Конопля на орловском
Там, где Орловский переулок от улицы Алтайской поднимается в гору почти отвесно, все вокруг заросло ивняками, ягодниками, кустарниками, лопухом и крапивой. В одной из оград, прилегающей к Монастырскому лугу, китаец в синем, расшитом пунцовыми тюльпанами халате, в остроносых золотых туфлях и соломенной шляпе полулежит в гамаке, укрепленном меж двух тополей, посматривает на дюжих, голых и потных мужиков, которые, как оголтелые, бегают по плантациям конопли. Иногда китаец вынимает изо рта трубку с длинным янтарным чубуком и покрикивает:
– Ваня маленько шибче ходи-ходи! Маленько, маленько шибче!
Мужики уже изнемогают, но продираются сквозь заросли высокой конопли из последних сил. А когда мужики уже совсем обессиливают и валятся на землю, китаец в гамаке, делает знак другим китайцам, одетым попроще. Те подходят к мужикам со скребками и берестяными туесами, начинают соскребать с голых спин и животов пропитанную потом коричневую массу, умещая ее в туеса.
– Щекотно! Мать вашу за ноги! – кричит длиннопатлый верзила.
– Это тебе, Федька, не в раю с райскими красавицами шампань пить! – кричат ему товарищи. – Небось больше тебе такого праздника сроду не будет!
Мужики вспомнили Федькины рассказы, как однажды он уснул возле базарного моста пьяный и Бог перенес его в рай, и какое там было райское блаженство.
Главный китаец, которого зовут Ли Хань, тайный выборный китайский старшина, говорит грузчику Федьке Салову:
– Маленько курить дам-дам, и маленько будешь в раю! У меня рай тута-тута! – ударяет Ли Хань по карману.
Не всякий прохожий, заглянув в усадьбу, смог бы понять, что тут происходит. А дело было простое. Чтобы снять с конопли опиумную пыльцу не было лучше способа, чем гонять по конопле, какую-нибудь скотину, пока она не вспотеет. Тогда пыльца станет прилипать к потной коже. Потом зеленовато-бурый мед соскребут со шкуры, и все! Можно гонять по конопле лошадей. Но это дорого, да лошади чересчур плантации вытаптывают. Ли Хань придумал гонять по конопле базарных грузчиков. Они целыми днями таскают на горбу тяжеленные мешки и бочки из паузков, так чего бы им после тяжелой работы немножко не развеяться? Побегают час-другой и получат по стакану разведенной ханжи, китайской самогонки то есть. А если приучить их опиум курить, так целыми днями будут бегать за одну самокрутку.
В стране сухой закон. Его величество Николай Второй приказал: по случаю войны – никаких крепких напитков. Гимнастикой заниматься, тогда побьем кузена Вилли. Он пожалеет, что тронул Россию!
На большом базаре хитрые поляки в европейских котелках, модных черно-белых штиблетах, пестрых галстуках продают трости, со специальным изгибом, чтобы можно было носить, согнув руку в локте. Трости внутри пустотелые. И туда входит как раз бутылка водки или бутылка коньяка. Внизу у трости – медный наконечник-колпачок. Придешь домой, открутишь его, и – ваше здоровье! Ясно, что цены на трости высоки. Ясно, что которая с коньяком – дороже. Хотя могут и обмануть, могут такую трость подсунуть, в которую просто вода налита.
А у Ли Ханя – без обмана. В сухом законе ничего про коноплю не сказано. К тому же китайцы друг друга не выдают, у них есть своя особая конспирация, которую посторонним не разгадать. У них и администрация своя, законы свои, налоги свои, хотя и живут в чужой стране.
Население Томска возросло раз в шесть или больше. Понаехали беженцы из Галиции, Польши и бог знает еще откуда. Еды с собой они не привезли, а привезли деньги. Было среди них множество аристократов, которые привезли еще и золото, и зашитые в одежду бриллианты. Знатные люди, грамотные, но мест в губернском правлении либо еще где-то для них не было. Не хватало жилья, даже все нежилые подвалы и чердаки были заняты. Население Томска со ста пятидесяти тысяч человек увеличилось до трехсот. На базаре шла уже совсем другая торговля: цены утроились, удесятерились и продолжали расти. И случилось так, что старинный сибирский губернский центр вдруг заговорил с сильным акцентом, а то и вообще – не по-русски! В толпе мелькали многоугольные шапочки, обозначавшие многогранность польской души.
В эти дни торговля во Второвском пассаже не прекращалась, но продавали больше за золото, а также и за драгоценные камни. Только безделицу какую-нибудь вроде рожка для обуви можно было купить за деньги.
Николаю Зимнему и еще нескольким молодым приказчикам поручено было получить в багажном отделении станции Томск-1 несколько тюков мануфактуры. Наняли на соседнем базаре дюжих грузчиков, в том числе и Федьку Салова, который все еще всем встречным-поперечным рассказывал о своем кратковременном пребывании в раю. Двинулись на двух тарантасах к вокзалу.
Багажное отделение оказалось закрытым на обед. Николай прошел в буфет, чтобы выпить квасу, и вдруг увидел там Аркашку Папафилова. Бывший сосед Николая по общежитской кровати давно уже исчез из общежития и из магазина. И не было от него никаких вестей, где живет, чем занимается. Сейчас Николай искренне удивился тому, как переменился Аркашка. Он возмужал. Теперь это был солидный господин в дорогом костюме и с большой сигарой в зубах. Аркашка отпустил пышные усы, они были густо нафабрены, а кончики их лихо закручены вверх.
– Как ты? Где? – спросил его изумленный Зимний. – Вижу, что живешь небедно, чем кормишься в наши трудные времена?
Аркадий выпустил струю дыма, который странно припахивал горелой тряпкой, и сказал, похлопав ладонью по стоявшему возле ноги ярко-алому чемодану, – вот этим и кормлюсь!
– Как? Делаешь чемоданы? – опять удивился Коля. – Чемоданный мастер?
– Можно сказать, что дело обстоит именно так! – смеялся бараньими глазами Аркашка. Я тебе даже готов продемонстрировать свое мастерство, если у тебя есть время. Сигару хочешь?
– Я бы и не против, но у тебя странный какой-то табак, жженым пахнет.
– Г-м. Я за этот запах плачу китайцу Ли Ханю золотом. Мои сигары скручены с опием. Лучше нет забавы, если кто понимает.
– Не понимаю. И не хочу понимать.
– Ну, я и не навяливаю, тем более что вещь это очень уж дорогая. Пойдем, я покажу тебе свою работу… – Кристина! – позвал он кого-то. Тотчас к столу подошла худенькая девочка лет десяти. Одета она была в скромное платье и поношенные ботинки с высокой шнуровкой.
– Айда! – встал из-за стола Аркашка Папафилов, – как раз поезд прибывает.
Они вышли в вестибюль, где уже толпились встречающие. Поезд остановился у вокзала, тяжело отдуваясь и вздыхая белым паром. Пассажиры с перрона хлынули в вокзал. Аркашка сделал Кристине знак глазами, она подошла к красивому пассажиру в удивительном переливающемся плаще и в сверкающем цилиндре, в зубах его была сигара, в руке он держал новенький коричневый чемодан.
– Прошу пана! – сказала Кристина плачущим голосом, – то есть адрес моей тети, но я прочесть не можу…
Озадаченный господин поставил свой чемодан на пол, взял записку, но, видимо, она была не очень разборчиво написана, так как господин напряженно вглядывался в нее.
– Прошу пана к свету! – потянула его за локоть Кристина.
В этот момент Аркашка, проходя мимо них обоих, как бы надел свой алый чемодан на коричневый чемодан приезжего. Раздался щелчок, важный господин обернулся и увидел Аркашку с алым чемоданом в руке.
– А где же… где мой чемодан? Он только что стоял здесь.
– Какого цвета у вас был чемодан? – осведомился Аркашка.
– Господи! Коричневый, новый такой.
– Так что же вы стоите? Только что мазурик с вашим чемоданом скрылся в буфете.
– О боже! – воскликнул господин и побежал в буфет.
Аркашка подмигнул Николаю Зимнему:
– Ну, понял?
– Да, то есть нет!
– Ну, какой же у тебя глаз такой, что ничего не видит? Эх, а еще второвский приказчик! Мой алый чемодан – без дна, это такой футляр, который я надеваю на чужие чемоданы. Я надеваю его, а пружины плотно захватывают чужой чемодан. Ты же слышал щелчок? Чемоданы, делают, как правило, стандартных размеров, мой футляр чуть больше стандарта. Объяснять дальше?
– Нет, ты иди, а то тебя схватят! – сказал Коля Зимний, испуганно отодвигаясь от Аркашки, – примут еще за сообщника!
– Не дрейфь! – рассмеялся Аркашка Папафилов, – сейчас я растворюсь, сгину и все. Ты видишь, – Кристина уже растворилась. Ну, адью! – он зашел за титан с кипяченой водой и – словно растаял в воздухе. Коля заглянул за титан, там никого не было.
