Прощай, прощаль!
Жена Степана Туглакова, Евдокия Федоровна, рвала волосы и выла, когда в их доме появились люди с улицы Миллионной из штаба Союза русского народа, чей лозунг: «За веру, царя и Отечество». Царя-то, говорят, уже нет, а общество осталось. И вот солдат, не солдат, но человек с ружьем, в богатой бобровой шапке, в новых сапогах, суконных галошах предъявил Степану мандат, в котором было сказано:
«Срочно! Совершенно секретно! Во имя спасения России и русского народа, нужно срочно сплотиться и собрать средства для борьбы. Как нам известно, в доме у Степана Туглакова находится картина знаменитого ныне на Западе художника-футуриста Кармина. В интересах борьбы за дело русского народа предлагаю упомянутую картину у Туглакова изъять. И тайно переправить со специальными экспедиторами в Петроград по отдельно указанному мной адресу.
Манасевич-Мануйлов».
Туглаков прочитал мандат и строго сказал:
– Я большие деньги отдал за картину «Прощаль», и ваш Манасевич-Мануйлов мне не указ. У меня сын Савелий в битвах за русский народ погиб, слышите, баба моя ревмя ревет. Из Омска написали, что сейчас все похоронные команды на оборону города кинуты. Некому Савелия родителям доставить. По нынешним временам это непросто. Вот вы и помогли бы мне в этом, я ведь тоже русский человек.
Человек в полувоенной форме и собольей шапке скомандовал своим бородачам:
– Обыскать все, найти картину!
– Стрелять буду! – взъярился Туглаков, раскрывая шкатулку в которой у него хранился револьвер. Но бородачи тотчас наставили на него свои револьверы. Евдокия Федоровна от обиды взвыла еще громче. Союзнародцы картину увидели сразу же в новом просторном зале, который Туглаков построил специально для обзора этого громадного полотна. От красных картину в сарае уберег, а от этих не спасся, выставил на показ. Вот тебе, бабушка, и юрьев день! Ай, ай, ай!..
Ярость в его душе еще кипела, когда в дом вошли новые посетители: Федька Сомов на костылях, Аркашка в форме мотоциклиста, Фаддей Герасимович в старом солдатском мундире без погон и Коля Зимний в хорошем костюме.
Аркашка принялся кричать:
– Как смели вы обмануть юношу, сироту, всучив ему никуда не годные керенки, дав труху вместо денег! Давайте другие деньги, иначе мы вызовем полицию! – при этих словах Аркашка картинно принял позу сеятеля и начал посыпать полы керенками.
Оглушенный несчастьями, валившимися на него одно за другим, Туглаков не гневался, сил не хватило. Он только сказал:
– Парень! Не вопи ты так. У нас сына Савелия убило. Лежит в Омске, а вывозить тело некому. Я дела бросить в такое время никак не могу, а баба разве это сумеет? Вы втроем подрядились бы, съездили. Я тебя, Папафилов, знаю, ты шустрый.
– А сколько дашь? И опять же керенками платить будете?
После этих слов Евдокия Федоровна вскочила с залитого ее слезами кресла:
– Какими керенками? Во, возьмите! И это, и это! – она срывала с себя золотые серьги и кольца. Продадите по дороге. Вернетесь, привезете сынка – еще дам столько же. Степушка! Дай царских тысяч двадцать, чтобы в вагоне-холодильнике место было для Савелюшки. Дай им и на проезд туда и обратно. Только не обманите мать! Вот этого юношу я знаю, сколько раз во Второвском пассаже у него туфли примеряла, скромный такой.
– Вот по знакомству-то вы его и обманули! – не удержался от упрека Аркадий.
– Да не обманули. Кто ж его знал, что керенки ходить перестанут? Вы мне Савелия привезите, я Коле все возмещу теми деньгами, которые будут в ходу… – Клянусь! – воскликнул Туглаков.
На улице Аркадий сказал:
– Отлично все устроилось. И мне, да и Федьке надоело на Цусиму горб гнуть. Прокатимся. И Коля с нами. А Фаддей Герасимович пусть ждет, когда мы Савелия доставим, Туглаков рассчитается, то тут и будет Фаддею Герасимовичу корова.
Кривыми улочками они вышли к Обрубу, перешли Каменный мост, около моста стоял дом Банникова, глядящий окнами и на мост, и на Ушайку. В доме размещался трактир «Эрмитаж». Вдруг раздался треск, звон, в одно из трактирных окон выскочил рыжий еврей в черном лапсердаке, в сапогах с высокими голенищами и лакированном картузе, и завопил:
– Караул! Грабят!
Аркашка оживился:
– Айда! Поможем!
– Зачем связываться? – сказал Коля, – нас не касается.
– Не скажи, в таком деле всегда поживиться можно! – крикнул Аркашка и побежал за рыжим. Из трактира выскочил плотный господин в котелке и вытянул вперед руку с револьвером и выстрелил пять раз подряд:
– Ложись! Ложись мать вашу, дырок наделаю!
Аркашка остановился, рыжий присел:
– Ой я ранетый!
Рыжий потрогал свой зад, поднял руку, растопырил пальцы, дрожащими губами лепетал:
– Ой, мокро, ой, я ранетый.
– Ты не ранетый, ты сранетый, – сказал Аркашка, – ухватив рыжего за плечо. Ты понюхай ладошку, воняет!..
Тут подбежал к ним плотный господин и крикнул:
– Все, которые прохожие, ко мне! Вяжите этого типа и в свидетели пойдете! Я следователь по особо важным делам, фамилия моя Соколов. Беру Юровского Якова, цареубийцу…
– Ну влипли! – сказал Аркашка, прямо сказать, дивно вляпались. – И поспешил успокоить следователя, – это же не Яков Юровский, это же – Элия.
– Как Элия? – воскликнул Соколов. Вот у меня его фотопортрет. Это есть государственный преступник, цареубийца, Яков Юровский.
– Нет я есть – Элия! – ныл обвонявшийся ювелир. Янкель – да, я похож на Янкеля, ведь мы родные братья, но почему я должен отвечать за него, если я его уже столько лет не видел?
– В участок, в участок! – шумела толпа, там разберут.
Волей-неволей пришлось Коле, Аркашке и Фаддею Герасимовичу идти в участок свидетелями. Туда же по требованию Соколова был доставлен раввин хоральной синагоги Моисей Певзнер. Соколов ему сказал строго:
– Ну, говори, как перед своим еврейским богом, это сидит на лавке – кто?
– Говорю, как перед Богом, совершенно ответственно заявляю, что это ювелир Элия Юровский… А что до Якова, то если он и бывал в синагоге, то не при мне, а при прежнем раввине Бер-Левине. Я вам скажу, из этого Бер-Левина такой же раввин, как из моей мамы – папа римский! Так вот, Яков потом ездил в Германию и там принял лютеранство. А это такая гадость, что сто раз тьфу! А сейчас Яшка в Екатеринбурге стал атеистом. А это уже такая гадость, что сотни тысяч раз тьфу-тьфу!
– Ты много болтаешь. Ты мне поклянись, что это на лавке сидит не Яков, вот же портрет, как две капли воды…
– Да они братья, потому похожи. Но здесь, на лавке сидит – Элия. Он мой прихожанин, мне ли не знать. Но вы же всегда имеете прекрасную возможность вызвать сюда маму Юровских, она их рожала, она и может вам ответственно заявить, что здесь находится ее Элия и никто другой.
– Всех свидетелей задержать до конца расследования! – приказал Соколов, подбежавшим на выстрелы городовым. Соколов уже давно разыскивал в Томске следы цареубийцы, и теперь ему показалось, что дело сдвинулось с мертвой точки. Вот именно – с мертвой. Смертельное дело-то.
Аркашка заблажил, взмолился:
– Ваше благородие! Мы должны ехать в Омск, там лежит в леднике труп погибшего геройского юнкера. Барыня-купчиха нас туда отправляет. Нам никак нельзя сегодня здесь задерживаться. Вы хоть барыню спросите…
– Ладно! – сказал Соколов, – пусть старик сходит за этой барыней. А пока остальных приказываю запереть вместе с Элией.
– Фаддей Герасимович! – крикнул Аркашка, – пусть барыня бежит сюда быстрее ветра, если хочет, чтобы мы сегодня же отправились за ее покойничком Савелием!
И получаса не прошло, а возле участка остановилась сверкающая лаком коляска, запряженная двумя орловскими рысаками. Евдокия Федоровна тотчас направилась к следователю, потихоньку подталкивая к следовательской папке пятисотрублевую купюру с изображенным на ней императором Петром Первым, она плачущим голосом вещала:
– Мой Савелий, мой мальчик погиб, его убили красные изверги. А ему всего восемнадцать лет было. Он хоть купецкого рода, но решил стать офицером, чтобы отдать жизнь борьбе с красными бандитами, вы понимаете… А этот молодой человек, Аркаша Папафилов, не имеет никакого отношения к Юровским. Он православный, русский. Он взялся с другом, ветераном русско-германской войны, доставить мне тело покойного сына. Поймите материнское сердце…
Пока она все это говорила, пятисотрублевый Петр Первый тихонько полз к следовательской папке, одним краем углубился в нее, а потом и весь исчез в ней, успев укоризненно глянуть на всю компанию.
– Барыня! – сказал Аркашка, – вот еще Коля Зимний, сын офицера, он хочет в юнкерское училище поступать, он освоит военную науку и отомстит краснопузым за бедного Савелия…
Соколов проверил документы у Коли и Аркадия, и Федьки Салова и отпустил их с барыней.
Через полчаса они ехали в туглаковском ландо в сторону вокзала. В предвкушении приключений приятной жизни смеялся Аркашка, с улыбкой ехал и герой войны, Федька Салов, и его кресты и медали звенели у него на широкой груди. Если в начале его сидения возле храма на его груди был всего один Георгиевский крест, то теперь он стал кавалером трех георгиевских крестов, да еще имел несколько медалей. Все эти знаки отличия ему привесил Аркашка, справедливо полагая, что выручка от этого сильно возрастет. Рядом с ним и Аркадием пригорюнившись сидел Коля Зимний. Не такой ему рисовалась встреча с родной матушкой. Он долгие годы мечтал об этой встрече. И что же? Ему было жаль мать, себя и всех на свете людей. Ну почему, почему, большинство людей несчастливо? Кто это так устраивает? Или оно само так устраивается?
Они поспели как раз к отправлению поезда. Разместились в господском вагоне. И когда поезд тронулся, Туглачиха помахала им своим надушенным платочком. И перрон вместе с ней пробежал в противоположную сторону и скрылся. Поезд мгновенно окунулся в теплую ночь, и в свете луны было не понять, то ли в ложбинах стелется дым паровоза, то ли туман.
А в ночном Томске, в здании охранки светилось окно на втором этаже. В маленькой комнате сидел за письменным столом следователь Соколов, расстегнув сюртук и закурив сигару, писал донесение. Теперь он имел уже результаты, позволявшие писать донесение. В его душе воцарился покой и порядок. Расследование идет своим чередом, документы копятся. Он не зря ест хлеб. Он разоблачит цареубийц и его имя навсегда будет вписано золотыми буквами в историю России.
Перо бежало по бумаге и выводило аккуратные строки:
«За две недели мной выслежено и арестовано 80 дезертиров. Проведены важнейшие акции:
а) открыт, выслежен и арестован по требованию контрразведки при ставке Верховного правителя брат непосредственного физического убийцы государя императора и его семьи Якова Юровского Илья Юровский;
б) ликвидированы эсеровские организации в г. Томске. Арестованы Пятницкий, Петров-Аржанников и др. Дознание и дальнейшие аресты производятся;
в) по городу Томску арестовано 180 человек по подозрению в подготовке большевистского мятежа… После более обстоятельных допросов арес-тованные будут этапированы в Омск для дальнейшего расследования».
