Травяной чай
В Петрограде, в доме с наружными железными лестницами, на третьем этаже в 1919 году снял комнату гражданин по фамилии Манин. Ходил он скромном сером костюме и черном пальто, по виду его можно было принять за отставного преподавателя. Ежедневно его навещал глазастый брюнет, одетый в кожаную куртку, и поношенные галифе и сапоги. Так тогда одевались многие люди. И агенты чека, и бандиты, и интеллигенты. Война с Германией, а затем и гражданская война привели к тому, что штатского платья в стране стало мало, а военного – наоборот. Галифе, френчи, гимнастерки, бушлаты – заполонили Невский проспект.
Брюнет, прежде чем пойти к Манину, каждый раз долго стоял напротив его дома, высматривал что-то, что говорится, вынюхивал. Потом с оглядкой поднимался по железной лестнице.
Обстановка в комнате Манина состояла из стола, трех стульев и старой деревянной кровати. Была еще окрашенная половой краской книжная полка, на которой стояли книге по физике. И каждый, кто входил в комнату мог понять, что Манин имеет к физике какое-то отношение.
Брюнет постучал особенным стуком: три удара – пауза, один удар – пауза и опять – три удара.
Манин произнес за дверью традиционное: «Кто там?»
Пришелец весело ответил:
– Свои, Загоренко!
– А-а! Украинец! Заходите! – Манин отодвинул щеколду и снял цепочку.
– Чаю хотите? – спросил гостя Манин.
– Чай-то у вас наверняка травяной? Ну, ладно, наливайте! – согласился брюнет.
– Нынче и травяной чай можно за благо почесть, – сказал Манин, – разорили Россию дочиста. Верите – нет, как вор, ночью отдирал плаху от забора в каком-то переулке, чтобы принести ее сюда, расщепить и варить на печке-буржуйке чай. Ну и названьице печке дали! Буржуи разве такими печами когда пользовались?
– Я не понимаю вас, господин Манин. Чего вы тянете время при таком-то раскладе? Зря вы не хотите открыть мне ваши петербургские тайники. Сегодня я смогу вас спокойно перевести через границу, потому что я – граф Загорский, парапсихолог, знаток черной и белой магии и могу отводить глаза. Я вас переведу за очень скромную плату. Матильда Ивановна, госпожа Хотимская-Витте, как бывшая начальница всей пограничной охраны России знакомая пограничникам, давно уже слиняла через контрольную полосу и где-то там лопает шампанское в Стокгольме, в Копенгагене, а может, и в Париже.
Объясните, чего вы ждете? Расстрела? Ведь мышеловка скоро захлопнется! Большевики окрепнут и первое, что они сделают, закроют границу огромным висячим замком. А ключ при каждом обороте будет петь Интернационал! Опомнитесь, Иван Федорович! Нет более царя батюшки, нет вашего друга и заступника Гриши Распутина. Чекисты не сегодня-завтра скажут: «никакой вы не Манин, а самый настоящий Манасевич-Мануйлов!» И ваши заначки в Питере или где-то еще пропадут. Давайте-ка перейдем границу. На той стороне вы дадите мне адреса ваших заначек, я их заучу, как таблицу умножения, и потом в несколько приемов перетащу ваши богатства через запретную черту. Вам это почти ничего не будет стоить, просто возьмете мне билет на пароход до Америки. Вот и все.
– Нет! – проскрипел Иван Федорович, – я не могу сейчас уйти. Мне из Сибири должны привезти ценную картину. Я должен отдать ее до поры в верные руки…
– Фи, какой несговорчивый! Поверьте, без меня вы погибнете от пограничной пули. А я вас мигом переведу, сниму вам дачку у знакомого чухонца. И вскоре все ценности будут у вас.
– Картину жду, редкостная очень… – повторил Манасевич.
– Картину? – переспросил Загоренко-Загорский, – а что за картина такая?
Они пили чай, беседовали, как вдруг в дверь постучали.
– Кто там? – тревожно вопросил Манасевич-Манин.
– Из томскова города, «Прощаль» доставил! – сказал голос за дверью.
Манасевич, ощупывая револьвер в заднем кармане, отпер дверь, не снимая цепочки, выглянул в щелку.
Перед дверью стояли мужик и девушка, держа огромный рулон.
– Союз русского народа! – вполголоса сообщил старик, Россия для россиян, и Бог с нами!
– Проходите.
Старик был одет в сермягу и лапти, девушка была в драной душегрее, в платьице, из грубой серой материи, в стоптанных башмаках. Ее хорошенькая головка была повязана красной косынкой и старой шалью.
Дед Варсанофий пояснил:
– Сначала были одеты прилично. Три раза нас с поезда снимали, как чуждый элемент. «Прощалию» пытались отнять. Потом я сменил одежу. Станут лезть: «Куда едешь, что везешь?», отвечаю, мол, бабушке в деревню холсты везем, выменяли на картошку. Смычка города с деревней. Ну, оно и ничего. Доехали.
А тут я ни в какие трамваи, омнибусы садиться не стал. Да в них с «Прощалией» и не влезешь. У вас в вокзале карта Петрограда висит. Ну, я взглядом ее на квадраты разбил. Сначала в одном квадрате ищу, где господин Манасевич? Так, в этом квадрате нет, перехожу к следующему. Нашел. Чувствую, тут где-то. И пошли с Аленой, рулон этот тяжеленный тянем. И вот дошли по Невскому до сего дома. С адресом в бумажке сверился – точно! Может, еще кое-что старик Варсанофий! Умеет!
Иван Федорович Манасевич приказал развернуть картину. И зрители увидели залитую лунным светом рощу, огромный глаз, висевший на зелененькой ветке березы, из глаза капали крупные хрустальные слезы. Внизу картины была птичка, привязанная за ножку к фонарному столбу, она рвалась к глазу, норовя клюнуть его…
– Да, – сказал граф Загорский, – впечатляет! – а сам при этом смотрел не столько на картину, сколько на Алену.
– Кучерявый! – вскричал Варсанофий, причем лицо его в момент покрылось красными волдырями. – Ты на Алену шибко-то не пялься, не то я у тя глаз выну и на ту же ветку подвешу! – И ты, Алена, чего на него воззрилась? Ты не знаешь, а я помню в томских газетах его смазливое личико печатали. Он с молодых красивых и глупых, как ты, бабенок всю кровь дотла высасывал, поняла? Потом сбежал. Его полиция искала, а он вон где!
Загорский сделал вид, что не слышит старика и обратился к Манасевичу:
– До свидания, Иван Федорович! Как только вы пристроите картину у своих людей, и как только ваши гости отбудут обратно в Сибирь, я снова буду у вас. Тогда мы без проволочек устроим переход. Помните, затягивать с этим делом – опасно…
Загорский ушел, а Варсанофий осенил дверь крестным знамением:
– Чует кошка, чье мясо съела. Небось сразу слинял отсюда. Иудей, его же сразу видно. Ваше превосходительство! Не доверяйте поганцу! Я истинно русский человек, и мне Богом тоже особливая сила дана. Но я с девок кровь не сосу, я их по Божьему предназначению использую. А вот глаза отвести не хуже этого пархатого умею.
– Он не еврей, он хорват! – заступился за графа Манасевич. А ты даже и не знаешь, где она эта граница находится и с чем ее едят.
– Знаю, ваше превосходительство! Я скрозь стены все вижу на десять верст вперед, я всех брунетов бляндинами делаю.
– Это в Питере многие парикмахеры могут – волосы перекрашивать.
– Так они – краской, а я взглядом, и с Божьей помощью.
– Меня, к примеру, ты перекрасить смог бы? – поинтересовался в шутку Манасевич.
Дед тотчас стал смотреть ему в переносицу. Смотрел, смотрел, дунул, плюнул, сказал:
– Подите к зеркалу!
Иван Федорович глянул в зеркало и отшатнулся:
– Ты что же наделал, чудак! Зачем же ты из меня такого блондина изобразил? Я слежки стараюсь избежать, живу тише мыши, а теперь скажут: перекрасился, значит, скрывается от кого-то! Давай, возвращай меня в прежний вид!
– Извиняйте, но могу только в одну сторону. Да вы не печальтесь, это как бы воображение одно, оно потом само пройдет!
– Когда пройдет?
– Не знаю! Я только недавно перекрашивать людей в бляндинов начал. Далекого результата пока не видел.
– Ну а насчет перехода через границу – ручаешься?
– Чтоб мне мужской силы лишиться, ежели вру!
– Ну и клятва! Ты ведь пожилой уже.
– Мало ли что, Ну, Богом клянусь, отцом нашим!
– Хорошо, дня два-три поживете у меня. Я тут побываю в некоторых домах, кое-что легкое заберу, так чтоб идти с одним маленьким саквояжиком. Россия не погибнет! Пока за границей будем силы собирать, чтоб спасти ее от красной заразы!
– Точно! – подтвердил Варсанофий. – Спасти матушку Расею от жидов и масонов, все комиссары – пархатые, чесноком воняют…
Через три дня около финской границы шагали они с мешками на спинах, поверх одежды надеты были на них специально изготовленные колдуном балахоны связанные из хвойных ветвей.
– Помалу, помалу! – повторял Варсанофий. – Ступайте, чтоб ни одна ветка не хрустнула.
– Стой! Кто идет! – внезапно раздался окрик.
– Это они заметили вспугнутых нами птичек. Замрите, как снопы, они сейчас сюды смотрят через бинокуляр.
Вдруг вспыхнувший луч прожектора ударил Манасевичу прямо в очки. Иван Федорович света не вытерпел и заскакал по кочкам как козел, иногда он поскальзывался, разбивал болотный лед, с трудом распрямляя вновь длинные ноги.
– Стой, стрелять буду! – прозвучало еще раз. Грохнул выстрел и Манасевич упал. Прожектор переместился в место его падения.
– Алена! Пора когти рвать, ползком, ползком! – хрипел в ухо девушке Варсанофий.
На финской стороне они вышли на луг со стожком. Потом увидели крытый черепицей дом и примкнувшие к нему аккуратные сараи. В конюшне лошади мирно хрупали овес.
– Обойдем сторонкой, надо подальше от границы отойти, чтоб никто не сумлевался.
– Че же теперь делать будем в чужедальней сторонушке? – запричитала Алена.
– Че делать, че делать! – передразнил ее Варсанофий, ты благодари Господа Бога, что жива осталась. А Финляндия – какая чужедальняя сторона? Еще недавно она была, нашей рассейской, тут почти весь народ балакает по-русски.
– Ивана Федоровича жалко!
– Жалко брильянтов, которые у него в мешке были, теперь это доб-ро комиссарам досталось. Но какой-то ломоть серебряных и золотых фитюлек он и в мой мешок положил. Поживем! Из лаптей в лаковую обувь переобуемся. Шампань жрать будем, коньяки, жить во дворцах будем! А ты – Иван Федорович! Хрен с ним, с Иваном Федоровичем! Было ихнее время, теперь стало – наше!
Так два бывших томича стали жить в Финляндии. Граф Загорский, видимо, тоже перешел границу.
Следователь Кузичкин давно вернулся в Москву, но о сбежавшем кровососе не забыл. Он перечитывал всю российскую, и всю доступную ему зарубежную прессу. И, конечно, он обратил внимание на заметку, в которой говорилось, что в Австрии полиция безуспешно ищет маньяка-вампира, убившего с десятка два юных женщин. «Эге, вот ты где голубчик!» – подумал Кузичкин. А через какое-то время прочел, что эпидемия подобных убийств в Австрии стихла, зато забушевала в Аргентине.
«Ну и прыть!» – сказал Кузичкин. Но больше заметок о подобных событиях он уже не находил. «То ли его укокошили, то ли посадили!» – решил Кузичкин.
