Летом мама отправляла нас в лагерь. Слава Богу, не на три смены подряд. Одного моего знакомого отправляли на три, и на всю жизнь он остался заикой.

Это лагерь принадлежал все той же киностудии «Азербайджанфильм» – забор, песок, беседки для разучивания песен, песни: «Хотят ли русские войны – спросите вы у сатаны», и ещё что-то подобное.

Я-то ещё мог сделать над собой усилие и выучить куплет. А братья долго морочили всем голову, заявляя, что они «плехо говорьят по-русски».

Там на завтрак давали остывшую манную кашу. Я честно пытался её протолкнуть вовнутрь, преодолевая рвотные позывы. Там ещё с утра предоставляли возможность съесть масло, хлеб и чай, пахнущий хозяйственным мылом.

Отхожее место с выгребной ямой, а утром – построение на физзарядку.

Еще линейка и мытье ног на ночь, поскольку все ходили босиком.

Два раза в день водили на пляж – гуськом и с песнями. Там купание по свистку.

Плавать можно только по пояс – стояло оцепление из вожатых. Пять минут – и бегом из воды.

Господи, как мы страдали. Мы – воспитанные, как беспризорные выдры.

Братья во время мёртвого часа линяли через забор и пару часов жили жизнью Геккельбери Фина.

Они всем казались маленькими ангелочками и на них обращали мало внимания.

За мной следили больше.

Многие в лагере тут же поплатились за то, что они считали Серегу с Валеркой чересчур слабыми.

Как-то ко мне вдруг пристал какой-то парень. Он изводил меня тем, что при девочках пытался меня шпынять.

Я стеснялся прекрасного пола – он, то есть пол, был в одних трусиках и его стройные ноги лишали меня значительной части моего огромного мужества.

Братья возникли в самых разгар издевательств. Серега с полоборота понял в чем суть и плюнул ему в волосы ворованной шоколадной конфетой. Потом он тщательно её раздавил и радостно сказал: «До вечера так ходи!» – и чудо! – парень с готовностью кивнул.

У меня не хватило слов.

А потом мои дражайшие братья оказались замешаны в снимании трусов на спор с легковерных пионеров и в катании на матрасах, сложенных горкой на складе, куда они проникали через плохо закрытую дверь.

Матрасы складывались один на другой и по ним можно было кубарем скатываться.

И ещё они лазили на громадное инжирное дерево. Считалось, что инжир вызывает понос.

Они жрали его тоннами, пытаясь его у себя вызвать.

Потом они объели весь тутовник лучше, чем тля. Потом залезли на соседнюю бахчу.

Как-то на линейке вывели перед строем нашего златокудрого Валерку, похожего на беременного амура: это у него за пазухой лежала большая добыча – зелёный виноград.

Его долго стыдили, потом задрали ему майку, и оттуда посыпалось, как в солододавильне.

«Больше так не делай!» – сказали ему.

«Хорошо!» – сказал он и через двадцать минут полез на бахчу.

Вечером в старших группах организовывались танцы под аккордеон. Девочки жались к пионервожатым, мы сидели на лавочках. Мои братики уже поймали некоторое количество медведок и теперь решали, когда и как их запускать к девочкам – те спали отдельно.

Медведки махали своими страшными лапами, пытаясь освободиться. Братья уговаривали их потерпеть.

Они норовили выскрести им ладошки, и потому их сажали в полотняные мешки для хранения фруктов, привезенных родителями.

Фрукты исчезали почти сразу – вот на их место и сажали медведок.

Девочки нас не разочаровали. Небольшую тренировку бедлама мы провели прямо на танцах, подбросив самую нетерпеливую медведку вверх.

Крик старшей пионервожатой явился слабым подобием того истерического вопля, который перед сном исторгли девочки.

Серега улыбнулся и ночью ещё вымазал всех зубной пастой.