Во дворце мертвых

Профессор Михаил Федорович Попов, создатель кафедры судебной медицины, заказал томским архитекторам строительство здания по образцу Лейпцигского анатомического музея.

Здание в белой березовой роще, неподалеку от речки Медички и чуть в стороне от других университетских корпусов, вызывало у томичей жутковатое любопытство. Именно сюда привозили криминалисты трупы на экспертизу. Помимо мертвецкой в подвальной комнате разместился музей. Там под стеклом лежали отрытые на Воскресенской горе останки. Черепа пробиты, кости переломаны. Ученые изучили черепа, шлемы, кольчуги, копья, сабли, стрелы. Доказали: русские ратники, они обороняли крепость Томскую в семнадцатом веке. Не пощадили жизни своей, не отступили, не спрятались.

В подвале была еще небольшая часовня и был при ней орган. Так что можно было отпевать покойников любого вероисповедания. Сторожем при мертвецкой и одновременно дьяконом и органистом был Иоганн Иоганнович Штрассер. В давние годы он попал в Петербург, убил из ревности одного своего соотечественника, был осужден в каторгу. Отбыл срок, и местом поселения ему определили Томск. Он уже давно чувствовал себя коренным томичом. Иван Иванович, как теперь его называли, взял за обычай играть на органе всякий раз, когда лифт поднимал из мертвецкой в верхнюю прозекторскую залу какого-либо покойника.

Зала эта сияла кафелем и была ярко освещена электричеством. У стен стояли кадки с фикусами, пальмами и розами из ботанического сада. В тот поздний вечер находились там создатель кафедры судебной медицины и Дворца мертвых, Михаил Федорович Попов, его помощник – приват-доцент Михаил Иванович Райский, санитар Николай Николаевич Бурденко. Был тут и профессор кафедры лечебной диагностики Михаил Георгиевич Курлов, учившийся во многих странах. Создатель общества по борьбе с чахоткой «Белая ромашка», он читал лекции о борьбе с чахоткой прямо на вокзалах и базарах и носил на груди белую шелковую ромашку. Присутствовал тут и граф Загорский, который живо интересовался всем неординарным и необычным, что имелось в старинном сибирском городе Томске.

– Коля! – обратился Попов к Николаю Николаевичу Бурденко, – спуститесь, пожалуйста, вниз и подготовьте пассажирку к путешествию.

Бурденко спустился в подвал и, завидев его, Иван Иванович, седой, с распущенными черно-седыми волосами, выпил рюмку перцовки и сел за портативный орган чикагской фирмы «Стори и Кларк».

Внизу Бурденко позвонил. Наверху Попов нажал кнопку электролифта, который тотчас пополз вверх. И сразу же раздались звуки органа.

– Ага! Наш Харон запел! – улыбнулся Попов. Возле ног ученого расползлись жалюзи, и из раскрывшегося прямоугольного отверстия поднялась мраморная столешница, на которой лежало обнаженное тело молодой женщины.

Мужчины все смотрели на него, пытаясь быть равнодушными, но никому из них это не удалось.

– Черт возьми! – прервал молчание Михаил Иванович Райский, – я никак не мог выделить из своих обычных расходов сумму, которая позволила бы мне посетить ресторан гостиницы «Европа» и послушать румынский женский оркестр. Я слышал легенды о красоте этой первой скрипки и мечтал ее видеть. И что же? Я ее вижу, и даже обнаженной. Но нет, не радость вызывает это у меня, а сожаление. Печаль, если хотите.

– Мы – медики и в данном случае должны смотреть на тело с медицинской точки зрения, – сказал Попов, – подайте мне, пожалуйста, скальпель! – Он обернулся к Загорскому, – граф, вам может быть неприятно будет это видеть.

– Чем больше видишь, тем больше знаешь, – ответил граф, – меня интересуют разные науки, не знаю почему, но мне всегда хотелось видеть все стороны жизни.

Ученый делал надрезы, отворачивал ткани тела, он ковырялся в теле мертвой женщины спокойно, словно огородник в своей грядке.

– Прежде всего, имел место половой акт, может, не один раз. Судя по ранке на ее шее, по обескровлению, умерщвлена путем укуса в шею и высасывания крови, после очередного сеанса любви. Такой смертельный поцелуй. Потеряла много крови. Пыталась сопротивляться, на запястье правой руки синева и ссадины. Вообще, имела хорошее здоровье, хорошие сердце и легкие, в порядке зубы, пищевод, желудок и печень, и мышцы упругие, могла бы долго жить…

Закончив осмотр, Михаил Федорович пошел к рукомойнику и сказал Райскому:

– Михаил Иванович, занесите все, что нужно, в протокол и зовите следователя.

Вошел следователь Хаймович, карие глаза и орлиный нос его выглядели зловещими, но заговорил он неожиданно тонким детским голоском:

– И что мы имеем с вашим заключением, господа эксперты? Тэк-с, почитаем. Ваше мнение совпало с моим полностью. Я уже пятнадцать лет следователь и впервые сталкиваюсь с вампиризмом. Как вы думаете, господа, откуда это берется, такая гадость?

– Я где-то читал, что это бывает врожденное. Впрочем, ученые люди, возможно, меня опровергнут, – сказал граф Загорский. – Вообще-то, было бы интересно посмотреть на человека-вампира. Надеюсь, что господин следователь нам такую возможность предоставит.

Попов пояснил:

– Природа этого явления учеными еще до конца не распознана. Есть предположения. Скажем, знаете, бывает волк-людоед. С чего начинается его людоедство? Он каким-то образом отбивается от стаи, от мест, где находил привычный для себя корм, оленей и прочее. И ему встречается беспомощный ребенок, которого он загрызает. Он узнает вкус человечины. И потом уже от него можно ждать новых нападений на людей. То же и с вампирами. Возможно, в детстве подружка попросила его высосать кровь из ранки на пальце. Высосал. Вкус крови понравился. И он уже не может его забыть. Но это только гипотеза.

Михаил Иванович, накройте, пожалуйста, тело.

– Нет! – возразил следователь Хаймович, – не накрывайте! Я сейчас приглашу сюда своего вампирчика, пусть полюбуется на свое художество!

– Дементьев! Введите арестованного! – крикнул Хаймович, приоткрыв дверь в коридор.

Дюжий конвоир ввел тощего, бледного юношу. Он взглянул на тело, вскричал:

– Бела! Бела!

– Смотри. Смотри, негодяй, что ты с ней сделал! – тряс его за плечо Хаймович. Юноша ничего не ответил, он вдруг рухнул на пол.

Райский наклонился, приподнял веко, сказал:

– Обморок, надо ему дать понюхать нашатырного спирта. Кто он такой? Кто он, загубивший артистку Белу Гелори, будучи хлипким и слабонервным?

– Он – младший приказчик из магазина Второва Николай Зимний.

– Неужели? Разве может быть преступником такой юный и нежный? – удивился Попов. Может, вы ошибаетесь?

– Доказательств у нас более, чем достаточно, – возразил Хаймович, и свидетели есть, так что не открутится.

Попов сказал:

– Жаль мальчишку. Ей-богу, есть что-то у него в лице такое, благородное. Надо сказать Топоркову Николаю Николаевичу, пусть проведет психиатрическую экспертизу. Если он даже вампир, это – мания, болезнь. Так уж лучше ему в психолечебнице быть, чем в тюрьме.

– Мне тоже почему-то очень жаль этого юношу, – сказал граф Загорский. – И мне тоже не верится в его виновность. В любом случае его надо спасти от тюрьмы, хотя бы с помощью Николая Николаевича.

– Он приютский! – пояснил Осип Хаймович, – правильно говорят, что из хама не выйдет пана. Его уже никто и ничто не спасет.

– Ваш брат в каждом человеке видит преступника, и это можно понять, каждый день – одно и то же! – обратился к следователю молчавший до сей поры Курлов, дикость, грязь, мерзость.

– Вы тоже каждый день делаете грязную работу. Чтобы ликвидировать заразу, вы прижигаете ее спиртом, йодом или еще бог знает чем. Если бациллы не ликвидировать вовремя, человечество вымрет. Считайте, что мы – тоже санитары.

Хаймович, конвоир и арестованный удалились.

Попов нажал кнопку лифта, раскромсанная Бела Гелори уехала на лифте вниз и жалюзи закрылись. Казалось, что в этой зале никогда никакой покойницы не было.

Внизу молодой стажер Николай Бурденко зашивал все, что вспорол профессор. Закрашивая специальным составом шрамы и синяки, приводил Белу Гелори в такой вид, чтобы ее похоронить было не стыдно. Хвативший с полстакана перцовки Штрассер с силой обрушил десять пальцев на клавиши органа, выжимая из них фугу Иоганна Себастьяна Баха. Он играл, и была в этой музыке безмерная грусть о жизни прекрасной, неповторимой, и неумолимо проходящей, как сон. Величие и тщета. Божественная красота и диавольский смрад и ужас. Они рядом. И ничего нельзя вернуть, воскресить. И гневно, и торжественно вздыхали аккорды, и сипло хрипели меха, и какая-то звезда в этот миг покатилась за окошком с ночного неба.