Глава шестнадцатая

Богатые промысловые урманы юго-восточного верховья Вас-Югана были когда-то владениями эвенков и их соседей – югов. И был в те досельные времена у людей этих племен обычай опушать боевые стрелы орлиными перьями. А для охотничьих стрел на промыслового зверя шли на опушь перья филина, глухаря, гуся. Боевые стрелы, опушенные перьями орла, считались священными, и они, по поверью, не знали промаха и были с «душой». Во всех устных легендах югов и эвенков, а также и у других народностей Сибири лук являлся главным оружием богатырей-охотников. Эти легендарные луки награждены «душой» и могут самостоятельно ходить, разговаривать, метко и смертельно разить врага. Вживляли «души» в стрелы самые могучие жрецы племени. Кроме того, лук со стрелами охранял человека от злых духов, оберегал жителей чума от страшных снов, болезней, охранял новорожденного ребенка от дурного глаза.

Знала Югана могучую, «сберегательную» силу клыков и когтей медведя, а поэтому ее молодые вожди носили на поясе медвежьи клыки с когтями как украшение в виде бус-амулетов на охотничьем ремне. А медвежьи лапы с когтями, клыки были подвешены в сенях над дверью, оберегая жилье человека.

Жила Югана по древним эвенкийским обычаям и законам: она воевала со злыми духами и была всегда в ладу с добрыми богами. Вот поэтому на другой день после родов у Тани Волнорезовой Югана смастерила четыре маленьких лучка со стрелами, опушила их перьями орла и прикрепила эти «обереги» к наголовникам кроваток. Лучки со стрелами, оберег, – древнейшая принадлежность покровительницы детей Умай-Катун, Богини Плодородия.

Югана растила четырех братьев по обычаям и законам своего племени. И сейчас эвенкийка верила, что с Ургеком ничего плохого в тайге не случится. Ургек должен выгнать из своей души страх, трусливость, которые вселили в него недобрый дух болотной земли и Зайсан, Сын Смерти. Страх, трусливость у северных народностей считаются болезнью. Если же не избавить от этого недуга Ургека сейчас, то случится, считала Югана, непоправимый грех: из Ургека может вырасти трусливый мужчина, неудачливый охотник. А для матери, родившей труса, будет вечный упрек от самой Умай-Катун за то, что ее малодушный сын будет плодить боязливых детей, подобных себе.

На Вас-Югане вода пошла на убыль. На Обском Севере сейчас самая короткая ночь. Заря с зарей сходятся, как сестра с сестрой целуются. На таежную землю сумерки начинают ложиться только во втором часу ночи, а через полтора часа загорается утренняя заря.

В это утро Югана не уходила с берега. Пошли вторые сутки, как ушел Ургек промышлять прокудливого зверя. Время от времени Югана посматривала на окраину поселка, в ту сторону тайги, куда ушел Ургек. И в то же время она не забывала поглядывать на дом деда Чарыма. Наблюдала эвенкийка внимательно за небольшой стаей ворон, рассевшихся на громадной старой, посохшей сосне, около береговой избушки, в которой в последнее время, перед смертью, жила бабка Андрониха, улангаевская знахарка.

Вдруг Югана заулыбалась, достала трубку, набила табаком, закурила. Она стояла и смотрела туда, где за пустующими полями начиналась тайга.

– Хо, главный ворон шибко умно видит и слышит, – тихо сказала Югана сама себе.

Что же так обрадовало эвенкийку? В позапрошлый день Югана сказала Михаилу Гавриловичу, когда он помогал ребятам обдирать шкуру с коровы: «Чарым, надо все кишки и разную сбоину закопать в землю или положить в мешок, привязать к тяжелому старому колесу от плуга и утопить в реке на самом глубоком месте. Шкуры коровы, теленка надо повесить в закрытом месте, в поднавесе или в сенях. Совсем нельзя сегодня выкидывать на помойку кусочки мяса, кости – шибко большой грех. Печку топить, варить мясную еду совсем нынче не нужно. Надо все делать так, чтоб ни одной мясной крошки не досталось воронам и чтобы они не ждали от людей, когда те будут варить себе мясо и кинут им на помойку еду».

– Югана, может, уже надо ехать на помощь Ургеку? – подойдя к эвенкийке, с тревогой за брата, спросил Орлан. Он издали, от дома, заметил радостное настроение эвенкийки. Не ускользнуло от молодого вождя и то, что Югана внимательно смотрела, как с сосны поднялся ворон и, покрутившись над заброшенным поселком, улетел в сторону материковой тайги.

– Хо-хо, две трубки курим, потом знать будем, куда ехать, – ответила Югана и, подняв с земли черемуховую палку с развилкой на конце, оперлась на нее, как на посох, и посмотрела на сосну, с которой вдруг неожиданно, с карканьем, поднялась вся небольшая стая ворон и полетела в сторону тайги. – Пусть Орлан запрягает машину «вездетоп», надо ехать за медвежьим мясом. Великий охотник Ургек взял в свои руки злую душу бродячего зверя – убийцу коровы с теленком. Хо, Ургек хорошо промышлял нынче!

Стоял Орлан перед Юганой и ничего не мог понять: откуда это известно старой эвенкийке. Спросил:

– Нешто принес тебе весть ворон на хвосте?

– Орлан, вождь племени Кедра, должен хорошо знать язык зверей, птиц и рыб. У человека есть язык, говорящий «по воздуху». У птиц тоже есть язык «по воздуху» – это надо понимать так: у человека есть рация, радио и он всегда может знать, что происходит с его собратьями за много тысяч километров. У птиц и зверей есть своя «рация», язык, который может понимать только тот, кто очень хорошо знает их обычаи.

– Они? – кивнув головой в сторону ворон, лениво махающих крыльями и улетающих в сторону материкового урмана, спросил Орлан. – Так ведь непохоже, чтобы они спешили на мясной пир, вяло летят, без желания.

– У вождя Орлана впереди большая жизнь. Орлан научится понимать «воздушный» язык птиц. Еще пока вороны не очень торопятся. Великий охотник Ургек только начинает снимать шкуру с медведя. Не надо птицам спешить: там, на кедре, сидит ихний тайша, главный ворон. Он от имени своего вороньего племени занял первую очередь на еду медвежьих кишок. Когда все местные вороны досыта наедятся, они разрешат залетным птицам доедать то, что останется после них.

К тому месту, где задрал медведь корову с теленком, приехали на вездеходе Орлан, Таян, Карыш и Югана с Михаилом Гавриловичем. Орлан несколько раз включил сирену вездехода. Если Ургек где-то недалеко, то он откликнется. Но сколько они ни прислушивались, отзыва не было. Молчал урман. Лениво шелестели осины своей чуткой и трепетной листвой, ветви берез шептались с легким, теплым ветром.

– Кажется, Ургек далеко ушел за медведем. Надо ехать к ручью, – посоветовала Югана.

Через некоторое время вездеход осторожно выполз на прогалину около ручья. Снова Орлан нажал кнопку сирены. И откуда-то, словно из-под земли, донесся далеким гусиным покриком голос человека:

– О-о го-го-о!..

Дальше от ручья начиналась таежная поньжа, низина, заросшая мелколесьем средь лесоповала. Вездеход пришлось оставить.

– Ургек взял амикана в болотистой низине, около Барсучьего Бугра. Там есть маленькое озеро, – уверенно сказал Югана и показала рукой, куда нужно идти.

– Наверное, там… По голосу я тоже засек. На юго-западную сторону надо идти, – подтвердил предположение Юганы Орлан.

Не в обычае у юганских старожилов приукрашивать, расписывать охоту на медведя и других зверей тайги, а также птиц. И никогда промысловик не скажет постороннему человеку, сколько им убито лосей, медведей, соболей, белок. Что это? Нет, не тайность. Просто считается великим грехом похваляться загубленными душами зверей, птиц.

– Хо-хо! Ургек маленько промышлял «большого налима» с густой черной шерстью! – вместо приветствия сказала Югана, когда подошла к молодому охотнику.

Не принято около убитого зверя произносить его настоящее имя. Это отголосок обычая, когда у промысловиков-охотников был свой профессиональный язык и каждый зверь, птица имели свои нарицательные имена. Вместо «убитый» принято было говорить «снулый», вместо «раненый» говорили «огнем меченный».

Стоял Ургек и, улыбаясь, смотрел на Югану, братьев. В его руке был охотничий нож, около ног лежала только что разделанная туша на расстеленной шкуре, как на розовом ковре. На берестяном листе вываленные внутренности отдавали утробным запахом.

Югана в первую очередь обратила внимание на голову убитого зверя: глаза были вынуты из глазниц и кончик медвежьего носа отрезан. «Великий охотник Ургек правильно все сделал, – подумала эвенкийка. – Он медвежьи глаза отдал плавающей в озере Хазарине. Кончик отрезанного медвежьего носа взял себе, в нем таится главная душа зверя, и она теперь пленена молодым охотником».

Да, Ургек поступил по обычаю, как принято было у югов и эвенков племени Кедра. Промысловые обычаи, поверья людей тайги передала эвенкийка своим воспитанникам как заповедь. Глаза медведя проглотит Хазарина, самая крупная озерная щука, и придет день, когда эта щука перевоплотится в медведя.

Промышлять медведя пришлось Ургеку совсем не так, как он предполагал и рассказывал Югане в Тюр-Тёсе, Священном Круге. Медведь действительно приходил в то место, где была им убита корова с теленком, и злился таежный хозяин очень здорово: во многих местах были выворочены с корнями молодые елочки, березки. Ургек шел по следу зверя до ручья. А потом, дав большой круг, он наткнулся на свежий, «парной» след – даже еще мох пружинился, выпрямлялся из мшистого оследка-провала. И тут Ургек заметил раскиданную большую муравьиную кучу. Видимо, обиженный зверь вымещал свое зло, ярость на всем, что попадало ему под лапы. Молодой охотник сгреб в кучу раскиданный муравейник, снял с себя одежду; нательную рубаху изорвал на узкие ленты, куртку с брюками набил мхом и установил это чучело, подобие человека, около муравьиной кучи, будто человек остановился посмотреть, что же у него под ногами. А для себя Ургек приготовил другую одежду: лентами, наполосованными из рубахи, он связал пласты сухого мха в виде коврика, этот моховой тулуп напялил на себя и, отойдя от чучела, образины человека, метров на пятьдесят, устроился под вывороченными корнями большой ветроповальной пихты. Затаившись, Ургек около часа внимательно наблюдал за болотистой круговинкой, прислушивался к малейшему шороху, треску сучка или упавшей с дерева ветки. А потом молодой охотник начал изредка мычать голосом теленка, который потерял мать, и изредка каркал вороном, тем карканьем-сигналом, который подает караульный ворон, сзывая собратьев на предстоящий пир. Расчеты Ургека оправдались, хотя долго пришлось выжидать. Он услышал мягкий хруст. Видимо, зверь наступил на упавший сосновый сучок в моховом нахлесте. Медведь замер и долго присматривался к загадочному человеку около муравьиной кучи. Наконец вороватыми шагами зашел со спины «человека», начал приближаться по-кошачьи – прыжок! Мягкое чучело осело, подмялось под звериной тяжестью.

Ургек натянул лук. Всхлипнула тетива лука и кинула пулей крупноубойную стрелу, опушенную перьями орла. Медведь сделал громадный прыжок в сторону и тут же осел на брюхо, начал лапами судорожно разгребать под собой беломшаник.

– Хо, Ургек хорошо кинул палку! – Опять говорила Югана языком охотников, иносказательно. Означало это: Ургек положил стрелу в намеченную цель и не мучил зверя.

– Клюв дятла сердце клюнул! – сказал Михаил Гаврилович, что означало: стальной наконечник стрелы попал в сердце зверя.

Еще засветло медвежатина была привезена домой. Вечером, на ужин, варила Югана вкусную мясную еду. По обычаю, должна быть нынче «ночь медведя». Ночь плясок, песен во славу зверей, живущих в древних юганских урманах.

Югана, прочитав заговор, самую большую ценность – желчный пузырь с желчью – подняла на вышку и повесила сушиться, привязав к стропилине жильной ниткой.

Желчный пузырь медведя с желчью ценится дороже мяса и шкуры, вместе взятых. Имеет желчь большой спрос в медицине: из нее приготавливается дорогостоящее желудочное лекарство. А вот и еще одно лекарство из эвенкийской народной медицины: мозг из головы медведя нужно высушить в вольном жаре русской печи, потом истолочь в порошок. Служит такое «мозговое» лекарство как присыпка, заживляющая раны, глубокие порезы, также это очень хорошее средство для беременных женщин. Помогает медвежий мозг и тем женщинам, которые кормят грудью детей, – растут дети крепкими, не пристает к ним хворь.

Когда Таня Волнорезова была беременная, а позднее, после родов, кормила грудью четырех сыновей, Югана подмешивала в коровье молоко для Тани медвежий мозг, заправляла кашу вместе с маслом и медвежьим салом все тем же мозговым порошком.

И на этот раз клыки и когти медвежьи будут пущены молодыми вождями на ожерелье-оберег. Эвенкийка пояснила деду Чарымову, что медвежий коготь-оберег можно повесить на ошейник теленку, и тогда телок избежит поноса, парши.

Теперь, какое-то время, Югана снова может быть спокойной. Ургек стал не только великим следопытом, но и прогнал от себя страх, трусливость, научился ходить на зверя по чернотропу, научился по-настоящему понимать голоса зверей, птиц, язык тайги. Ургек достоин теперь быть главным жрецом племени Кедра. Так решила старая эвенкийка.

Стоял Михаил Гаврилович чуть в стороне от своего дома, у берегового обрывистого взгорка, смотрел в речную даль на плывущий там коч. Дул легкий ветер, и парусная ладья, казалось старику, замерла и нежилась средь реки с раскрытым косым парусом, похожим на крыло чайки.

Югана сидела около обласа на березовой чурке, обшивала лосиной кожей беседку, подколенную упорину. У эвенков был обычай, продиктованный, наверное, многовековым опытом, – сидеть и грести веслом удобнее, когда упор делается на колени, ноги подобраны под сиденье.

– Югана, погляди-ка, цыганский табор объявился! – крикнул Чарымов.

– Куда нынче идти цыганскому табору? Парусные цыгане давно уже не плавают на своих речных кочах. Нешто чужие цыгане заплыли с Иртыша? – хитровато посмотрев в сторону Чарымова, сказала Югана.

Старик сошел с берега по крутой тропинке. Остановился около Юганы, протянул бинокль. Эвенкийка посмотрела в «чужой глаз» на речную даль.

– Хо, како тебе, Чарым, табор? Идет по воде цыган Федя. Под белым крылом плывет…

– И чего зачастил в наши края? Нешто поживу учуял, а?

– След Пяткоступа ходил искать парусный цыган, – сказала Югана и, достав из замшевого мешочка трубку, набила табаком, закурила.

– Вот, раззуди тебя щекотка, и этого потянуло на «могильное» золото, – рассмеявшись, сказал дед Чарымов.

– Вождь парусных цыган идет к нам в гости.

Разговор у Юганы с парусным цыганом Федором Романовичем Решетниковым состоялся вечером, при свете керосиновой лампы. Стояла эвенкийка у открытого окна, курила трубку. С береговой стороны доносился малиново-серебряный звон колокола: бу-у-ум-м-ам-м… Югана счастливо улыбалась. Сбылось ее желание: на берегу, у школы, прикреплен к трубе турника свободно плавающий в проушинах большой колокол, который раскачивается от ветра небольшим дощатым «парусом». Дунет ветерок в парус, качнется труба в проушинах заодно с колоколом, и поплывет по заброшенному поселку, береговым окраинам звон-перезвон.

Был отлит колокол Федором Романовичем и Громолом Князевым, кайтёсовским кузнецом. Надоумил Андрей Шаманов Югану, свалил со своих плеч заказ. «Они ведь, Югана, великие мастера. А я что? Опыта в литье колоколов нет».

– Говорит Югана много спасиба вождю парусных цыган! Шибко хороший голос у колокола! Такой серебряный голос бронзы боятся плохие духи, уходят, бегут далеко от стойбища человека.

Одна из главных причин, которая побудила эвенкийку дать заказ на литье колокола, такая: в прошлом месяце, как-то в полночь, прибежала Таня к Югане, плачет: «Милая, родная Югана, мне страшно… Вышла на улицу – ночь лунная, тихо. И вижу: стоит у ворот Костя. Манит меня к себе рукой. И вдруг под крыльцом затявкал щенок. Исчезло видение». И уточнила Таня, что не в первый раз она уже видит мужа, который обычно грезится стоящим у ворот.

И вот, как предполагала Югана, теперь колокол звоном священного металла будет в ночное время прогонять от людей Улангая плохие сны, видения, а также предупредит колокольный звон души умерших людей – жив поселок Улангай!

– Ходил я, Югана, на заброшенный старообрядцами-раскольниками Экильчакский Юрт, – рассказывал парусный цыган. – Покопался в том месте, где стоял дом Миши Беркуля. Пусто там. А вот на окраине, у берегового кержацкого кладбища, нашел одну любопытную штуку…

– Вождь парусных цыган встречался с Тунгиром?

– Нет, до заимки Тунгира я не дошел. Далеко это, – ответил старый цыган.

– Нашел золото? А может, нашел много серебра вождь парусных цыган?

– Не идет нынче серебро с золотом в мои руки. Но след вроде бы найден… Везу подарок в Медвежий Мыс для следователя Гриши Тарханова. Он с Иткаром Князевым ищет такие штуки… Просил подобное и меня собирать, если попадет на глаза. – Сказав это, старик наклонился, вытащил из-под скамейки вещевой кожаный мешок, развязал сыромятную тесемку.

Югана приняла из рук старого цыгана небольшую, но тяжеловатую ступку, литую из бронзы. Нутро ступки было залеплено черным наплывом.

– Хо, вождь парусных цыган принес шибко большой подарок Иткару-геологу! В таких ступках жрецы югов делали раньше лекарство…

– Эту ступку я поднял, Югана, в том месте, где Пяткоступ копал могильный холм, рядом с человеческими костями она лежала. Как узнал? На береговом наилке остались следы его сапог. Одна нога глубоко пашет пяткой землю…

– Какое лекарство в ступке присохло?

– Знаю, Югана: отковыривал я кусочки, пробовал на огне, в чашке с кипятком распаривал. Вроде бы густая нефть это.

– Большой геолог Иткар будет хорошо смотреть и думать, – спокойно сказала Югана.

Югане казалось, что не легкий ветерок раскачивает «парус» берегового колокола, а рука невидимого жреца.

«Красивую песню поет большой колокол! Жив Улангай, говорит он!»