На флоте не умеют ни читать, ни писать.

— Где? Здесь? — спрашивает старпом и, размахнувшись, шлёпает печать совсем не туда, где скребет бумагу палец командира подразделения.

— Да не там же! — хватается за уши и ноет командир подразделения. — Вот же где нужно было! Здесь же написано! Теперь всё переделывать!

— Раньше надо было говорить, — делает себе ответственное лицо старпом и завинчивает печать.

Нет, на флоте не умеют ни читать, ни писать. Но зато на флоте умеют расписываться. В любом аморфном состоянии, и даже безо всякого состояния, военнослужащий на флоте не теряет способности рисовать те каракули, в которых даже его родсгвенники никогда не узнают представителя их чудесной фамилии.

Флот силен своими росписями. Где он их только не ставит. На каких только бумажках он не расписывается. Особенно в журналах инструктажа по технике безопасности. Сколько у нас этих журналов инструктажа — этого никто не знает, и расписываемся мы за этот инструктаж когда угодно. Поднесут журнал в любое время дня и ночи — и расписываемся. Скажут:

— Вот здесь чиркани, — и чирканешь, никуда не денешься.

На огромном подводном крейсере шёл приём боезапаса: машинка торпедо-погрузочного устройства визжала, как поросёнок, в тумане, и торпеда ленивым чудовищем сползала в корпус.

Среди общего безобразия и суетни взгляд проверяющего непременно нащупал бы Котьку Брюллова, по кличке Летало. Лейтенант и минёр Котька был награждён от природы мечтательностью — редкое качество среди славного стада отечественных мино-торпедёров.

— Очнитесь! Вы очарованы! — периодически орал ему в ухо командир.

Котька пугался, начинал командовать, и всё шло наперекосяк. А потом он опять забывался и в мечтах далеко улетал.

И вдруг он испугался самостоятельно, без командира: ему показалось, что тот крадётся к его уху. Котька ошалело взмахнул руками, как дирижер, которого нашло в брюках шило, и одна рука его, вместе с рукавицей, попала туда, куда она никак не должна была попасть: в работающую машинку.

Рукавицу затянуло, и Котька заорал. Орал он хорошо, звучно и непрерывно. Он орал и тогда, когда всё остановили, а руку выдернули и осмотрели.

На звуки Котьки из люка неторопливо выполз толстый помощник командира с журналом инструктажа по технике безопасности под мышкой. Он был похож на старую, жирную, мудрую крысу, бредущую забрать приманку из лап только что прихлопнутой мышеловкой товарки.

— Не ори! — оказал он негромко и мудро, подходя непосредственно к Котьке. — Чего орёшь? Сначала распишись, а потом ори.

После этих слов Котька, ошалевший от боли, почему-то перестал орать и расписался там, где была приготовлена галочка.

— Вот теперь, — сказал помощник, убедившись в наличии росписи, — ори, разрешаю, — и так же неторопливо исчез в люке.

Перенесёмся через десять лет в ту же лодку, в тот же первый отсек. Что мы видим? Ну, прежде всего, командира первого отсека мино-торпедёра Котьку, растерявшего мечты и волосы, награждённого болью в душе и в желудке, мирно дремлющего в ожидании перевода к новому месту службы, и его отличного мичмана, втягивающего специальной рукояткой торпеду в аппарат.

Все торпедисты знают, как коварна рукоятка. Она обладает обратным ходом. Обратный ход бывает только в лоб.

Мичман для чего-то отпустил рукоятку — то ли пот стирал, то ли чесался. Сейчас это уже трудно установить. Рукоятка сделала «бум!» — обратно и в лоб.

Посыпались искры, от которых мичман на время ослеп; лицо его с криком превратилось в одну большую шишку.

И что же сделал наш славный командир Котька? Он бросился к… журналу инструктажа. Он лихорадочно нашёл нужную графу и увидел, что там нет росписи. Он вспотел от предчувствия. Он подсунул слепому от всё ещё сыплющихся искр подчиненному журнал, вложил в руки ручку и сказал:

— Не вой! Вот здесь… распишись.

Мичман перестал выть и расписался наощупь, после этого он был спасен. После росписи его перевязали.