Сатрапы – вниз по трапу

По протекции Ковнацкой-Нейланд граф Загорский поселился во флигеле неподалеку от шоколадной фабрики. И стоило выйти из двора, как он оказывался в центре города. Вот вам музыкальный магазин Ольги Шмидт и фарфоровый магазин Перевалова, Второвский пассаж.

В музыкальном отделе магазина Макушина Загорский приглядывал и пробовал рояли Беккера, Шредера, Шлиппенберга. Его пальцам отзывались петербургские фисгармонии, органы, фортепьяно и рояли с коваными бронзовыми подсвечниками с двух сторон фабрики Мюнбаха, фисгармонии американской фирмы Стори и Кларк, из Чикаго. Графа смешили механические музыкальные приборы: симфонионы, оркестрионы, полифоны, орфениноны… Боже мой! Разве может механизм создавать музыку? Музыка внушаема человеку Богом, а человек соединен с фортепиано душой, посредством собственных пальцев. После он обязательно купит фортепиано. Благо магазин с квартирой рядом, даже лошадей не придется нанимать, только грузчиков. И работу в губернском правлении Ольга ему устроила. Все-таки большое дело – протекция!

Первое поручение ему было съездить в местную психолечебницу. Поступило несколько жалоб от больных. Они, конечно, не совсем в своем уме, но, может, и в их словах есть доля правды. Он выехал в собственной коляске, купленной по случаю почти задаром. Жеребчик в яблоках взят в управе. Граф сам правил лошадью, на нем был форменный мундир, к поясу был прикреплен эспадрон, имевший скорее декоративное, чем боевое значение. Просто полагалась чиновнику-дворянину при мундире еще и шпага.

Его предупредили, что придется в лечебницу ехать лесом, что на дороге этой «шалят». Ему сообщили также, что дважды в день до лечебницы отправляется пароконный дилижанс. Ехать в дилижансе будет много безопаснее. Но граф сказал, что надеется на свое умение фехтовать. На всякий случай он захватил с собой еще и заряженный револьвер фабрики Смита и Вессона. Эта американская штучка приятно оттягивала карман сюртука.

Дорога вскоре действительно свернула в густой кедровый и сосновый лес. Солнце едва пробивалось сквозь сплетения могучих хвойных ветвей. И стука копыт было почти не слышно, так как дорогу устилали хвойные иголки, создавшие пружинистый наст. Граф опустил вожжи, лошадь медленно влекла коляску, дышалось легко. Графу подумалось о том, как целителен хвойный воздух для его больных легких. Боже мой, как сложно устроен человеческий организм! В грудной клетке тысячи живых пузырьков, собранные в кроны двух изумительных деревьев должны ежеминутно, ежесекундно наполняться воздухом, затем, чтобы обновлялась кровь, работало сердце. И какая-то невидимая глазу микроба внедряется в пузырьки и постепенно начинает пожирать человека. И нужно бороться с ней лекарствами, свежим хвойным воздухом. И не всегда человек выходит победителем в этой борьбе. Кто это придумал, зачем?

Вдруг из кустов выскочил человек в грязной хламиде и широкополой шляпе с топором в руке. Левую руку он протянул, чтобы ухватиться за узду. Граф оглянулся и увидел еще двоих, бежавших позади коляски, один из них был тоже с топором, другой держал в руке самодельную пику, это была длинная палка с привязанным к ней огромным ножом. Такими большими ножами в сибирских избах бабы обычно скоблят неокрашенные полы.

Граф картинно простер руку, щелкнул пальцами, властно и четко произнес:

– Я доктор, я вижу: у тебя ужасно скрутило живот! Открылся понос! У тебя все кишки выворачивает! Чувствуешь? Тебе надо сейчас же облегчиться!

Мужик сбежал к обочине дороги, на бегу расстегивая штаны. Загорский обернулся назад и так же четко и внушительно сказал:

– И у вас обоих тоже сильный понос! Ух, как болят кишки! Скорее присесть, облегчиться!

Мужики остановились, как бы в раздумье, поглядели на своего сотоварища и тоже кинулись к обочине, спустили штаны и присели. Было видно, что у них чувствительно расстроились животы.

Загорский перетянул жеребца хлыстиком, и тот понес его вперед. «Да, не зря в Вене Франц Бауэр развивал во мне открытые мной еще в детстве способности к гипнотизму!» – подумал граф. Он был доволен исходом рискованного опыта. Это проверка много стоила!

И вот впереди среди леса возникли островерхие деревянные замки со шпилями и величественные корпуса городка лечебницы. Они были причудливо вписаны в местность, воздухоплаватель увидел бы их с высоты, как две скрещенных свастики – древнего символа огня и света.

Вскоре Загорский уже был в кабинете профессора кафедры систематического и клинического лечения нервных и душевных болезней императорского университета Топоркова Николая Николаевича. Основатель клиники нового типа был брюнетом с ухоженными усами и бородкой, с остриженной под бобрик головой. Глухо застегнутый черный его сюртук подчеркивал белизну выступавшей у ворота рубашки. Всем своим обликом он напоминал лютеранского пастора. Профессор окончил казанский университет и после немало практиковался в европейских странах.

Узнав о цели визита Загорского, он сказал, что графу здесь покажут все, что только он пожелает тут увидеть. Лишь для начала он даст самые краткие сведения о клинике. Поглаживая бородку и поблескивая моноклем, он рассказывал:

– Наша лечебница – автономный городок со своим центральным отоплением, электричеством и железной дорогой.

– Фантастика! – воскликнул граф.

– Это еще не все, дорогой Георгий Адамович! – вскликнул Николай Николаевич, – добавьте к сказанному водолечебницу, яблоневый сад. Конечно, городок построен в тайге, здесь и без того много зелени, ягодников, но мы выращиваем и культурные плодовые деревья. Зимой больные рисуют картины и лепят скульптуры. Лучшие из картин висят у нас в залах, в приемных и в кабинетах. Мы имеем здесь даже театр, актерами которого бывают и медики, и больные.

– Да! – воскликнул граф, – пожалуй, такого заведения не встретишь и в европейских странах.

Профессор позвонил по телефону и вскоре в кабинете появился врач-психиатр Владимир Зиновьевич Левицкий:

– Вот вам и ваш чичероне! – улыбнулся профессор. – Ваша цель – проверка жалоб. Поверьте, вам покажут все, что вы пожелаете, и если вы отметите те или иные недостатки, мы отнесемся к этому серьезно и примем все необходимые меры.

Владимир Зиновьевич Левицкий повел Загорского по коридорам, залам и палатам. В просторном вестибюле на стенах висели увеличенные фотографии. На них была отображена жизнь психиатрической клиники. Пациенты были засняты на отдыхе, на лечении. На одной фотографии были запечатлены нагие мужчины и женщины, глядевшие в разные стороны.

– Что за сюжет? – поинтересовался Загорский.

– Дело в том, что в психолечебницу помещают скорбных умом людей со всей Сибири и Дальнего Востока, – пояснил Левицкий. – Они прибывают поездами, большими партиями. Вот вы и видите одну такую партию. Нужно быстро осмотреть, отделить страдающих заразными болезнями. Затем всех остригут и поведут в баню.

– Одна из жалоб поступила за многими подписями, и пишется в ней о том, что больным не дают кроватей, – сказал граф. – Верно ли это?

– Абсолютно верно. Так заведено в подобных лечебницах и в Европе. Днем больные ходят в пижамах и могут отдыхать, сидя на скамьях и диванах. Перед сном они надевают ночные рубашки и стелят на пол матрасы. А кровать – это металл. Буйные больные могут ранить себя, случалось, что и вешались на спинках кроватей.

А вообще, человеколюбие, доброта – это наш главнейший девиз. Служащие подбираются тщательно, для них построены хорошие дома, им хорошо платят. Грубость по отношению к больным совершенно исключается.

– У меня одно письмо от некого Алексея Криворученко, – сказал граф, – оно полно великого гнева. Ваших врачей он именует не иначе, как врачи-палачи. Он пишет, что его истязают, дают ему какую-то микстуру, от которой у него отнимаются ноги. Я хотел бы поговорить с ним.

– Для этого нам нужно будет спуститься в полуподвал, в тюремное отделение.

– О! Здесь есть и такое отделение?

– Есть. На сто человек. Расположено оно в полуподвале. Окна забраны толстенными решетками. Сильная охрана. Как правило, там помещаются люди, совершившие тягчайшие преступления, но признанные судом невменяемыми.

– Очень любопытно! – сказал Загорский, в самом деле заинтригованный.

– Ваш жалобщик, Алеша Криворученко, имея шестнадцать лет отроду, пристрелил в Чите жандарма. Распространитель листовок, бомбист.

Они спустились этажом ниже. Левицкий постучал в железную дверь. Открылся круглый глазок.

– Чиновник Губернского управления господин Загорский желает побеседовать с больным Алексеем Криворученко, – сказал Левицкий.

– Сейчас устроим, Владимир Зиновьевич! – отвечал грубый голос из-за двери. Лязгнули железные запоры, и дверь отворилась. Рослые, пожилые охранники попросили подождать и вскоре вернулись с тощим невысоким пареньком с шалыми белыми глазами, вздернутым носом. На нем были ручные кандалы. Он весь дрожал от ярости.

Бородачи охранники посадили его на табурет, стоявший посреди комнаты, а Загорский и Левицкий присели на скамью напротив. Арестант закричал пронзительным голосом:

– Палачи! Кандалы на больного надели! Скоты!

– Не бузи! – примирительно сказал один из бородачей. Ты ж дерешься, кусаешься, как же тебя вести к господам без кандалов?

– За все ответите вместе с вашими господами! Придет наше время!

Граф смотрел внимательно в глаза Алексею. Хотел воздействовать на него гипнозом, успокоить. Ничего не получалось. Впрочем, Загорский знал, что на душевнобольных воздействовать гипнозом весьма трудно.

– Вы еще очень молоды, – сказал граф, – у вас вся жизнь впереди, стоит ли усугублять свое положение? Примерным поведением вы могли бы облегчить свою участь. Я хочу выслушать ваши претензии.

– Если ты пришел защищать палачей-врачей и читать мне проповеди, то катись колбаской по Малой Спасской! – насупился Криворученко.

– С ним не поговоришь! Он лишь вот это понимает! – показал охранник пудовый кулак. – Да и то не всегда!

– Вы пишете, что вас плохо кормят, это действительно так? – спросил граф.

– Иди ты к черту! – сказал Криворученко, – я с тобой и говорить не хочу. Поверяльщик! Я вижу, что ты – принадлежишь к чуждому мне классу. Значит, враг! И проваливай!

– Зачем же тогда жалобы в губернское правление писать? Вы что же думали, что их извозчик приедет проверять? Кстати, я приехал сам, без извозчика. И мне в лесу какие-то ухари чуть шею не свернули. Но даже с ними я сумел договориться. А с вами – не получается? Почему?

– Ты чуждый элемент! – темнея лицом, закричал Криворученко, – я с тобой в другом месте поговорил бы, при помощи бомбы или пулемета! Скоро вас не будет! Я это гарантирую.

– Это вы зря! – усмехнулся граф. – Я беженец, пострадал от войны, у меня ничего нет, но я устроился и работаю. Ну, какой же я буржуа? Для вас каждый интеллигент – буржуй? Все должны быть рабочими? Но кто же тогда будет управлять делами страны, двигать науку?

– Сами и будем! По справедливости! Дерьмо ты собачье! Весь мир насилья мы разрушим… Я тебя посажу в этот подвал, и ты тогда узнаешь, каково тут сидеть!

– Но где же логика? Говорите, что весь мир насилья разрушите, и тут же обещаете посадить меня в подвал, то есть совершить надо мной насилие. Получается, что вы разрушите один мир насилия и тут же создадите другой!

– Пошел ты… знаешь куда? Подставь ухо, шепну на ушко!

– Ни в коем случае не подставляйте ему ухо – откусит! – вскричал охранник. Граф внял совету и ухо узнику подставлять не стал.

– Ну, раз вы ругаетесь, я с вами прощаюсь, – сказал граф с любезной улыбкой. Я выясню, каков ваш рацион, если он недостаточен, приму меры!

В одной из клеток сидел здоровенный парень, он попросил Загорского:

– Барин, сделайте милость! Скажите, чтобы меня на фронт забрали. Меня уже хотели взять, а я сделал вид, что повесился. Суд решил, что я сумасшедший. Какой-то комиссии жду. А мне бы лучше теперь же на войну уехать.

Загорский вопросительно посмотрел на профессора:

– Пока еще консилиум не решил его судьбу, – пояснил Топорков, но скорее всего будет освобожден от воинской повинности. Не в себе человек. Повешение имитировал. Но и раньше за ним наблюдались странности: любил рассказывать, что побывал в раю и райские гурии его там ласкали.

– А если его признают больным, он должен будет вечно находиться у вас?

– Переведем в общее отделение, подлечим, может, когда-нибудь и отпустим.

Железная дверь за Загорским и Левицким закрылась. Врач сказал:

– Вы можете пройти на кухню, там вам покажут все нормы, продукты и готовые блюда. Это же традиция любой психолечебницы – кормить пациентов самым лучшим образом. Считается, что они и так обделены судьбой, лишены многого из того, чем обладают нормальные люди, так пусть хоть поедят хорошо. Теперь война, но мы обеспечиваем им хороший рацион…

Посетив почти все корпуса, граф сделал пометки в тетради. Уже вечерело и профессора в щегольских сюртуках и котелках, с элегантными тросточками, усаживались, каждый в свой экипаж. Граф отвязал свою лошадь, уселся в коляску. Он решил, что ехать вместе с другими экипажами будет безопаснее.