам воссоединиться, и то будет в Сибири. Она соединила ваших родителей, она и будет местом встречи братьев. А теперь ступай и готовься в дорогу, а мне надо отдохнуть.
— Но кто же мои отец с матушкой?! Ведь вы слова о них не сказали! — воскликнул молодой князь.
Старый воевода задумался. Перед глазами бежали чередой события прошлых лет. То были первые десятилетия, как русские пришли за Уральский Камень. Еще свежи воспоминания о подвигах атамана Ермака и его соратников. Бесконечные схватки с царевичами, сыновьями последнего царя Сибирского царства Кучума. В те годы князь Петр Черкасский служил воеводой в сибирском остроге Березов. Там и свела его судьба с родителями Петруши. Да так крепко свела, так закружила, что слов нельзя найти, да и жизни не хватит, чтобы рассказать и объяснить их судьбы.
Не решился старый воевода на откровение. Не сможет он донести до понимания Петра те события, поэтому и говорить не к чему.
— Твой настоящий отец, князь Василий Шорин, был тогда головой в Обдорском городке. Князь — человек воинский, служил России-матушке не за живот, а за честь и совесть. В страхе держал всю Обдорскую самоядь, те так и звали его, князь Обдорский. А про матушку ничего не ведаю. Только что родом она из Самарканда и рода царского.
— Что-то ты, батюшка, больно краток, на себя не похож. Да и говоришь так, будто живы мои тятя и матушка!
— Говорить, что человече сгинул, можно, если сам бачил то или на могиле был. Того не было, и не пытай меня. Князь Василий мне как сын, теперь вот тебя Господь подарил. Езжай в Сибирь. Она ответит на все вопросы, и если что, не суди меня сильно строго.
На этом разговор закончился. Старый князь удалился в опочивальню для отдыха, а князь Петр — к своему воспитателю, а ныне оруженосцу Вульфу.
5
Вульф по национальности швед, плененный еще войсками князя Пожарского. При Петруше он состоит уже пятнадцатый год. Давно мог вернуться на родину, но там его никто не ждал, как говорится, ни кола, ни двора, а Русь хлебосольная никого не гнала. К молодому князю Вульф привязался всей душой. Был ему и нянькой, и наставником, и другом. Молодость у него прошла в воинской службе. Довелось послужить наемником во многих европейских армиях. Казалось, нет в военной науке того, что бы не знал этот швед. Но особыми познаниями обладал в пушечном деле и другом вооружении огненного боя. Для него не было секретов ни в пороховом зелье, ни в зарядах, ни в баллистике стрельбы. По просьбе Петра князь Черкасский даже выделил Вульфу отдельное помещение в подвале каменных палат, где тот проводил все свободное от службы время.
Его занятие тревожило всю княжескую челядь. Жуткие запахи, хлопки взрывов доносились до других помещений, и если бы не защита молодого князя, то Вульфа давно бы записали в колдуны и сожгли на костре. Но князю Черкасскому, как человеку разбирающемуся в военных делах, были понятны пользы сии. Вульфу удавалось готовить греческий огонь, новые составы пороха, запалы. Когда старый князь уразумел планы Вульфа, то сказал, смеясь:
— Этот басурманин затеял шибать бомбами, без пушки, на сто, а то и более саженей!
Когда Петр зашел в подвал к своему наставнику, тот самозабвенно толок и растирал какие-то порошки.
— Бог в помощь, — произнес Петр вместо приветствия. — Как дела? Когда мы будем лицезреть летающие бомбы?
— Князь Петр скоро увидит и будет гордиться своим учителем, а русские дружины, вооруженные моими стрелами, будут непобедимы! — торжественно заявил Вульф.
— Это радует меня! Но я пришел с большими известиями. Придется тебе пробовать стрелы далеко отсюда. По царскому указу я еду в Сибирь с особым поручением. Ты едешь со мной.
— А где эта волость, Сибирь, и как долго там будем? — не удивившись, спросил Вульф.
— То не волость, а земля без края, что лежит за Уральским Камнем. Сибирские народы схожи с татарами и монголами. Частью приведены под государеву руку, и ясак платят исправно, но есть такие, что и лютуют, особливо, что в степях кочуют. Едем надолго. Только дорога в Сибирь, до города Тобольск, займет до пяти седмиц. Соберешь воинское снаряжение и припасы, да не менее чем в нынешний поход на шляхту. Вечером я с князем зайду взглянуть.
Князь Петр надолго задумался, а потом твердо произнес:
— Для меня все возьмешь с запасом, как если бы собирал двоих.
«Странно, — подумал Вульф и вздохнул. — Опять Петруша чудит. Не оставляют его видения».
Своим арсеналом князь Черкасский всегда мог гордиться. Ведь защитить себя, близких, имущество, холопов — забота его, княжеская. Вот и получается, что вооружить иногда приходится до сотни человек. В таких случаях кроме имеющегося оружия в ход идут топоры и даже жерди от оплота.
Сейчас Вульфу предстояло подобрать оружие и средства защиты для князя Петра и себя. Дело, конечно, до боли знакомое, но особенность заключалась в том, что путешествие предстояло длительное и опасное.
С сабельным оружием все понятно. У каждого мастера фехтования имелось свое, привычное для руки и стиля. Для конного боя — сабля, а вот для пешего Вульф решил взять прямые, узкие, но длинные мечи. В европейских армиях они в последние годы используются все чаще, и не случайно.
Тяжелый эфес, надежно защищающий кисть руки, в сочетании с длинным, прямым, обоюдоострым клинком, позволяют бойцу быстро парировать удары и наносить ответные выпады. Большой набор молниеносных выпадов мало оставляет шансов противнику парировать их. Это дает огромное преимущество перед татарское кривой саблей, предназначенной более для рубящего удара.
Вульфу довелось видеть крымских татар в бою, и он справедливо считал, что сибирские татары мало чем отличаются. У тех стремительное неожиданное нападение, туча разящих стрел — основа воинского дела. Сибирцы — охотники, а значит, отличные стрелки из лука, и это основная опасность.
В средствах защиты выбор был огромный. После недолгих размышлений Вульф предпочел взять для боя — кольчуги из крупных плоских колец, под названием «байдан», и зерцало, стальные латы из четырех пластин, прикрывающих спину, грудь и бока. Пластины соединялись стальными кольцами и ремнями. Одевалось зерцало поверх кольчуги. При такой защите опытный боец неуязвим, пока будут сила, быстрота и ловкость в движении. Но в длительном путешествии это облачение — в тягость, а защита нужна всегда. Татарская стрела может настичь из засады, а нож предательски ударить в спину. Здесь у русских есть старое проверенное средство, «тегиляй». С виду обычный стеганный на вате или пеньке кафтан, а внутри вшиты стальные пластины и кольчужные квадраты. Тепло, легко, удобно, и защита неплохая.
Когда дело дошло до огненного боя, у Вульфа загорелись глаза. То было оружие, к которому он питал слабость и поклонялся, как божеству. Перед ним были лучшие образцы мушкетов, ружей, пищалей, пистолей, изготовленных в странах Европы, особенно ценилось оружие итальянских и немецких мастеров. Мушкеты отличались большим калибром и дальностью стрельбы, но были громоздки. Ружья имели малый калибр, длинные стволы и били пулей на большие расстояния. Хороши они на охоте и в оборонительном бою. Пищали большого калибра заряжались картечью и на расстоянии до двух сотен шагов способны нанести страшный урон противнику, особенно когда он нападает плотным пешим или конным строем. Размеры у них весьма разные. Имеются такие, что длиной в пол-локтя, а ствол — на два пальца. Их называли недомерками, ручницами, самопалами. Ремнем охватывалась кисть, и стрелок бил прямо с руки, если Бог силушкой не обидел. А если весом мал, то лучше было действовать с упором о рогуль, бревно или другое подспорье. Если из такой малой пищали шибануть в трудную минуту в морды татарских коней, то в секунду одержишь победу. Ослепленные, пораненные, испуганные кони сами кончат своих всадников или унесут в степь.
Но у Вульфа были и свои изделия, в частности фитильные бомбы. Преимущественно оболочка вылепливалась из глины и отжигалась в печи, начинялась порохом и мелкими металлическими обрезками. Иногда оболочка изготавливалась из металлических полос, на которых предварительно наносилась насечка. Такие несли страшный урон врагу и приберегались для особых случаев. Вульф не только научился их мастерски изготавливать, но и во многом преуспел. Особенно в их метании. Малые бомбы пускали из обычного лука. Но прежде чуть нагревали наконечник стрелы и втыкали его в специальное отверстие бомбы, что залита древесной смолой. Остыв, смола крепко держала бомбу на острие. Та в виде пирамидки, небольшая, но летела, насколько позволял лук, а вреда наносила много, как небольшая пушка.
С метанием больших бомб были определенные трудности. Но вот незадача! Только Вульф начал постигать истину, как подоспела поездка в Сибирь. Изучив работы китайских и итальянских древних ученых, ему удалось изготовить «адово пламя», что не взрывалось, как порох, а горело так, что никакой ветер не мог его задуть. Если поместить то пламя в медную трубку, получалась огненная стрела. Вульф назвал ее греческой. Но беда была в том, что Вульф не мог заставить ее лететь туда, куда требуется. Греческая стрела вычерчивала самые замысловатые фигуры в воздухе, но падала не по воле оружейника Вульфа. Оперение, наподобие стрелы, немного помогало, но часто просто сгорало. Швед, наблюдая за полетом греческих стрел, заметил, что чем выше скорость, тем устойчивее летит по направлению стрела.
«Что же! — решил он. — Разберемся с этим в Сибири. Там поболе простору, чем на Москве, и попов помене, а то, как пустишь греческую стрелу, так тебя сразу как колдуна на костер тащат».
К приходу господ все было готово. Оружие для себя и князя Петра выбрано одинаково, но и званию было уделено должное внимание. То, что предназначалось для молодого князя, отличалось особым убранством. Золоченое зерцало, сабли, украшенные каменьями, должны подчеркивать высокий титул хозяина.
Казалось, князю Петру предстоит веселое увлекательное путешествие. Но почему же лик князя часто задумчив и невесел? Виной тому еще одно дело, что поручено ему в приказе Казанского дворца. Дело тайное, и касалось оно большого государева задания, что выполнял воевода Яков Игнатьевич Хрипунов. Пожалуй, мало кому в Сибири довелось выполнять столь тяжелое дело.
Дмитрий Иванович Черкасский в последнюю встречу перед отбытием в Сибирь был взволнован, как никогда, и поделился с Петром тяжелой думой:
— Воевода Яков Хрипунов взялся добровольно сыскать для государя серебряную руду. Но дело то может оказаться невыполнимым. Сильно много у него будет врагов. Следуй за ним и тайно веди сыск. Будет потом возможность сообщишь государю правду. Если догонишь воеводу Якова Игнатьевича, будь с ним рядом советником и помощником, передашь, что от меня, он поймет. Более сказать не могу, сам ничего не ведаю. В дороге все узнаешь.
6
Князь Петр удалился в березовую рощу, что окружала их усадьбу. Сюда он часто уединялся еще с детства. Эта особенность Петра долгое время беспокоила близких ему людей, но в конце концов те привыкли, и стали относиться к ней терпимо, как к небольшой, юношеской блажи. Но причина этой привычки была серьезней, хотя суть ее многие годы оставалась неведома и Петру.
С малых лет его беспокоили видения, а позже стали его радостью и тайной. Первое время они были случайны, но маленький Петруша научился их вызывать по своей воле. В них он созерцал далекие восточные страны и был участником этих видений. События происходили помимо его воли, но каким-то образом не противоречили его желаниям. Как он выяснил позже у заморских купцов, то был богатейший город Самарканд. Белоснежный дворец, с голубым потолком, зеленые стены, мозаичные украшения, арабские письмена на стенах. В тех видениях это было его домом.
Он видел, но не слышал. Солнце было там жарким и грело круг-лый год. Дыни, арбузы, виноград, что большая на Руси редкость, и по карману только боярам, росли там в изобилии и были доступны любому бедняку. В этих видениях Петр познавал и таинства любви. Танцующие восточные красавицы, которые обучали его телесной любви, ощущались как реалии. Восточные мудрецы учили его наукам о звездах, математике, и хоть Петра это мало интересовало, однако неведомым образом он познавал и эти премудрости.
Петр растянулся всем телом на мягкой траве, долго смотрел в небо, а потом, почувствовав сонное томление, закрыл глаза. Вот он поднимается по бесконечной лестнице под купол мечети. Звездочет в остроконечной шапке рассказывает о небесных светилах. Время от времени Петр заглядывает в телескоп. Созвездия, что ему видны, совсем другие, чем здесь, в Москве. С полным безразличием, но тем не менее терпеливо переносит он данное видение, предвкушая, что поздно вечером, когда он удалится в опочивальню, видения будут более приятными.
Пожалуй, его реальная жизнь была намного более интересной и захватывающей. Сражения с врагами Руси — основное его дело. Кровь закипает в жилах, мышцы не знают усталости, дружба и взаимопомощь таковы, что дружина как одно целое. Ничто нельзя сравнить с радостью победы! Вражеский град — на разграбление, пир победителей, чтобы залить огонь вражды и ненависти к врагу. Военные трофеи — это не только оружие и драгоценности, но и пленные: мужики, что станут твоими невольниками, пока не замирятся вражеские стороны, и бабы, которыми будешь распоряжаться по своему разумению.
Видения посещали князя Петра довольно часто, с детского возраста. Теперь, после признаний крестного, он понял, что они начались после разлуки с братом, и то, что он видит, не что иное, как жизнь родного брата-близнеца.
Петр открыл глаза. Голубое бездонное небо. Белые облака самых причудливых форм медленно двигались по небосводу. Его охватило двойственное ощущение — легкости от летящих облаков и тяжести расслабленного тела, словно прикованного к земле.
«Сомнений нет! У меня есть брат, и он живет в Самарканде! — подумал Петр. — В видениях я вижу его жизнь, его же глазами, понимаю и ощущаю окружающее его разумом. То не грех, то дар Божий. С помощью видений я смогу отыскать брата. Было бы здорово, если и он видит меня, князя Черкасского, и непременно Вульфа».
Петра охватило чувство радости. Поездка в Сибирь казалась подарком судьбы. У него есть брат, тайна видений раскрыта. Это не болезнь и не шутки дьявола. Предстоит встреча с братом, они вместе найдут родителей, все это будет, и достаточно скоро.
7
Город Самарканд. То же время.
Святилище Касыма ибн Аббаса, что красиво расположилось на склоне холма в северной части Самарканда, давно стало местом захоронения эмиров и крупных вельмож. Сегодня возле недавно возведенного мавзолея шла подготовка к захоронению. Дервиши и нищие с утра крутились неподалеку. Не каждый день умирают счастливцы, которым судьба обеспечила покровительство могущественного святого Касыма ибн Аббаса, двоюродного брата Магомета. Говорят, что этот святой первым принес веру в Самарканд.
— Турай-ад-Дин! Ты мудрый человек, и не случайно в этот обеденный час, вместо того чтобы наслаждаться зеленым чаем в тени раскидистой чинары, находишься здесь, — обратился скромный дервиш по имени Шахрух-али к уважаемому имаму в белоснежной чалме.
— О, сегодня великий день! Правоверный Абдель ибн Арабшах покинул нас и отправляется к Аллаху. Сегодня до захода солнца проводим его в последний путь. Аллах еще ни одному человеку не давал вечной жизни.
— Это тот бывший визирь покойного шаха Мухаммед-ад-Дина, чей дворец стоит в долине за этим священным холмом, — уточнил дервиш.
— Да, именно этого правоверного человека сегодня мы провожаем. Аллах настолько милостив, что послал ему сына, который утолил жажду умирающего, дав ему священный глоток сока граната.
Их неторопливая и содержательная беседа была прервана шумом шагов людской толпы. Приближалась похоронная процессия. Суетясь без дела, громко разговаривая, большая группа мужчин несла погребальные носилки. В них, закрытый крышкой, окутанный саваном, лежал покойный Абдель ибн Арабшах.
Носилки поставили на землю рядом с приготовленным захоронением. Приблизившись к носилкам, имам прочитал молитву, длинную по времени, но короткую по содержанию.
— Из нее мы сотворили вас, и в нее мы возвращаем вас, и из нее изведем вас в другой раз.
Далее в той же суете тело покойного было помещено в ярму, а точнее, на полку внутри нее. Наконец все закончилось: ярма зарыта, молчаливые слезы женщин, молитвы близких. Надо заметить, что близких людей оказалось мало. Видимо, правоверный Абдель ибн Арабшах слишком долго жил на бренной земле, братья и сестры давно в садах Аллаха, а детей дано не было. Но тем не менее похороны прошли незаурядно. Чуть в сторонке, за имамом, рядом с нянькой Азизой, стоял молодой человек. Он сразу привлек всеобщее внимание и не терял его до самого конца церемонии.
— Вы только посмотрите, уважаемый Турай-ад-Дин! — воскликнул вездесущий дервиш. — Молодой человек, что стоит рядом с могилой, не читает Коран, не одаряет покойного молитвой, он по всем признакам неверный. Куда смотрит великий Аллах!?
— Это родной племянник Абделя. Он крещен неверными и наполовину русич. Его нянька Азиза — достойная мусульманка, вырвала мальчика из рук неверных и надеется образумить его. Это не просто юноша, это прямой потомок властителя семи созвездий, величайшего воителя Амира Тимура.
8
Покойный Абдель ибн Арабшах прожил долгую и достойную жизнь. За годы службы, а особо будучи в должности визиря у ныне тоже покойного шаха Мухаммед-ад-Дина, он скопил огромные богатства, о которых ходили разные слухи в славном городе Самарканде. Но, несмотря на все добродетели этого уважаемого правоверного, Аллах не дал ему детей. Единственным близким человеком была горячо любимая сестра Анна. Ее судьба была неизвестна. Уехав в Сибирь в качестве невесты князя Игичея, что княжил над белогорскими остяками, она исчезла из поля зрения. Редкие от нее послания содержали, как правило, совершенно странные просьбы. То китайскую фарфоровую посуду просит, то пушки, то кишмиш, финики, вино, наемников для личной охраны, а о себе — практически ничего. Приезд ее сына Тимура, то есть родного племянника, вселил надежду Абделю ибн Арабшаху, что ему перед смертью доведется увидеться с сестрой. Но она словно растворилась в этих холодных сибирских просторах. Так и не дождавшись сестры, он покинул грешный мир, передав все свое состояние племяннику Тимуру.
Из Сибири мальчика привезла нянька Азиза. С годами ее религиозность росла, и она стала ревностной пособницей имама по имени Турай-ад-Дин.
Турай-ака был достойным сыном Востока, но выбрал себе путь не торговца, а ученого. Астрономия, математика, языки — это те науки, что он знал в совершенстве помимо Корана.
— Прежде всего, — внушал мальчику наставник, — надо познакомиться с величием города Самарканда и всего того, что создал твой великий предок Амир Тимур.
Мечети с минаретами, что располагались по всему городу, поражали своими размерами и изящными формами, вызывая восторг и интерес маленького Тимура.
Как-то беседуя с мальчиком о великих караванных путях и далеких странах, Турай-ад-Дин упомянул о Сибири:
— В старые времена Сибирского ханства был северный караванный путь до города Искер. Туда везли зерно, изделия ремесленников, ткани, а оттуда привозили драгоценные меха. Этот путь приносил сказочные прибыли. Но времена меняются. И дело не в том, что там сейчас русские. Хан Кучум держал Великую степь в покорности, его воины охраняли караваны. А сейчас некому усмирить ее. Орды башкир, калмыков, ногайцев, киргизов свободно кочуют по Великой степи. Эти дикие народы не дают караванам ходу, грабят и убивают наших купцов. Никто не осмеливается идти на север.
Неожиданно это взволновало и вызвало повышенный интерес ученика. С тех пор, к глубокому разочарованию имама, тема Руси и Сибири стала для Тимура единственно интересной. Дядюшка, нянька Азиза, Турай-ака были этим глубоко опечалены. У мальчика русская кровь взяла верх, но это не повлияло на их любовь к Тимуру.
— На все воля Аллаха, — рассудили близкие и перестали принуждать мальчика, вернее, уже юношу.
У Тимура были детские воспоминания, но очень слабые. Попытки заставить няньку Азизу рассказать подробности ничего не давали. Та либо отмалчивалась, либо ссылалась на старость и плохую память.
Ложась спать, оставаясь один, он пытался вспомнить детство, родину. Неожиданно для себя в такие моменты он стал входить в состояние транса и переноситься в далекую Русь.
9
Сегодня Тимур похоронил своего дядю Абдель ибн Арабшаха. Он любил его по-своему, и у них были если не доверительные, то вполне теплые отношения. Сейчас он бродил по дворцу, чувствуя на себя взгляды слуг, няньки Азизы и имама Турай-ад-Дина. Многие годы знакомые ему люди вдруг стали смотреть на него совершенно по-другому. Раньше добрые, приветливые, улыбчивые взгляды вдруг стали услужливыми, внимательными и даже подобострастными.
Оставшись наедине с Турай-ад-Дином, Тимур спросил:
— Что случилось, учитель? Все изменились ко мне! Я сделал что-то не так или обидел кого?
— Нет, все просто идет согласно завещанию Абдель-аки. Ты его единственный наследник и теперь господин над всеми нами. Все рабы, наложницы, слуги принадлежат тебе. Сейчас все ждут твои повеления, господин.
Это сообщение удивило Тимура, почему-то обрадовало и вызвало еще много новых, незнакомых чувств. Теперь он должен, как владыка и хозяин дворца, расположиться в покоях дядюшки и пользоваться всеми услугами его гарема, брадобреев, банщиков и прочих слуг.
Если говорить о гареме, то покойный дядюшка, убедившись в молодые годы, что Аллах не дал ему возможность иметь детей, жен в привычном понимании не имел. Но тем не менее такой высокопоставленный вельможа гарем имел весьма многочисленный. Ведь с точки зрения страсти и желаний у него все было в порядке. К старости, конечно, пыл слегка упал, но появились старческие причуды. Например, согреться в прохладную зимнюю ночь среди обнаженных тел юных дев, танцы Востока, пение, просто общение с прелестницами, когда их смех и озорство ласкает слух и глаз старика.
Уважаемый Абдель-ака, надо заметить, был большим поклонником женской красоты, и нет-нет наведывался на невольничий рынок городов Самарканда, Бухары, да и Хорезма. Сюда купцы привозили невольников со всех сторон света, а красивые девушки были особым товаром. Восточные вельможи ценили их очень высоко, бывали такие торги между ними, что город приходил в трепет, ведь обладание красивейшей наложницей было делом престижа и даже чести, как самым большим алмазом, изумрудом или редкостным жеребцом.
По воле Аллаха незадолго до смерти Абдель ибн Арабшах посетил самаркандский невольничий рынок. Конечно, не случайно: ведь весь город только и говорил о караване из страны крымских татар, что вчера вечером вошел в Самарканд через ворота Чорсу.
Крым, пожалуй, одно из последних государств, живущее в основном за счет воинской добычи, которую составлял угнанный скот и человеческий полон. В его столице — Бахчисарае — самый большой невольничий рынок. Не счесть, сколько русских, украинских, польских людей прошли через него и были увезены купцами в далекие страны.
Самаркандским купцам из далекого Крыма через степи и пустыни выгодно везти только очень ценный товар. Вот и везут полонянок — красивейших из красивейших. Дорогой товар берегут пуще глаза, лелеют, чтобы предложить его в лучшем виде.
Абдель-ака в тот памятный день был поражен одной русской полонянкой. Светлые волосы, голубые глаза, чуть смуглая кожа, высокая, грациозная, она стояла на крепких длинных ногах, возвышаясь на полголовы среди остальных девушек. От ее чуть прикрытого обнаженного тела веяло и силой, и нежностью одновременно.
Многое в облике русской девушки противоречило условным понятиям красоты, что устоялись на Востоке, но у Абдель ибн Арабшаха кровь закипела, как в молодые годы. Не торгуясь, он выложил за русскую полонянку нужную сумму и отправил в носилках домой.
Вскорости он захворал и оказался в садах Аллаха. Но в его гареме процесс шел своей чередой. Девушку обучали языку, правильно носить восточные наряды, танцевать, делать массаж, ухаживать за господином и многому другому.
10
Тимур уже был далеко не юноша. На Востоке, да и на Руси двадцать один год для мужчины — возраст воина и мужа. Поэтому неудивительно, что, узнав о своем новом положении господина, воспитанный как самаркандский вельможа, он проявил в первую очередь интерес к гарему, куда ранее вход был закрыт.
По его приказу явился старший евнух и, отбивая низкие поклоны, проявляя удивительную для тучного тела резвость, пропел высоким голосом:
— О господин мой! Сегодня для твоего верного слуги самый счастливый день. Среди мудрейших мыслей и важнейших дел у тебя нашлось мгновение вспомнить о недостойном рабе. Твой лучезарный взор коснулся меня, одарив высокой честью. Спешу рассказать тебе, что в твоем саду, который ты мне доверил сохранять и лелеять, по-прежнему свежо и уютно. Но дивные розы и хризантемы в тоске и печали. Им невыносима жизнь без тебя. Твое безразличие может повредить их красоту. Если не любоваться розой, она может увянуть!
— Тебя, кажется, зовут Курбан? — спросил Тимур, разглядывая евнуха с легкой брезгливостью.
— Лучезарный Тимур ибн Абдельшах помнит имя презренного раба. Поистине Аллах милостив ко мне, — взвизгнул восторженно евнух.
— Скажи мне, Курбан, а велик ли мой горем? Сколько там девушек моего возраста и моложе?
— Просвещенный Тимур-хан, наверно, знает, что розы в его саду, чьи бутоны только раскрываются в ожидании господина, составят для него не один букет и не будут утомлять повторением многие месяцы. Но к чему эти скучные разговоры? Пускай господин прикажет, и красивейшие девушки закружатся перед ним в танце, и та, что понравится больше остальных, омоет ему ноги перед сном.
— Сегодня для этого подходящий вечер. Ступай, Курбан, и постарайся угодить своему господину.
Вечером состоялось представление гарема. То зрелище не для слабых. Тимур, обложенный со всех сторон подушками, восседал, а точнее, возлежал на персидском ковре в центре просторного зала. Нежные тона мрамора, штор настраивали на отдых и покой. Рядом стоял низкий достархан, искусно изготовленный из огромного яза, покрытый китайским лаком и инкрустированный самоцветами. Он сплошь был заставлен фруктами и сладостями. В ожидании зрелищ Тимур лениво покуривал кальян.
Звучала музыка и пение, но парчовый занавес скрывал исполнителей. Придворный музыкант Бола-Бахши со своими учениками исполнял старинные дастаны — то были сказания о походах Амира Тимура, властелина семи созвездий.
Звуки дутара, гиджака, танбура, бубна сливались в единое звучание, и слышалось то шуршание листвы, то горное эхо, то журчание воды.
Звучит дутар,
Печалится, смеется,
И вижу я —
То ночь и степь,
То солнце
И выжженные зноем
Небеса,
А то вдруг слышу
Птичьи голоса.
Кальян и вино кружили голову. Заиграла танцевальная музыка. Девушки по очереди стали входить в зал и, кружась в восточном танце, двигаться вокруг господина, со всех сторон показывая свои достоинства и прелести. Открытые лица светились улыбками и страстными взглядами. Гибкое тело, чуть прикрытое тончайшим шелком, будоражило кровь. Этот калейдоскоп красавиц кружил голову сильнее любого вина. Насладившись танцем и красотой очередной наложницы, Тимур делал знак, и девушка присаживалась к достархану. Вскоре у просторного достархана стало тесно, девушкам пришлось устраиваться, где придется.
— Этот евнух глупее осла! — начал сердиться Тимур. — Такое количество девушек надо было принимать в саду!
Но тут вошла последняя наложница. Эта девушка сразу привлекла внимание молодого господина. Особым мастерством восточного танца она не владела, но ее грация была удивительной. Сила, гибкость, нежность, благородство объединились в этой наложнице. Светлые волосы прихвачены венком из фиалок, те изумительно сочетались с голубыми глазами. Эти глаза смотрели на Тимура не испуганно, не страстно или заигрывающе, тот взгляд был добрым, спокойным и задумчивым. Он, отложив кальян, не отрываясь, смотрел на наложницу. Тимур ощутил к ней что-то неуловимо родное и близкое. Господин не подавал знака, и девушка продолжала кружиться в танце. Ее движения пополнились новыми фигурами, а танец плавно стал совершенно другим и незнакомым. То был танец ее матери и бабушки. Наблюдая это исполнение странного танца, ни у кого не возникло сомнения, что это совершенство, и даже не вызвало удивления, как чужая музыка соединилась с чужим танцем.
Тимур завороженно смотрел на девушку, та продолжала кружиться в танце легко и привычно. На родине, на молодежных игрищах, она была первой. Всю ночь напролет могла танцевать, не чувствуя усталости.
Курбан оказался не таким глупым, и на этот раз сумел угодить хозяину. Все это время он тайно наблюдал за происходящим, и когда Тимур любовался варварским танцем, сумел незаметно вывести из зала всех остальных девушек.
— Дальше пускай сами разбираются! — решил евнух и удалился в гарем вместе с наложницами.
11
Город Москва. То же время.
Служанка Софья, крепостная девка князя Черкасского, среди бела дня прибиралась в палатах. Вот уже битый час, как скребет и подметает полы, все крутится около двери князя Петра. Там опочивальня молодого князя, и он сейчас один, видимо, решил отдохнуть, а может, и захворал.
Сильно глянулся он Софье, сохла по нему девка. Сейчас она представляла, как Петр, раскинув обнаженные сильные руки, спит у себя на кровати. Непреодолимое желание увидеть это заставило девку приоткрыть дверь и заглянуть в спальню. То, что она увидела, соответствовало ее воображению.
Полюбовавшись на спящего Петра, она уже хотела прикрыть дверь, как услышала его стон, тихий, но очень волнительный.
«Неужели князь Петр захворал? — подумала Софья. — А вдруг у него жар и ему немощно?»
Это уже был серьезный повод, чтобы зайти в опочивальню, что она незамедлительно и сделала, причем не забыв прикрыть за собой дверь.
Петр продолжал постанывать во сне и что-то невнятно бормотать. Все признаки хвори налицо, и Софья, присев на край кровати, приложила руку ко лбу князя.
«Жара вроде нет», — подумала девка и, не сдержавшись, погладила плечо Петра.
Тот перестал стонать и затих. Софья, чтобы продлить мгновение, продолжала сидеть у изголовья, держа руку на груди князя. Тот явно спал, но дыхание было прерывистым. Бесстыдные фантазии бурно терзали хорошенькую головку. Петр пошевелился, но глаза продолжали быть закрытыми. Он обнял девушку и привлек к себе. Ее фантазии неожиданно стали воплощаться в реальность. Молодой князь действовал подсознательно. Софья не сопротивлялась, полностью отдавшись мужским ласкам.
Бессознательная, но полноценная страсть продолжалась до тех пор, пока не насытились молодые тела. Князь затих. Девке надо бы сейчас убежать, скрыться, да куда там! Руки князя продолжали удерживать ее в объятиях. Так они и перешли в реальность.
Князь выходил из транса. Видения на этот раз превзошли все ожидания. Он видел гарем, танцующих наложниц, а затем любовная страсть, безумная, чувственная и осязаемая.
Петр открыл глаза. Прямо на него в упор смотрело миловидное существо, лежащее на одной подушке с ним. Полуобнаженное тело девушки покоилось в его объятиях. Глаза ее широко открыты, взгляд удивленный и испуганный.
— Ты кто? — спросил Петр, еще не осознав случившееся.
— Я, княжич, ваша горничная девка, Софья.
— А как сюда попала?
— В хоромах подметала, полы скребла, а тут вы стонете. Я помочь хотела, — произнесла Софья и заплакала.
— Да не реви ты! Что уж теперь! — сказал князь, успокаивая девку, потом улыбнулся и добавил: — Давай беги отсюда.
12
Город Самарканд. То же время.
Наступило утро, улеглись страсти. Утомленная ласками наложница спала. Это не танцы отплясывать, тут другая подготовка нужна. Тимур сидел рядом и любовался дивчиной.
«Диво дивное! — думал он. — Кто она? Как ее имя? Словом ведь не успели обмолвиться!»
Видимо, он произнес вслух, и, услышав господина, наложница проснулась, села рядом с Тимуром и произнесла:
— Меня зовут Оксана. Я русская, боярская дочь. Родом из города Суздаля. Когда налетели татары, я с подругами собирала землянику. Захлестнули нас арканами и кинули в седла. Батюшка и брат были недалеко, но не успели прийти на помощь.
— А ты была в Москве? — спросил Тимур.
— Да, ездили в Москву на ярмарку, а нынче на Масленицу. Ох уж весело было! Куклы, скоморохи, а какие там пряники!
— А я тоже русский, только наполовину. Мой отец русский князь.
— Значит, ты русский! У нас считается по отцу! А говоришь по-нашему очень плохо, хуже татарина.
Оксана рассмеялась, обнажив красивые белые зубы. Несмотря на наготу, она не стеснялась Тимура и чувствовала себя с ним легко. Обучение в гареме, видимо, не прошло даром. Он был ее господином, и к тому же нравился ей.
— Я хочу знать русский язык не хуже тебя. Будешь со мной заниматься?
— Наложницу не спрашивают, ею повелевают. Желание господина для меня закон, — покорно молвила Оксана.
