ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
С приходом Антона Топилкина и шахтеров в жизни партизанского лагеря начались большие перемены.
Прежде всего была отменена местническая организация отряда. Вместо отрядов, стихийно образовавшихся из партизан лишь одного населенного пункта, были созданы нормальные армейские части из партизан разных сел и деревень. Так как людей насчитывалось уже более полутысячи и приток их не прекращался, то взводы были сведены в четыре отряда, а вся партизанская организация получила наименование Юксинской партизанской армии.
Отряды, помимо командиров, возглавляли комиссары – шахтеры. Официально было объявлено, что отныне Матвей Строгов является командующим партизанской армией, Антон Топилкин – комиссаром, а бывший капитан Илья Александрович Старостенко – начальником штаба.
Мартын Горбачев, проявивший на хозяйственной работе много прилежания и умения, получил повышение в должности. Он именовался теперь начальником материально-продовольственного и боевого снабжения. Тимофея Залетного, оказавшегося на редкость способным начальником, назначили помощником командарма, а начальником разведки и связи стал Архип Хромков.
Период сколачивания сил и отсиживания в тайге заканчивался, на очередь выдвигались военные и политические задачи: выход на тракт, разгром колчаковцев, захват населенных пунктов, восстановление Советской власти в селениях, установление связи с Красной Армией по мере ее приближения с запада.
В конце сентября Юксинская партизанская армия начала готовиться к выступлению из тайги.
По замыслу командования, оперативная задача наступления состояла в том, чтобы стремительным ударом овладеть притаежными селениями Балагачевой, Подосиновкой, Ежихой и, закрепившись здесь, выйти к Сергеву и взять под свой контроль дорогу, идущую на Волчьи Норы и Жирово.
Второй этап наступления должен был повести к захвату Волчьих Нор и Жирова и восстановлению Советской власти во всем огромном таежном крае.
В одну из ночей в начале октября партизанские отряды поднялись с берегов Светлого озера и четырьмя колоннами двинулись каждая в своем направлении. На Балагачеву шел отряд Кинтельяна Прохорова, на Подосиновку – отряд Калистрата Зотова, на Ежиху – отряд ломовицкого батрака Кондратия Загуменного. Четвертый отряд, под командованием ежихинца Ивана Каляева, оставался в резерве и следовал в направлении Челбакских гор, как срединного пункта, расположенного на одинаковом расстоянии от всех трех селений, намеченных к захвату.
Командование было с отрядами: Матвей Строгов – с Прохоровым, Антон Топилкин – с Зотовым, Старостенко – с Загуменным.
Тимофей Залетный оставался с резервным отрядом и замещал командующего армией. Тут же находились Архип Хромков, дед Фишка и большинство разведчиков и связных.
В течение двух суток разведчики неустанно рыскали по всей округе. Они побывали в Балагачевой, Подосиновке и Ежихе и, доставив отрядам самые свежие и точные сведения о белых, теперь заслуженно оставались на отдыхе, в резерве. Ни в Ежихе, ни в Подосиновке вооруженных сил противника обнаружено не было, в Балагачевой стояло до взвода солдат и, как удалось узнать деду Фишке, ожидался приезд какого-то начальника из Волчьих Нор.
В связи с этим отряду Кинтельяна Прохорова были выделены почти все винтовки, пулемет и пять лошадей из восьми имевшихся у партизан.
В резерве дед Фишка остался с большой неохотой. Ему хотелось непременно быть вместе с племянником, и перед тем, как отрядам разойтись, он сказал Матвею:
– Мне, Матюша, пожалуй, с тобой надо пойти. Я ведь хороню тут места знаю. Да, гляди, и помогу поднести что-нибудь.
И он начал было собираться. Но на этот раз племянник оказался строг и неумолим.
– Ты не путай, дядя, нам карты. Раз оставили тебя здесь, значит так нужно. И ты, пожалуйста, не самоуправничай; это для нас сейчас самое большое зло.
Дед Фишка начал доказывать, что в отряде он будет более полезен, но командующему слушать его было некогда. Матвей вскочил на лошадь и, кого-то браня, поскакал к отряду Кинтельяна Прохорова.
К вечеру резервный отряд Каляева выдвинулся до Челбакских гор и остановился. Что предстояло отряду дальше, пока было неизвестно.
С наступлением ночи пошел мокрый, липкий снег. Залетный приказал на скорую руку соорудить из пихтовых веток балаганы. Дело это было простое, минутное, и вскоре резервники, укрывшись в балаганы, грелись возле небольших костров.
Ни ночью, ни утром из отрядов никто не появился. Люди были настроены нетерпеливо, тревожно.
Залетный стал уже думать о посылке в отряды связных, но в полдень появился верхом на лошади Илья Александрович Старостенко.
Завидев начальника штаба, партизаны со всех сторон бросились ему навстречу и окружили его.
– Что слышно, Лександрыч? – спросил дед Фишка, выражая всеобщее нетерпение.
Грузный, медлительный Старостенко, взглянув через ободок очков на партизан, в свою очередь, спросил:
– Что слышно от командарма?
– Ничего, – сказал Тимофей Залетный.
– Плохо, – чмокнув губами, недовольно бросил Старостенко. Он слез с лошади, стряхнул с себя колючки сухой хвои и, видя, что на него выжидающе смотрят, сказал:
– Ну что ж, у нас все прошло как нельзя лучше. Деревню заняли. Советскую власть восстановили. Реквизированный у населения хлеб, находившийся под охраной старосты, вернули владельцам, старосту посадили. Новых партизан человек тридцать приняли. Все нормально. У кого чай есть? Пить хочу ужасно…
Кто-то из партизан подал ему котелок, и он, не дожидаясь, когда дадут кружку, поднес его к губам и сделал несколько больших глотков.
Вестей от Антона и Матвея по-прежнему не было. Тимофей Залетный, Старостенко, дед Фишка, Архип Хромков, командир отряда Каляев сидели у костра, переговариваясь, – томительно тянулось время. Наконец Залетный не вытерпел и, поднимаясь, сказал:
– Давай, Архип, посылай людей в Балагачеву. Чую я, неспроста командарм молчит.
Начальник штаба поддержал Залетного. Архип молча встал, покрутил усы и направился к разведчикам.
Но едва он сделал несколько шагов к балагану разведчиков, как за спиной раздались радостные возгласы. Архип обернулся и все понял: на спуске с горы показались два всадника. Вскочив на лошадь начальника штаба, Архип поскакал им навстречу.
Вновь, как и при появлении Старостенко, партизаны сгрудились вокруг приехавших. Не слезая с лошади, Матвей поспешил рассказать обо всем, что произошло в Балагачевой.
– Всех карателей тепленькими на постели прихватили. Ни один не успел уйти. Взяли тридцать винтовок, один пулемет, два револьвера, семьсот патронов, десятка полтора гранат, – с улыбкой поглядывая на партизан, сообщил Матвей. – Сход провели, совет избрали. Люди измучились, плачут от радости. А вот белого начальства не дождались. На всякий случай засады на дорогах выставили.
– Ну, а у вас как, Антон Иваныч? – спросил Старостенко, обращаясь к Топилкину.
– Солдат не было, все обошлось тихо-мирно. Я оттуда в Балагачеву поспешил, думал, там драка завязалась. Да вместо драки-то попал прямо на митинг. – Антон рассмеялся.
Партизаны добродушно заухмылялись, оживленно заговорили. Известие о захвате Подосиновки, Ежихи и Балагачевой возбудило всех, приободрило, вселило веру в собственные силы.
– Погоди, мы еще им вольем!
– Не возрадуются!
– Да где им устоять против народа!
– А командир-то, братцы, ловко их обвел. С постельки – и прямо в кутузку.
Не умолкая, лились разговоры. И всюду об одном и том же: о силе народной, которую не сдержать никому.
У одного из костров заседал военный совет. Там собрались командиры и начальники. Обсуждался план дальнейших операций. Было единодушно решено, что задерживаться в занятых деревнях нет смысла и нужно двигаться на Сергево.
Жители захваченных деревень сообщили, что в Сергеве белые держат свои силы, но какие это были силы, никто не знал.
Старостенко предложил немедленно послать разведку и следующей ночью, предварительно замкнув засадами все дороги, напасть на Сергево и захватить село. Резервный отряд Каляева должен был продвинуться дальше и в операции по захвату Сергева стать головным.
С этим все согласились, и Матвей, сидевший на пеньке, сказал:
– Ну, командиры, не теряйте времени.
Командиры начали было расходиться, как вдруг к огню подошел дед Фишка и решительно заявил:
– Сподручнее всех мне в Сергево идти. У меня там на каждом перекрестке родня да знакомые.
Матвей обменялся с Антоном веселым взглядом и про себя подумал: «Да уж кто действительно может узнать всю подноготную, так это он».
– Пусть дядя идет, – сказал Матвей, обращаясь к начальнику разведки. – Только подбросить его надо на лошади.
– Это сделаем! – сказал Архип Хромков и, повернувшись к деду Фишке, подал ему вороненый, отливающий синеватым блеском револьвер.
Дед Фишка принял его, осмотрел и, подняв полу зипуна, засунул за гашник своих шаровар.
– Не взорвется? – засмеялся Антон Топилкин.
Дед Фишка усмехнулся.
– Сбережем как-нибудь, Антон Иваныч.
– Себя береги, дядя, – ласково взглянув на старика, сказал Матвей и поднялся.
Вместе с дедом Фишкой Матвей дошел до лошадей, стоявших в осиннике. Ездовой, чубатый красивый парень с Ломовицких хуторов, подвел оседланную гнедую кобылицу. Матвей помог старику взобраться в седло.
Торопливо подошел Архип Хромков. Провожать деда Фишку он решил сам.
Покачиваясь на лошади, дед Фишка оглянулся, крикнул:
– Днем завтра жди, Матюша! А может, и к утречку управлюсь.
Матвей махнул рукой, опустил голову, тихо сказал:
– Гляди там лучше.
Дед Фишка не расслышал его слов, но, согретый вниманием и доверием племянника, ретиво задергал поводьями.
– Но-но, родимая! – весело крикнул старик.
У Матвея кольнуло сердце. Дед Фишка был ему дорог, и не раз уже командир партизан зарекался давать ему опасные поручения. Но сделать это было нелегко. Неугомонный старик не терпел безделья, да часто и заменить его, как в этом случае, было некем.
2
Вечерело. Ветер раздул тучи, и серое небо подернулось легкой голубизной. Выпавший ночью мягкий снежок за день растаял, и земля вновь лежала пепельно-темная, обнаженная и неживая.
Архип с дедом Фишкой распрощались у черемушника, верстах в пяти от Сергева. Дальше дед Фишка направился пешком. Черемушниками он вышел на луга и тропкой, по которой ходили на реку рыбаки, подошел к селу.
Хозяйка постоялого двора встретила деда Фишку как старого знакомого. В просторной избе по-прежнему было чисто и пусто.
– А, пимокат! – воскликнула старуха, зажигая тряпичный фитилек, опущенный в баночку с жиром.
– Я, хозяюшка, я. Опять у тебя заночевать придется, – заявил дед Фишка.
– Милости просим, места у меня много, – пропела старуха и, присаживаясь к столу, спросила: – Не пожилось, видно, в Жирове-то?
«Ишь какая памятливая!» – отметил про себя старик, а вслух сказал:
– Сама, хозяюшка, знаешь, в какие времена живем. У другого и есть шерсть, а бережет до других дней. Каждый ведь так судит: сегодня, дескать, скатаю, а завтра отберут.
Хозяйка, вздохнув, проговорила:
– Чего там! Времена тяжкие…
Дед Фишка думал, что старуха примется сейчас рассказывать сергевские новости, но она замолчала и, поднимаясь, спросила:
– Чай будешь пить? Самовар поставлю.
Надеясь кое-что выведать у хозяйки, дед Фишка поспешил согласиться.
Самовар старуха ставила долго. Дед Фишка сидел молча в переднем углу и думал: «Если так пойдет, ничего я от нее не узнаю. К кому бы еще заглянуть?»
Когда самовар вскипел, он помог старухе поставить его на стол и вытряхнул из карманов сухари.
Но старуха раздобрилась, отодвинула их и принесла полковриги свежего хлеба и чашку с огурцами.
За чаем разговор оживился.
– Жил тут народишко раньше неплохо, милый, – рассказывала хозяйка. – А теперь все пошло прахом. Можно сказать, один у нас справный есть житель, Степан Иваныч Зимовской – лавочник наш, и он же староста… У этого чего-чего только нет! Люди, видишь, разоряются, а он нынче себе второй дом на бугру построил. Живет припеваючи. В одном доме сам живет, а в другом солдаты теперь на постое. Казна ему и за это платит. У счастливого, милый, и петух несется.
– Неужель под солдатами целый дом? Гребет деньгу! – воскликнул дед Фишка, настораживаясь.
– А как же, милый, их тут много. Да все охальники, пьянствуют да распутничают…
Разговор принял задушевный характер, и дед Фишка с удовлетворением подумал: «Не зря вечер перекоротаю».
За окном раздалось фырканье коней, погромыхивание телег и людской говор.
Старуха вскочила, кинулась к окнам. Дед Фишка выхлебнул из блюдца чай, быстро перевернул чашку вверх дном и, вылез из-за стола. Стараясь не выдать хозяйке своего волнения, посматривая на дверь, он сказал:
– Может, постояльцы, хозяюшка?
Не отрываясь от окна, старуха ответила:
– Пронеси господь таких постояльцев.
– Кто там? – обеспокоенно спросил дед Фишка, берясь за шапку.
Старуха не успела ответить. На крыльце послышался топот, смех, дверь раскрылась, и в избу ввалилось десятка полтора солдат с винтовками, с мешками за спиной.
– Здорово, хозяин! Примай на фатеру!
Дед Фишка, поняв, что солдаты приняли его за хозяина, отложил шапку в сторону и, переглянувшись с хозяйкой, сказал:
– Раздевайтесь, самовар на столе горячий.
– Славно! С дороги невредно чайку попить, – проговорил один солдат.
И с говором, смехом солдаты принялись в суматохе раздеваться. Хозяйка подошла к деду Фишке, встала с ним рядом и прошептала:
– Ты уж не уходи, пимокат. Будь за хозяина, а то оберут они меня, разбойники.
Дед Фишка кивнул головой. Уходить с постоялого двора он сейчас и не собирался. Приглядевшись к солдатам, он решил, что опасности для него пока нет никакой.
«Разговорюсь с ними, узнаю кое-что, а ночью поднимусь, да и был таков. Парочку винтовок бы еще у них прихватить. Ну, да это как подвернется, а то и три можно унести», – думал он, поглядывая на солдат.
Солдаты разделись, сели за стол.
– Как, ребятушки, дорога-то? – спросил дед Фишка, обращаясь сразу ко всем.
– Дорога, дед, – хуже не придумаешь. Пока ехали из Волчьих Нор, все кишки повытрясло, – ответил один солдат с белыми полосками на погонах.
Дед Фишка, взглянув на него, понял, что он и есть старший.
При упоминании о Волчьих Норах у старика заныло в груди.
«Как-то там Агаша и Анна поживают?» – подумал дед Фишка, и быстрые зоркие глаза его на миг затуманились.
– Что поделаешь? Дело казенное, служба, – рассудительно проговорил он, чтобы не упускать повода для разговора, и, потоптавшись, спросил: – Ну а к нам-то, ребятушки, надолго?
– А уж про это, дед, нашему брату не говорят, – сказал солдат с полосками на погонах.
Разговор оборвался. Дед Фишка, опустившись на скамейку возле широкой деревянной кровати, стал рассматривать оружие, составленное в углу. Тут были винтовки, пулемет, продолговатые мешочки и ленты с патронами. Солдаты пили чай, стучали кружками, разговаривали. Дед Фишка прислушивался, стараясь понять цель приезда солдат в Сергево, и вскоре он узнал это.
– А жировские не приехали? – спросил один солдат другого.
– Подъедут! Сказывали, что даже в город гонца за подмогой послали. Разве мы одни их осилим? Говорят, их до пяти тысяч в тайге укрывается, – ответил другой солдат и, склонившись к товарищу, сказал тому что-то на ухо.
Дед Фишка про себя усмехнулся: «Малюй, малюй! У страха глаза велики».
Увлеченный разговорами солдат, он сидел молча, в уме повторяя все то, что нужно было запомнить и передать Матвею.
Когда один из солдат начал с бахвальством вспоминать, как они в Волчьих Норах громили домишко партизанского вожака Матвея Строгова и пороли его мать и жену, дед Фишка встал и, весь дрожа, стискивая кулаки, направился к двери.
Но в это время на крыльце послышался топот, и старик поспешил вернуться на прежнее место, на скамейку у кровати.
С беспокойным ожиданием он смотрел теперь на дверь. Она распахнулась широко, с визгом, и в избу вошли высокий поручик, хорошо известный волченорским погорельцам, совсем еще молодой, безусый, с бабьим лицом прапорщик и по-прежнему испитой, с клочком волос вместо бороды, Степан Иваныч Зимовской.
Солдаты вскочили, а дед Фишка притиснулся к стенке.
«Вот и влопался», – сказал он себе, и горькая досада стиснула его сердце.
Не слушая рапорта, который отдавал старший из солдат поручику, он подумал: «Ну, держись, Финоген Данилыч! Чему быть, того не миновать».
Ощутив от этой мысли спокойствие, он ухмыльнулся, видя, как Зимовской семенит возле офицеров.
Наконец солдаты сели, и Зимовской увидел деда Фишку. Даже и теперь, имея власть в руках, сопровождаемый военными людьми, Зимовской испуганно передернулся и нетвердо сказал:
– Отцы святители! С кем встретился?!
Дед Фишка засмеялся и, тряхнув головой, спросил:
– С чего это, Степан Иваныч, тебя родимец-то бьет?
Зимовской сделал два шага и с ехидцей бросил:
– Отгулял, выходит?
Дед Фишка наклонил голову, взглянул на Зимовского из-под бровей:
– Радуешься?
Зимовской приосанился и, обращаясь к солдатам, спросил:
– Где это вы его, братцы, захватили? Перелетная птица!
Солдаты и офицеры, не понимая, с недоумением смотрели на старика и Зимовского.
– Тут он был. Мы думали, что это хозяин, – сказал солдат с полосками на погонах.
Зимовской звонко, по-бабьи засмеялся и, изогнувшись к поручику, зашептал ему на ухо:
– Это тот самый, ваше благородие, который из церкви удрал. Опять шарится. Ишь куда не побоялся прийти!
– Приятная встреча! – мрачно бросил поручик и, обернувшись к прапорщику, отдал ему какое-то приказание.
– Родной дядюшка партизанского командира, – подсказал Зимовской, преданно заглядывая в холодные, неподвижные глаза поручика.
Деда Фишку затрясло. Неужели ему так и не удастся отомстить этому подлому человеку, убийце, грабителю?
Вздрогнув от мысли, которая вдруг осенила его, дед Фишка брезгливо поморщился, опустил глаза, чтоб не видеть Зимовского. Потом он выпрямился, со злостью взглянул на своего заклятого врага и, выхватив револьвер, всадил в Зимовского несколько пуль подряд.
Зимовской взмахнул руками, охнул, приседая, полуобернулся и грохнулся замертво на пол.
Деда Фишку схватили и, вывертывая ему руки, поволокли на улицу. На крыльце его ударили прикладом в спину, и он кубарем скатился по ступенькам. Внизу старика подхватили под руки и, перетащив через грязную улицу, втолкнули в холодный и темный амбар.
3
Придя в себя, дед Фишка услышал рядом с собой стоны и тяжелый, надрывный кашель.
Сколько тут находилось людей и что это за люди, разглядеть было невозможно – все скрывала тьма.
Дед Фишка нащупал бревенчатую стену амбара и привалился спиной к ней. Все тело болело, и сознание то вспыхивало на мгновение, то вновь гасло. Так, в полузабытьи, без дум, изредка, лишь моментами вспоминая, что свершилось, он дождался утра.
Проникавший в щели амбара дневной свет несколько рассеивал мглу, и, приподняв голову, старик осмотрелся. По всему амбару вповалку лежали люди, сжавшиеся, скорчившиеся, одни от боли, другие от холода.
Некоторые из них лежали тихо, неподвижно, и дед Фишка позавидовал им: для этих было все кончено. Смерть не пугала теперь старика. Она была не страшнее тех пыток, которые ожидали его.
– Теченин, выходи! – послышался голос, и в открытую дверь амбара хлынули потоки яркого света.
Дед Фишка приоткрыл глаза, но не встал, не зная, точно ли позвали его, или это ему показалось.
– Теченин, оглох, что ли? Выходи, говорят тебе!
Теперь сомнений быть не могло – это звали его. Он с трудом поднялся и, превозмогая боль, поплелся за солдатом.
Безусый прапорщик долго кричал на него, требовал назвать число партизан, указать их местонахождение. Дед Фишка молчал, ощущая полнейшее спокойствие. Глазами, полными изумления, он глядел на прапорщика.
«Что он суетится?» – думал он. Суетливость юнца казалась ему бесцельной и надоедливой.
– Все равно нам с тобой не столковаться, чего зря кипятишься? – выпалил вдруг со злостью дед Фишка.
Офицер осекся на полуслове, потом визгливо выругался. Тогда сидевший рядом и все время молчавший поручик, приподнявшись, через стол ударил деда Фишку длинной костлявой рукой. Старик вместе с табуреткой полетел к двери.
После возвращения с допроса дед Фишка разговорился с одним мужиком, лежавшим в амбаре.
Мужик был еще накануне жестоко избит на допросе. Опухшее, все в ссадинах и кровоподтеках лицо его отливало мертвенной синевой, только ясные глаза светились горячим, лихорадочным жаром.
Откашливая кровь, мужик рассказал деду Фишке о том, что произошло с людьми, которыми был забит этот холодный амбар.
Группой в восемнадцать человек они шли из далекого Васильевского поселка на Юксу, к партизанам. Села и деревни обходили, ночи коротали в поле, под открытым небом. До партизан оставались считанные версты. Был среди них один мужик, брат которого жил в Сергеве. Мужик предложил им зайти к брату, вымыться в бане. Промокшие до нитки, продрогшие до костей, они соблазнились. Зашли в Сергево и в ту же ночь были пойманы в бане.
Потом их избили на допросе и бросили в амбар ждать смерти.
Дед Фишка, выслушав рассказ васильевца, вздохнул:
– Что ж, земляк, когда-нибудь и помирать надо. Одна радость: не устоять этим подлецам долго. Я сам от партизан. Силища там, земляк, огромадная.
– Оно бы и неплохо посмотреть, как жизнь пойдет новая. Ну, знать, не судьба. А помирать, дед, я не боюсь. Только вот скорей бы, болит все… – Последние слова мужик проговорил со стоном, глаза его, горевшие предсмертным блеском, потухли под тяжелыми, опухшими веками.
Перед сумерками дверь амбара открылась, и унтер с полосками на погонах крикнул:
– Подымайся все, живой и мертвый!
Дед Фишка встал и, пошатываясь от боли в груди, вышел из амбара первым.
Вокруг было много солдат с винтовками, и старик понял, что приближается конец.
Солдаты были хмуры, молчаливы, смотрели исподлобья, и вид у них был жалкий и совсем не победоносный. Дед Фишка оглядел их и, чувствуя, как нарастает в нем злоба, с издевкой сказал:
– Ну, что приуныли, соколики? Не первый раз людей убивать будете!
Солдаты покосились на него, переглянулись и промолчали. Это еще больше озлобило деда Фишку.
– Молчите? Тяте с мамкой прописать не забудьте, каким рукомеслом занимаетесь. Пусть порадуются, каких деток выходили!
Старика охватило неудержимое желание выговориться, и всю дорогу, от амбара до места расстрела в березовом леске, он, не умолкая, громко разговаривал.
Высокий тонконогий поручик молча, с безразличным видом шагал в стороне.
Унтер прикладом пытался утихомирить старика, но в конце концов плюнул и отступился. А дед Фишка кричал еще громче, ругался, грозил своим палачам партизанской пулей и предсказывал, что народ проклянет их навеки.
Только в березнике, когда мужиков вывели на полянку и поставили в ряд, дед Фишка умолк. Взглянув на затухающий закат, разбросавший по небу медные блики, на широкие поля, простирающиеся от горизонта до горизонта, на чернеющую вдали тайгу, дед Фишка закрыл глаза, и сердце его с болью сжалось.
«Матушку собирался лет на десяток пережить, – подумал он, – и вот… Эх, как ждут они теперь меня! Матюша – знать, чуяло его сердце – провожал сам, а смотрел-то как!.. По-христиански умереть думал: дома, на лавке, под божницей… Да где он, дом-то? Агашу с Нюрой выпороли, убивцы… Прощайте, родные! И ты, Максим, и ты, Артем, и ты, Маришка, прощайте…»
Он открыл глаза, и с длинных ресниц его скатилась крупная слеза.
Раздалась команда. Двадцать винтовочных стволов вытянулось по направлению к нестройному ряду мужиков.
Поручик отошел в сторону, вскинул руку вверх и коротко крикнул:
– Пли!
Дед Фишка почувствовал резкие удары в плечо и в ногу и падение стоящих рядом с ним. На миг он задержался, бессознательно улавливая ухом грохотавшее эхо выстрелов, потом чуть повернулся и, выкидывая руку вперед, подгибая голову под нее, упал на бок.
В ту же минуту дед Фишка услышал голос поручика:
– Унтер, пристрели вон того, крайнего!
Где-то рядом щелкнул одиночный выстрел.
Больше дед Фишка ничего не слышал.
Когда он очнулся, над ним сияло звездное небо и ветер с шумом проносился над безлюдными полями.
Старик поднял голову, осмотрелся и на четвереньках пополз через похолодевшие трупы расстрелянных.
В березнике он поднялся и, придерживаясь за ветки, попробовал идти. Сознание того, что он движется, наполнило его радостью, и всем своим существом, каждой частичкой своего истерзанного тела он ощутил, как хорошо быть живым. Сухие губы его раскрылись, и на лице появилась скупая улыбка.
Дед Фишка сделал несколько шагов еще, но голова у него закружилась, ноги подкосились, и он упал на подмерзшую каменистую землю.
4
Штаб партизан ждал деда Фишку с часу на час, но он не вернулся ни ночью, ни утром. Тогда стали гадать, что могло с ним случиться.
«Ночью ничего не узнал, а показываться на селе днем опасно, вот и сидит, вечера ждет», – говорили в штабе.
Матвей упорно молчал. Нехорошие предчувствия теснились в его душе. Не походило все это на старика. Был он на слова строг и обещаниями никогда не бросался.
Так в ожиданиях прошел весь день.
Вечером Матвей приказал Архипу Хромкову выслать двух конных разведчиков проехать по тропам, по дорогам вокруг Сергева, понаблюдать за селом.
На рассвете разведчики возвратились. Наблюдения их были скудными, ребята оказались робкими, и Матвей как следует отчитал их. Ночью в разведку отправился сам Архип Хромков.
Но все выяснилось неожиданно, еще до возвращения начальника разведки.
Для завершения кое-каких хозяйственных дел на стоянке армии Матвей оставил у Светлого озера небольшую команду под началом старика Петра Минакова.
В полдень старик явился в штаб самолично. Заслышав крик Петра Минакова, вступившего в пререкания с ординарцами, не допускавшими старика к командующему, Матвей вышел из балагана.
Минаков спорил с ординарцами, а позади него стояла Мария Дубровина.
– С недоброй я вестью, – дрогнувшим голосом сказал старик, подходя к командующему, и снял шапку. – Вчера в Сергеве расстреляли деда Фишку. Спроси-ка вон дочку Степана Дубровина.
У Матвея от этих слов потемнело в глазах. Будто сквозь изморозь смотрел он на девушку, нерешительно приближавшуюся к нему.
Круглое лицо Маняшки раскраснелось от смущения, а в карих с блеском глазах ее стояла мука. Никогда в жизни не говорила она с Матвеем, но уж кого про себя почитала, так это его.
– Здравствуй, Маня, – просто, стараясь не смотреть на девушку, сказал Матвей.
И сразу у Маняшки отлегло от сердца.
– Здравствуйте, Матвей Захарыч, – ответила она тихо.
Из балагана вышли Антон, Старостенко, Тимофей Залетный, подошел кое-кто из партизан, Маню Дубровину окружили, но теперь она, уже вполне овладев собой, громко рассказывала обо всем, что видела.
Три недели тому назад пришла она с эстонских хуторов в Сергево и нанялась к Зимовским в работницы. Всего она тут насмотрелась. Степан Иваныч вместе с карателями грабил партизанские семьи, лютовал, расправлялся со своими недругами. Но оборвалась его поганая жизнь от пули деда Фишки. Ночью Маняшка сама помогала Василисе перевезти труп с постоялого двора в дом Зимовских, а на другой день она видела, как вели по селу на расстрел в березник толпу мужиков. Был среди них и дед Фишка.
Угрюмо молчали партизаны. Матвей стоял, опустив голову, и, не перебивая, слушал Маню Дубровину. Антон хмурился, грыз мундштук, его рыжие усы топорщились. Старостенко дышал шумно, но внешне казался спокойным.
Долго никто не осмеливался заговорить, – шли минуты, шумел заунывно пихтач, и в скорбном, словно погребальном поклоне, свесив ветви, стояли у подножия холма березки.
Маняшка заговорила о жизни в Сергеве, о приезде новой партии солдат, о том, с каким нетерпением мужики ждут выхода партизан из тайги.
Посветлел взор у Матвея, задвигал ногами стоявший без движения Старостенко, Антон перестал грызть мундштук и веселеющими глазами поглядел на командующего. А Маня все говорила и говорила, не подозревая, что доносит штабу вести первостепенной важности.
– Спасибо, Маня, большое тебе спасибо, что пришла, рассказала, – тепло проговорил Матвей и перевел взгляд на Старостенко. – Илья Александрович, прикажи собрать ко мне всех командиров.
Маня поняла, что ей надо уходить, но уходить она не хотела. Она обеспокоенно посмотрела на Матвея, на стоявших рядом с ним командиров.
– Ты сыта, Маня? Дядя Петр, ты кормил ее, нет? – обратился Матвей к старику Минакову.
– Она, вишь, желает у нас остаться, Матвей Захарыч, – сказал старик.
Девушка подняла глаза на Матвея, в них была теперь больше чем просьба – мольба.
– У нас желает остаться? – переглядываясь с Антоном, переспросил Матвей.
Маня наклонила голову, повязанную белым полушалком.
– Я не побоюсь, Матвей Захарыч, – еле слышно проговорила она.
Матвей стоял, о чем-то раздумывая. Антон тоже молчал.
Старостенко переступил с ноги на ногу.
– Барышня совершила благородный поступок, она доставила нам очень ценные сведения, но… – Старостенко развел руками, – дела ей в партизанской армии не вижу. Лазаретов у нас нет, прачечных тоже, а жизнь наша – походная, трудная…
– Ну куда же, Лександрыч, ей в таком разе деваться? С отцом у нее нелады, идти обратно в Сергево опасно, – возразил Петр Минаков.
Партизаны с сочувствием смотрели на девушку. Да и сам Матвей был на ее стороне.
– Ладно, Маня, оставайся, – сказал он. – Только выдержишь ли? Живем мы, видишь как, – в балаганах, а то и совсем под открытым небом.
– Выдержу! – твердо ответила Маняшка, и глаза ее просияли.
Ночью партизаны напали на Сергево. Они вошли в село под покровом темноты, бесшумно окружили дома, указанные Маней Дубровиной, и перебили всех карателей до единого.
Нападение было внезапным, белые не успели оказать серьезного сопротивления. Партизаны понесли незначительные потери: один был убит офицером, и трое получили легкие ранения от случайных пуль.
Среди захваченных трофеев оказались пулемет, несколько ящиков патронов, гранаты, винтовки, два маузера. Такого успеха партизаны сами не ожидали.
Утром Матвей с Антоном пошли за село, в березник, но на месте расстрела нашли только кучу свежевзрытой земли. Каратели успели закопать расстрелянных.
Матвей и Антон остановились, сняли шапки и долго стояли молча, каждый по-своему в душе оплакивая деда Фишку.
Возвращаясь, они еще издали заметили толпу народа возле избы, в которой расположился партизанский штаб. Завидев командующего и комиссара, толпа расступилась. Тут находились Зотов с сыном Андреем, а чуть подальше дружески разговаривали Максим Строгов и слесарь Савося, пришедший к партизанам вместе с Антоном Топилкиным.
Матвей радостно кинулся к сыну. Весть о призыве его в белую армию принесли ему мужики, не перестававшие пополнять ряды партизанской армии.
В душе Матвей таил надежду, что сын сам поймет, где ему место, но тревога за него напоминала о себе всякий раз, как выпадала свободная минутка для раздумий, и командир партизан не раз жестоко ругал себя за то, что оставил Максима в селе.
В штабе окруженные партизанами Максим и Андрей рассказали о пережитом – все с самого начала. Матвей и Антон готовы были расспрашивать их без конца, – не часто до партизанской армии доходили вести о жизни в других краях, но Старостенко торопил открыть заседание штаба: командиры отрядов были в сборе.
Матвей и Антон поднялись, направились во вторую половину дома, а партизаны вышли во двор и тут продолжали расспрашивать Максима и Андрея.
5
Из Сергева партизанская армия двинулась на Волчьи Норы. Захватить село ударом в лоб было трудно. По точным данным разведки, кроме карательного отряда штабс-капитана Ерунды, в Волчьих Норах обосновалась колчаковская милиция. Матвей решил обмануть противника и с этой целью направил один из отрядов на Соколиновку. Дорога на Соколиновку соединяла Волчьи Норы с городом, и белые ни за что не допустили бы захвата этой деревни партизанами.
Партизанская армия имела теперь полтораста лошадей. Штаб армии создал конный отряд, возложив командование им на Тимофея Залетного. Отряду поручалось захватить Соколиновку, дождаться белых и, отвлекая их, уйти в лес. В этот момент главные силы партизанской армии должны были обрушиться на Волчьи Норы.
Маняшку Дубровину послали в Волчьи Норы разведчицей. Ей предстояло под видом найма на работу появиться у Юткиных или Штычковых и в разговоре, между прочим, упомянуть о движении партизан на Соколиновку.
Версты за две до Волчьих Нор ее нагнал Демьян Штычков, возвращавшийся вместе с одним из офицеров из города. Офицеру приглянулась девушка, он заставил Демьяна остановиться.
– Садись, красавица, подвезем! – крикнул офицер.
Демьян, вглядевшись в лицо девушки, спросил:
– Степана Дубровина дочка, ежели не обознался?
– Она самая, – ответила Маня и засмеялась. – А вот тебя, дядя Демьян, и не узнаешь. Я думала, купец какой с барином-офицером едет.
– Ну, садись, коли их благородие приглашают, – сказал Демьян и, потеснившись, освободил в кошевке место между собой и офицером.
Маняшка забралась в кошевку. Демьян тронул вожжами лошадей.
– Откуда и куда, девушка, путь держишь? – спросил офицер.
– Из Сергева иду, – ответила Маняшка.
– Из Сергева? – встрепенувшись, переспросил Демьян. – Так ведь… Там, говорят, партизаны появились?
– Вот потому и ушла оттуда. Сам знаешь, мое дело какое, дядя Демьян, – начала рассказывать Маня. – Все лето в работницах жила у Степана Иваныча Зимовского. А тут сначала Степана Иваныча партизаны убили, а потом и сами в село нагрянули. Всех богатых мужиков разом замели в каталажку, не у кого теперь и на работу пристроиться.
– И много там партизан? – заинтересовался офицер.
– Тыщи, – спокойно ответила Маняшка.
– Все там стоят?
– Нет. Может, и полтыщи не осталось. – Маня покосилась на офицера и, как бы нехотя, добавила: – Болтали люди, будто на Соколиновку двинулись.
– А ты по дороге не видела их отрядов? – продолжал допрашивать встревоженный офицер.
Маняшка усмехнулась.
– Плохо ты знаешь их, ваше благородие. Они дорогами не ходят, лесом все пробираются. В Сергеве о них и слыхом не слыхали в ту ночь. Спали все. А под утро они как налетели, как забабахали!.. Вот страсти-то! Главный-то офицер ваш, говорили, выскочил на крыльцо, а партизаны уж тут как тут, во дворе. Ну, тут и смерть нашел.
Офицер, делавшийся все более мрачным и озабоченным, подмигнул Демьяну. Тот, вытягиваясь через передок, хлестнул кнутом лошадей, и спустя несколько минут кошевка остановилась перед двухэтажным домом купца Белина. А еще через минуту Маня Дубровина повторила свой рассказ лично штабс-капитану Ерунде.
На другой день разведчики партизанской армии, неусыпно наблюдавшие за дорогой Волчьи Норы – Соколиновка, донесли в штаб, что весь свой отряд, милицию и команду «армии содействия», во главе с Демьяном Штычковым и Евдокимом Юткиным, штабс-капитан Ерунда лично повел на Соколиновку.
Партизанская армия была начеку. Матвей приказал отрядам продвигаться с предельной скоростью. Партизаны шли всю ночь без отдыха, забыв об усталости и помня лишь наказ командующего: опередить белых во что бы то ни стало.
На рассвете отряды встретили передовые конные заставы, высланные вперед еще с вечера. Донесения их были радостными: путь в Волчьи Норы открыт. А в полдень колонны партизанской армии вступили в село.
Погода стояла пасмурная, холодная. Жгучий, порывистый ветер бил в лицо снежной крупой, но, невзирая на это, встречать партизан высыпали и старые и малые. На площади у церкви Старостенко построил отряды, и Матвей обратился к ним и населению с речью.
После митинга, не теряя времени, Старостенко развел отряды на участки обороны, а Матвей с Антоном отправились проверять их боевую готовность.
Однако, как ни строга была у партизан дисциплина, полностью избежать ее нарушений не удалось. К вечеру в избах то там, то здесь послышались песни, улицы тоже оживились, и временами казалось, что войны нет и в помине.
Ерунда не сразу понял, что его одурачили. Наутро он бросился назад в Волчьи Норы. Однако многократные попытки его в течение дня выбить из села партизан не имели успеха. К вечеру он увел свои отряды и остатки «армии содействия» в Жирово.
6
В середине ноября в Волчьих Норах состоялся съезд революционного крестьянства Юксинского края. Кроме делегатов от рабочих шахт и города, на съезд приехал председатель подпольного губревкома Тарас Семенович Беляев.
Делегаты собрались в большом доме купца Белина. Прежде чем открыть заседание, Антон Топилкин предложил почтить память погибших партизан вставанием. Имя деда Фишки, как одного из заслуженных партизан, Антон назвал отдельно.
Съезд, на котором присутствовали старые и молодые, мужчины, женщины, партизаны и крестьяне, поднялся, и с минуту люди стояли в глубоком траурном молчании.
Потом Беляев выступил с большим докладом. Председатель губревкома под одобрительный гул и рукоплескания, временами прерывавшие его речь, говорил о РСФСР и международном положении, о начавшемся разгроме белогвардейских армий и бегстве иностранных интервентов, о задачах партизан, которые должны помочь Красной Армии добить Колчака.
С гордостью в голосе Тарас Семенович рассказывал о героизме рабочих и крестьян, о их беспредельной преданности делу революции. Черные силы всего мира во главе с американо-английскими империалистами с оголтелой ненавистью навалились на молодое Советское государство, но партия большевиков подняла на борьбу миллионные массы народа и приведет их скоро к полной и окончательной победе над внутренними и внешними врагами. В резолюции, принятой по докладу, съезд с громадным подъемом провозгласил образование в тылу колчаковских войск Таежного советского района как составной части РСФСР.
Вторым пунктом на повестке дня съезда стоял вопрос о посылке делегации партизан в Москву, к товарищу Ленину.
С докладом по этому вопросу выступил Матвей Строгов. Он говорил, что не за горами уже мирная жизнь и нужно посоветоваться с товарищем Лениным, как строить ее, какое найти применение тем богатствам, которые таятся на бескрайних просторах Юксинского края.
В делегацию нужно было избрать пять человек – самых лучших и самых достойных.
Съезд начал намечать кандидатов, и в этот момент, пристукивая палкой, вошел сгорбленный старик.
На мгновение все замерли, не веря своим глазам. Потом Антон Топилкин прыгнул через скамейку и с криком: «Дед Фишка!» – бросился старику навстречу.
Вскочили со своих мест и делегаты. Обняв Матвея за шею, дед Фишка долго не отпускал его, глухо всхлипывая. Делегаты со слезами на глазах наблюдали за ними.
– Пусть съезду расскажет, откуда он взялся, – предложил кто-то.
– Просим! Рассказывай, дед Фишка! – закричали, со всех сторон.
Дед Фишка, побледневший, худой, осунувшийся, нетвердо подошел к столу и, волнуясь, проговорил:
– Я, слышь, мужики, начал жить второй век. Беляки хотели в могилевскую меня отправить, а она, вишь, смерть-то, меня не принимает. Шесть недель лежал я в подполье на хуторе у ломовицкого мужика Терентия Залетова под самым носом у белых. Приполз к нему, когда меня расстреляли вместе с мужиками из Васильевского поселка, чуть живой. А сейчас в полной силе, стреляная нога вот только немного подгуляла.
Помолчав, он с улыбкой продолжал:
– Вот, выходит, раз уже похороненный был – по приметам это дюже хорошо: жить мне, нычит, еще один век!
Делегаты бурно рукоплескали. Дед Фишка отошел от стола и сел рядом с Беляевым.
Когда Антон Топилкин попросил съезд вернуться к обсуждению кандидатов в состав делегации к товарищу Ленину, съезд многоголосо ответил:
– Деда Фишку!
….
Делегацию к Ленину отправить не удалось. Юксинским партизанам совместно с наступающими частями Красной Армии пришлось участвовать в разгроме войск колчаковского генерала Пепеляева.
