Глава пятнадцатая

Озеро Вас-Эмтор отделялось от Игол-реки возвышенным береговым валом, насыпанным когда-то, в досельные времена, руками человека. Возможно, минуло не одно тысячелетие, и время было бессильно превратить озеро, лежащее в живописном прибрежном кедраче, в болото. Но вот совсем недавно, прошлой осенью, кто-то заложил взрывчатку и целенаправленным взрывом открыл скат, выход озерным водам в реку. Погибло озеро. Теперь-то уж всепоглощающие болотные мхи найдут себе благодатную почву и пищу.

Сначала Андрей Шаманов считал, что старый хант охотник ошибся. Думалось художнику, что в районе Игола производили работы геофизики, изучали залегающие глубинные пласты с помощью взрывных волн. Но когда они с Таней Волнорезовой приехали к озеру Вас-Эмтор, осмотрели эти места, то им стало понятно: старик Тунгир был прав, люди что-то искали, не только взрывали, но и копали землю лопатами. Вели торопливый, воровской поиск.

– Андрей, вода пошла на убыль. Берег прокопа мутит, начинает мыть яр… Я там ходила и посматривала, знаешь что нашла… Вот, посмотри: это лежало в куске дерновины, которую отбросило взрывной волной. Таня протянула Андрею желтоватую, как бы ржавую, ножевидную пластину из бивня мамонта.

– Это, Таня, скребок. Видимо, употреблялся для выделки шкур как режущий, скоблящий инструмент.

Меж двух молодых кедров, у кромки Игола, натянуты две палатки. Место маленького стойбища обнесено жердями. Горит дымокур. Андрей Шаманов сидит на кедровом кругляке, стесанном седловиной под скамейку. Чуть в стороне от костра, на расчищенной от мха и травы земле – площадка, залитая коричневым «цементом», и на ней под шатровой крышей из бересты выложено восьмистенное здание – макет, а вокруг, в восьмилепестковом венце, наподобие формы цветка, красуются боги-идолы, стоящие лицом к храму. У ног Андрея лежат бесформенные куски глины, головки каких-то загадочных птиц, зверей, вылепленных из белой глины, смешанной с сапропелевым илом.

– Не могу я понять, Андрей… Послушай меня: и что тебе дался этот древний языческий храм, – ткнув пальцем в сторону модели языческого святилища, спросила Таня.

– Наверное, когда женщина беременная, она мечтает: вот, мол, рожу сына и вырастет он у меня необыкновенным человеком, станет великим землянином или небожителем в космосе. Что-то похожее, Таня, творится и с художником: он долго вынашивает свой замысел, после мучительного поиска наступают родовые муки… То, что видишь, – модель языческого святилища антов, русских славян. Языческий храм – звучит как-то напыщенно, громко. Русские жрецы строили свои храмы из дерева, обстановка в святилищах была скромной.

– Андрей, но ты ведь говорил, что на Руси не осталось летописных источников, в которых бы говорилось, какими были языческие храмы, какими были изображения богов-идолов. Так почему же теперь ты говоришь о Перуне, Родане, Ладе и других богах язычников как о понятных и близких людях?

– Я, Таня, готовился к этой работе пятнадцать лет. Многое изучено по устным и письменным летописям Кайтёса, преданиям и легендам. А что касается русского святилища-храма, то я его видел своими глазами…

– А видел ли? – лукаво погрозив пальцем, сказала Таня. Поближе подсев к дымокуру, она откинула с лица накомарник, сняла платок, и распустив волосы, принялась расчесывать их.

– Тысячу лет назад пришли с Новгородской Руси на Вас-Юган язычники-перунцы. Не наугад вел Умбарс свое непокорное племя, помимо опытного проводника имел он добротную подорожную карту. На китайском шелке цветными нитями была шита подорожная карта, и на ней, как на картине, кроме рек, озер, лесных пущ, городов и селений, были означены святилища, в том числе храм Перуна. Первый кайтёсовский летописец Ратобор оставил созвездие языческих богов, вышитых на шелковой подорожной карте уже местного, сибирского изделия. Но я еще сомневался, Таня, не доверял, так сказать, летописцу Ратобору, брал под сомнение его «фотографию» языческих богов. И вот – не так уж давно – археологи сделали открытие: недалеко от Новгорода, в том месте, где Волхов вытекает из Ильменя, есть холм Перынь, на котором, по словам летописи, было святилище Перуна. Если верить археологам, то святилище русских славян-новгородцев представляет круг, отграниченный фигурным рвом, в диаметре около двадцати одного метра, а диаметр всего сооружения – тридцать пять метров. Если посмотреть с высоты, то ров этот похож своей формой, очертанием на цветок с восемью лепестками. В каждом из выступов-лепестков, возможно, горел когда-то жертвенный огонь. Ну, а в центральной точке круга археологи обнаружили яму от большого деревянного столба. Это можно считать фундаментом, основанием статуи Перуна из дерева. Летопись говорит потомкам о том, что святилище было разрушено в девятьсот восемьдесят восьмом году.

– Все это совпадает с картиной святилища Перуна, вышитой древним художником на шелке подорожной карты? – с любопытством спросила Таня.

– В главном совпадает. Но, оказывается, у меня есть такие исторические данные, которых нет у археологов и этнографов.

– Ого! Расскажи – попросила Таня и, погрозив пальцем, удивилась: – А ты скрытный человек, оказывается…

– Расскажу, Танюша. Ты говоришь – скрытный… Нет. «Я» любого художника – в его картинах. Ну так вот, упоминается в летописях о том, что языческая Русь обожествляла какой-то земной цветок. Цветок этот был земным символом Перуна. Археологов также удивляло и заставило призадуматься: почему копище русских язычников своей формой, очертанием похоже на цветок? На все это я нашел ответ в летописи Кайтёса. Марьин корень, пион, обожествляла Русь…

– В наш век, Андрюша, сказать новое – мало. Надо доказать. Я, допустим, тебе верю. Но вот кто-то другой…

– Я, Таня, не собираюсь кому-то что-то доказывать. Мой язык – это язык образов и красок. Ну, а для большей важности могу тебе кое-что рассказать из документальной, старожильческой истории. С древнейших времен марьин корень был пищей человека. Его корни собирали весной, до цветения, пока они еще не имели горьковатого привкуса. Их высушивали, растирали на ручной каменной мельнице и делали из этой муки лепешки или кашицу. В настоящее время корни пиона очень редко употребляются в пищу, но о них часто упоминается в легендах сибирских народов. Из легенд следует, что во время голодовок выживали те сибирские аборигены, которые заготавливали на зиму корни пиона, зарывали их в землю в целях сохранности.

– Я, Андрюша, уже забыла, но мне кажется, Югана об этом рассказывала.

– Да, Югана рассказывала. У шорцев, по реке Кондоме и низовьям Мрассы, а также у хакасов марьин корень называется «Небесный Гром». А у шорцев верхнего течения Мрассы именуется «Треск Неба». Эти названия объясняются магическим свойством пиона вызывать гром. Шорцы, эвенки, русские перунцы обращали внимание на то, что во время грозы корни пиона приобретали особый, неповторимый сладковатый вкус. Перед грозой марьин корень становился теплым, нежным.

– Не зря, значит, у эвенков племени Кедра марьин корень зовется «Мэрэн», Богиня Земной Красоты. А у тебя, Андрей, как это предание о пионе прозвучит в языческом храме? – спросила Таня и вдруг, прислушавшись, удивленно посмотрела на Андрея, сказала: – Какой-то шум идет по воде… Вроде гудит подвесной мотор. Слышишь?

Таня поднялась на ноги, откинула за спину длинные волосы и начала всматриваться в речную сторону, откуда доносился напевный гул лодочного мотора.

– Скорее всего, к нам гости едут. Перед нашим отправлением я написал письмо Григорию Тарханову, просил Михаила Гавриловича отправить…

– А у меня, Андрюша, другое в голове… Вдруг в Улангае с кем-то из моих сорванцов что-то приключилось. Во сне сегодня бабушку Алену видела, будто выплыла она из речного тумана в алом платье, с распущенными седыми волосами.

Андрей закурил трубку, понимающе посмотрел на Таню: материнское сердце вещует.

Тихо шумел прибрежный кедрач, и отдаленный рокот мотора напоминал перестук оленьих копыт по заледенелой земле.