Первая наша рыбка была золотой. Мы её поймали в пожарном бассейне киностудии. Там их видимо-невидимо. Одна зазевалась, и её зачерпнули ведром.

Ее пустили в тазик, и она нарезала в нем круги, совершенно не утомляясь.

Потом папа принес аквариум, и её запустили туда.

Мы накупили много рыбок: озорных гуппи, нетерпеливых меченосцев, неутомимых барбусов, неторопливых петушков, любопытных гурами, злых макроподов и умных цихлид.

В новом аквариуме рыбки резвились, но время от времени их надо кормить, и начались мои походы за дафниями.

В степи, рядом с нефтеперегонными заводами, разливалось множество всяких луж и озер. Некоторые из них отличались достаточной глубиной. Там и водились дафнии – водяные блохи. Их-то я и ловил сачком и пускал в банку.

Дома я промывал добычу под струей воды и запускал в аквариум. Рыбы хватали их, как сумасшедшие.

Зимой можно было кормить сухим кормом.

Когда я менял им воду, рыбки радовались, и это было видно – вся семья собиралась посмотреть.

Они росли. Гуппи и меченосцы даже рожали живьем, а задумчивые цихлиды пожирали их неразумное потомство.

Петушки искали противников по всему аквариуму и, найдя, устраивали турнирные бои. Они раздували жабры и плавники, и ещё раскрашивались в синие и фиолетовые цвета.

Они обожали зеркало.

Я ставил зеркало вплотную к стеклу, и они видели в нем своего противника. В этом случае с петушками случался припадок бешенства. В ярости они кидались на стекло и долбали своего врага. Барбусы тоже были недовольны чужой стаей, идущей на таран, и сворачивали только тогда, когда всем становилось ясно, что чужаки не боятся столкновения в лоб.

Гурами ощупали противника усами, макроподы ткнулись в него мордами, а цихлиды подошли, все поняли и отошли.

Однажды один из гурами выпрыгнул из аквариума. Он пролежал несколько часов и высох, как вобла.

Я наткнулся на него совершенно случайно, схватил и бросил в банку с водой просто так, инстинктивно, из желания чем-то помочь.

Как же я удивился, когда через полчаса нашел его абсолютно здоровым.

Оказывается, гурами и все остальные лабиринтовые рыбы – те самые, что время от времени хватают с поверхности немного воздуха, могут в какие-то моменты обходиться без воды.

Они высыхают, но стоит только им попасть в воду – оживают безо всякого для себя вреда.

А макроподы у меня метали икру. Летом в трехлитровой банке. Самец построил гнездо из пузырьков, скрепленных собственной слюной, а потом долго ухаживал за самкой.

При этом он не забывал раскрашиваться в праздничные цвета и усиленно питаться: дафнии, мухи, комары и дождевые черви, падающие сверху, были обречены.

И ещё он нападал на все, что, по его мнению, угрожало гнезду: на сачок, на палец.

Я перезнакомился со всеми ловцами дафний. Они ловили их огромными сачками, а потом сушили на солнце, намазывая на марлевые полотнища, которые, как плакаты, развивались на двух палках, воткнутых в песок.

Это дело не отличалось особой безопасностью: в ловцах состояли люди разные, и от них вполне можно было просто так получить по шее.

Поначалу я держал дистанцию.

Это потом, когда ты несколько раз встречаешь одного и того же человека в безлюдной степи, с ним можно поздороваться и то только тогда, когда по глазам видно, что это не возбраняется сделать. А через много-много встреч допускается какая-либо незначительная фраза и то после того, как в озерце обнаружено много дафний и человека это радует.

И ещё: издалека же видно, доброжелателен к тебе человек или нет.

Ловцы дафний – одиночки. Они всегда одеты в брезентовые плащи и болотные сапоги.

Они неповоротливы, и убежать от них легко.

Но в основном все вели себя деликатно – дафний на всех хватало.

Лишь однажды я совершенно неожиданно получил затрещину. Это был не ловец, а огромный верзила, решивший искупаться. Подобрался со спины, и я тут же полетел кувырком на землю.

Было не столько больно, сколько обидно: на меня ещё не нападал взрослый. Он пнул мою банку и стал неторопливо раздеваться. Потом пошел в воду, а я плакал от обиды и бессилья.

Я пришел домой и рассказал отцу, и он пошел со мной выручать мою банку.

Мы пришли на то место и там кто-то плескался, но вот незадача: оказалось, сильная обида способна стереть из памяти лицо нападавшего.

– Он? – спросил отец.

– По-моему, нет! – сказал я, с тем мы и ушли.