Как прошел ленч, я почти не заметил.

Я был вне себя. Совершенно вне себя. Едва находил в себе силы механически отзываться на непрестанную болтовню своей соседки, миссис Фитцуильям. Меня поглощало осознание несправедливости, чудовищной несправедливости той трагедии, которая готова была уже обрушиться на голову несчастной малютки и которую мы, по всей видимости, уже не в состоянии были предотвратить. При мысли о том, что невинная девушка попадет во власть негодяя, еда вставала мне поперек горла, – и все же ни о чем другом я думать не мог. Образ Арморель начисто вылетел у меня из головы. Я лихорадочно придумывал все новые и новые планы, как спасти мисс Верити, один другого невыполнимее. Что до Этель, могу лишь гадать, какое отчаяние таилось за расточаемыми гостям безмятежными улыбками.

На миссис де Равель я боялся даже смотреть. Буквально хвастаясь невестой у нее на виду, Эрик в полной мере упивался мщением за тот испуг, что эта заблудшая, но несчастная женщина заставила его пережить час назад. А ее болван муж, разумеется, громче всех поздравлял Эрика Скотта-Дэвиса с самым гнусным его преступлением.

Должно быть, миссис Фитцуильям заметила, что я погружен в себя, и с неожиданной проницательностью (хотя, конечно, от нее и следовало ждать проницательности) коснулась самого сердца проблемы. С любопытством глядя на меня, она выждала, пока все вокруг не увлеклись громкой беседой, и тихонько спросила:

– А какого вы мнения о помолвке нашего друга?

Я был так расстроен, что не смог соблюдать приличия и прямо высказал, что считаю помолвку чудовищным злом.

– Она, кажется, славная девочка?

– Очаровательная, неискушенная девушка, – с жаром заверил я. – И воспользоваться ее наивностью – сущее преступление.

– Я так понимаю, Эрику нужны ее деньги?

– И только деньги. Сама мисс Верити тут величина несущественная, – горько ответил я.

Любопытная соседка взглянула на меня еще зорче.

– Я бы не стала так сильно переживать, мистер Пинкертон. Мало ли что случается. Лично я буду крайне удивлена, если эта свадьба когда-нибудь состоится.

Я мог лишь надеяться, что она права.

После ленча я извинился перед хозяйкой дома и ушел в лес. Мне физически невыносимо было оставаться в обществе, включавшем в себя Скотта-Дэвиса, и остро требовалось хоть полчасика побыть в одиночестве.

Намеченные на вторую половину дня мероприятия стали настоящим облегчением. Само собой, наши гости не подозревали обо всех подводных течениях, а потому необходимость сосредоточиться на придуманной для них программе позволяла нам, по крайней мере, отвлечься от более серьезных проблем. Едва я вернулся домой, как Джон Хиллъярд, ни словом не коснувшись прочих тем, принялся дотошно экзаменовать меня, проверяя, не забыл ли я чего из того, что мне положено делать.

Надо отметить, когда Джон берется за дело, то берется всерьез. Основные моменты сцены между мной и Скоттом-Дэвисом были намечены еще накануне вечером; после завтрака Джон первым делом вручил мне аккуратно отпечатанный список всех деталей, вплоть до самых малосущественных, и потребовал, чтобы я заучил это все наизусть сразу, на месте. Каждое мое действие было расписано по минутам: сколько я должен бороться с Эриком за обладание ружьем, на каком расстоянии Эрик должен находиться от меня в момент выстрела, как мне уложить его так, чтобы все выглядело несчастным случаем, как стереть с ружья отпечатки пальцев и оставить отпечатки пальцев Эрика – в мельчайших подробностях. Мне такая тщательность казалась излишней, но Джон настаивал.

– Кстати, Джон, вы забыли про кровь, – поддразнил я его после завтрака, когда он вручил мне список. – При таком преступлении без крови, знаете ли, не обходится.

– При ранениях, когда пуля входит в спину и пронзает сердце, крови обычно бывает совсем немного, – на полном серьезе отвечал Джон, начисто лишенный чувства юмора.

– Но уж немного-то, да бывает, – продолжал дурачиться я. – Надо обязательно отметить на пиджаке Эрика место входного отверстия пули пятнышком красной краски. Как иначе вы, детективы, определите точное место ранения?

– Сирил, да это и впрямь отличная идея! – Джон так и засиял. – Коли на то пошло, у меня должно найтись немножко сурика, если уж не красной краски. Да, вы совершенно правы, надо обязательно так и сделать.

И он и в самом деле побежал уговаривать Эрика, чтобы тот разрешил ему вымазать пиджак красной краской!

Ах да, я не рассказал еще о той псевдодраме, что нам надлежало сыграть. Пожалуй, лучше сделать это сейчас, чтобы читатель мог ясно представить себе последующие события.

Итак: после утреннего объяснения с ревнивым мужем, обвинившим Эрика в шашнях с его женой, Эрику предстояло после ленча уйти из дома с ружьем под мышкой – предположительно, ища выхода чувствам и возможности подстрелить кролика-другого. Я же – деревенский полицейский, направляющийся в имение с каким-то официальным сообщением для Джона Хиллъярда, – должен был заметить его и, желая перемолвиться несколькими словами наедине, последовать за ним вниз к ручью. Я узнал в нем гостя, который провел у Хиллъярдов довольно долгое время в прошлом году и подло повел себя с моей хорошенькой дочерью.

Тем временем остальные обитатели поместья разошлись кто куда, так что никто из них не может представить другому алиби на предполагаемый момент рокового выстрела, а следовательно, под подозрение попадает каждый.

Заметив Эрика на выбранной для нашего представления поляне, я вступаю с ним в перебранку. Следует сцена взаимных упреков, венчающаяся дракой, в которой Эрик пытается ударить меня прикладом ружья. Однако я вырываю у него ружье и, когда он зашагал прочь, стреляю ему в спину с расстояния четырех с половиной шагов (я не понял, почему именно четырех с половиной, но Джон очень на том настаивал). Затем мне предстоит оттащить тело к краю полянки напротив ручья и уложить его так, чтобы казалось, будто несчастный сам случайно упал и покатился со склона крутого холма. С ружья надлежало тщательно стереть свои отпечатки пальцев, а вместо них оставить отпечатки предполагаемого трупа, – и поспешить к дому Джона Хиллъярда.

Тем временем Этель обнаруживает тело на обратном пути из рощи, где она собирала колокольчики, и, вернувшись домой, оповещает о случившемся меня и всех домочадцев. Затем я возвращаюсь на место преступления, официально открываю дело, после чего в игру вступают наши гости-литераторы.

Я сказал ранее, что предполагалось, будто обитатели поместья разошлись кто куда поодиночке, но это лишь по сценарию. На самом же деле все, кроме Этель, хотели прийти посмотреть на нас с Эриком, так что Джон выделил для них краешек полянки, отпечатки ног на котором не должны были приниматься в расчет при расследовании. На саму поляну в тот день, разумеется, никому заходить не позволялось.

Учитывая приверженность Джона к соблюдению мельчайших деталей, ровно в половине четвертого я, облаченный в изображающий полицейскую форму синий пиджак (на несколько размеров больше, чем мне надо) и настоящий полицейский шлем, драгоценную реликвию одной из самых бесшабашных выходок Джона в университетские годы, и чувствуя себя, признаюсь, изрядно глупо, показался на узкой крутой тропинке, что вела вверх по холму. А ровно в три часа и тридцать одну минуту четвертого из дома вышел Эрик, должным образом сжимая ружье под мышкой, и начал спускаться вниз к ручью. Будущие следователи до поры до времени сидели в гостиной, дав слово не выглядывать в окна, пока не поднимут тревогу – что, по расписанию Джона, должно было произойти через пятнадцать минут. Остальные уже собрались внизу в долине.

Я машинально зашагал за Эриком вниз по холму. Нет нужды приводить здесь мои размышления по дороге: они были не из приятных. Меня ничуть не прельщало то, что предстоит сделать – однако деваться было некуда.

На полянке Эрик карикатурно-преувеличенно изображал, как будто целится в какую-то добычу, и я догнал его. Футах в тридцати от нас средь листвы проглядывали лица прочих участников затеи, с улыбкой наблюдающих Эрикову буффонаду. Джон, как я заметил, держал в руках часы.

– Ха! – вскричал Эрик с уморительной гримасой, когда я вынырнул из чащи. – Служитель закона! Клянусь богом, констебль Пинки в шлеме не по размеру!.. О, констебль, не смотрите так сердито, вы меня пугаете. У меня с детства слабые нервы!

Не стану передавать собственные слова – я их толком и не помню. Я вкратце изложил все то, чего от меня хотел Джон; поглощенный по-настоящему важными вопросами, я, признаться, не обращал внимания на всю эту болтовню и на типичные для Эрика попытки потешить зрителей за мой счет. Едва это стало уместно, я подошел к нему и выхватил ружье.

– Оно заряжено, констебль. Как бы вы не поранились! Мне страшно жаль, что так получилось с вашей дочуркой, но вы бы поосторожнее.

Я отвел затвор и заглянул внутрь. В патроннике лежал специально приготовленный Джоном холостой патрон.

Эрик уже удалялся прочь идиотской вихляющей походкой. Публика в кустах буквально умирала со смеха над его ужимками. Я быстро двинулся за ним вслед (памятуя про четыре с половиной шага), прицелился ему в спину и выстрелил. Эрик в высшей степени правдоподобно вздрогнул, упал на колени и рухнул на землю.

Это было самой легкой частью задачи. Куда труднее оказалось оттащить его массивную тушу к просвету в кустах на краю прибрежной полянки, сбоку от которого таились зрители. Утром Джон пытался научить меня какому-то приему, который назвал «захват пожарного», но то ли я был нерадивым учеником, то ли прием слишком сложен – и овладеть им у меня не было ни малейшей надежды.

Эрик, изображая самый настоящий труп, совершенно обмяк. Я попытался тащить его сперва за руки, потом, из вредности, за ноги, но толку все одно не получалось. Время поджимало.

Я воззвал к Джону:

– Послушайте, честное слово, у меня этак ничего не получится, если он и дальше будет валять дурака. Не могу его даже с места сдвинуть.

– Эрик, старина, не козлите! – прокричал Джон.

В ответ от Эрика донесся звук, похожий скорее на ослиный рев, чем на козлиное блеяние. В публике снова захихикали.

Похоже, однако, он внял просьбе Джона: на этот раз мне удалось сдвинуть его с места. Пусть и ценой неимоверных усилий, я все же доставил Эрика в назначенное место (что стало в процессе с его костюмом, меня не заботило). Там я со всей тщательностью уложил его ровно таким образом, как велел Джон, и отступил на шаг в кусты, демонстрируя публике плоды своих стараний.

– Так верно? – крикнул я.

– Великолепно! – заверил Джон.

Даже в виде трупа не теряя чувства юмора, Эрик в ответ помахал ногой в воздухе.

Тут моя часть практически подошла к концу, чему я, признаться, был весьма рад. Я притащил брошенное посреди поляны ружье, притворился, будто стираю отпечатки пальцев носовым платком, устроил целое представление на тему того, как оставляю там отпечатки пальцев Эрика, в полном соответствии с полученными указаниями уложил ружье на землю позади него и двинулся вверх по холму. Зрители торопливо рассыпались кто куда, спеша занять отведенные им места. Пока все шло гладко.

Подъем от ручья к дому довольно крут, а вся эта неоправданная возня с перетаскиванием Эрика настолько утомила меня, что я в первый раз нарушил указания Джона и уселся перевести дух в таком месте, откуда мог наблюдать, как Этель найдет труп на полянке. Приятно было для разнообразия стать зрителем.

У Этель тоже имелись инструкции, прописанные с неменьшей тщательностью, нежели мои или Эриковы. Ей следовало приблизиться к трупу по вполне определенной траектории и отойти по другой – так, чтобы две линии ее следов отчетливо отличались от наших. К телу полагалось подойти достаточно близко, чтобы убедиться, что это труп, но ни к чему не прикасаться и ничего не менять. А потом мчаться к дому, возле которого она должна была столкнуться со мной и поднять тревогу.

Бедняжка Этель. Вся затея, надо полагать, радовала ее ничуть не больше, чем меня самого. Со своего места я видел, как Эрик при ее приближении глумливо помахал ногой в знак приветствия – ничем другим помахать он не мог, поскольку лежал ничком, уронив голову на руки. Конечно, тактичнее с его стороны было бы вовсе ничем не махать, однако в таком случае он не был бы Эриком Скоттом-Дэвисом.

Этель несколько мгновений разглядывала его с безмолвным отвращением, затем отвернулась и медленно зашагала вверх по тропе, по которой ушел и я. Я встал и поспешил к дому.

Наверху я нарочно замедлил шаг и дал ей себя нагнать.

– Ах, констебль, – с печальной улыбкой произнесла она, – я только что видела там в лесу мистера Скотта-Дэвиса. Должно быть, с ним произошел несчастный случай. Боюсь, он мертв. – Этель подняла взгляд, и улыбка на ее лице поблекла. – Хотелось бы мне, чтобы так оно и было, – медленно добавила она и направилась к дому. Кажется, я попросил ее вызвать врача, но оба мы не слишком утруждали себя деталями.

Я повернулся и вновь пошел вниз по холму.

Эрик по-прежнему лежал там, где я его оставил, остальных видно не было. Я занялся тем, что внес в мизансцену несколько маленьких усовершенствований. Эрик не заговаривал со мной, а я был рад, что он в кои-то веки молчит. Покончив с задуманным, я отошел от него, зажег сигарету и сел молча ждать наших детективов. Предполагалось, что врач за это время успел приехать и осмотреть тело; выходя из дома, детективы должны были получить копии его отчета, равно как и рапорт констебля.

Наскоро перескажу события следующего получаса.

Сдается мне, ни от одного из наших так называемых детективов в случае настоящего преступления никакого толку не вышло бы. Они, без сомнений, старались, как могли, но общая атмосфера фарса пересиливала. У миссис Фитцуильям оказалась привычка глупо хихикать, и она так и прохихикала всю дорогу (чем больше я видел сию даму, тем менее понимал, откуда у нее берется достаточно ума и изобретательности, чтобы впечатлить читателей ее книг). Мортон Хэррогейт Брэдли (ну и имечко!) смотрел на всех с видом собственного превосходства, однако ничего не делал. Лишь профессор Джонсон всерьез старался добраться до истоков нашей маленькой загадки. Остальные двое расспрашивали меня весьма поверхностно и все время смеялись, однако профессор Джонсон пытался исследовать отпечатки ног и вообще вести дело на научной основе.

Я, само собой, играл роль сельского констебля, охраняющего тело до приезда инспектора из Будфорда. Я старался развлечь гостей, исполняя свою роль как можно правдоподобнее: держался важно, следил, чтобы ненароком не затерли следов до появления инспектора, не подпускал никого близко к телу, чтобы не уничтожить невзначай какую-нибудь важную улику, да и в целом изображал напыщенного и невежественного задиру. Признаться, в глубине души мне казалось, что, учитывая все обстоятельства, играю я достойно, но должен отметить (без комментариев), что наши гости куда охотнее смеялись над неотесанными выходками, коими их время от времени удостаивал Эрик, чем над моими скромными усилиями. Помимо неуклюжих подергиваний, Эрик изыскал способ приподнимать среднюю часть туловища – весьма потешно, наподобие ползущей гусеницы. Не знаю уж, принимали ли зрители это за гротескное изображение корчей умирающего или же просто за бесцельное шутовство, но их этот трюк, похоже, изрядно смешил.

Дознание продолжалось минут десять-пятнадцать. Наконец, в полном соответствии с планом Джона и к глубочайшему моему облегчению, все двинулись обратно к дому. Это означало, что Эрику более не требуется изображать труп, хотя мне все еще следует держаться поблизости на случай, если детективам вдруг взбредет в голову задать еще вопрос-другой.

То, что случилось после того, как мы ушли с лужайки, я должен описать особенно тщательно, ибо теперь мы приближаемся к моменту, когда индивидуальные показания путаются, – что, во всяком случае, для меня, грозит обернуться настоящей катастрофой. Мне самым неделикатным образом уже дали понять, что моему рассказу о последующих пяти минутах веры нет. Поэтому я постараюсь, со всем изяществом, доступным мне в подобных обстоятельствах, ограничиться лишь теми фактами, которые могут подтвердить иные свидетели.

Я сообщил Эрику, что мы уходим, но он никак не прореагировал – лишь снова дернулся всем телом. Разумно предположить, что он просто не желал идти к дому вместе со мной, а желал подождать, покуда мы не скроемся из виду. Во всяком случае, именно такое предположение я и выдвинул. Так или иначе, мы вчетвером пошли вперед: Брэдли и профессор Джонсон возглавили шествие, я же чуть приотстал от них на случай, если по пути потребуется подать руку миссис Фитцуильям. Как я уже упоминал, тропинка и впрямь очень крута. Я посоветовал миссис Фитцуильям не спешить, ссылаясь на известное обыкновение заядлых альпинистов заметно замедлять шаг даже на самом незначительном подъеме. А в результате, не успели мы отойти и на сотню ярдов, как два джентльмена впереди нас скрылись из вида за поворотом тропинки. Вот от таких-то мелочей, как убедится читатель, порой и зависит жизнь человека.

Мы прошли по тропинке, должно быть, около пятидесяти ярдов, хотя она так петляет, что до полянки (скрытой теперь густым подлеском) на самом деле было куда меньше, когда я сообщил миссис Фитцуильям, что у меня развязался шнурок. Сразу же честно признаюсь, что шнурок у меня не развязывался – это был лишь предлог остановиться, поскольку миссис Фитцуильям совершенно запыхалась. Как бы там ни было, она получила возможность присесть на минутку у края тропинки, покуда я, остановившись в нескольких шагах от нее, наклонился, притворяясь, будто завязываю шнурок. Вот тогда мы и услышали снизу, совсем неподалеку, безошибочно узнаваемый звук выстрела.

Меня это совершенно не заинтересовало. В здешних краях нередко слышишь выстрелы.

Однако миссис Фитцуильям вздрогнула.

– Что это? – вскричала она.

Я объяснил и прибавил успокоительно:

– В лесу полно кроликов. Постоянно кто-нибудь стреляет.

– Выстрел прозвучал очень близко! Не опасно ли это?

– Не думаю, – улыбнулся я. – Звуки в лесу обманчивы. Кроме того, никто не станет палить вслепую.

– Ненавижу, когда убивают кроликов. Без шкурок они так похожи на младенчиков, – с чисто женской непоследовательностью вздохнула миссис Фитцуильям. – А вы охотитесь, мистер Пинкертон?

– Увы, не могу – зрение не позволяет.

Я всегда отговаривался от охоты именно так, и предлог этот ни разу меня не подводил. Правда же состоит в том, что мне претит отнимать жизнь у птиц и зверей – сентиментальность, над которой любой «спортсмен» вроде Эрика Скотта-Дэвиса наверняка от души посмеялся бы.

Заметив, что тревоги миссис Фитцуильям отнюдь не развеялись, я вызвался сходить вниз, найти стрелка и предупредить его, что мы рядом.

– Это ведь опасно, – запротестовала она.

– Надеюсь, миссис Фитцуильям, мне хватит духу взглянуть в глаза такой опасности, – улыбнулся я.

– А вдруг он примет вас за кролика?

Я пристально посмотрел на нее, но она явственно имела в виду лишь шорох в кустах.

– В любом случае я забыл на поляне пару вещиц и охотно воспользуюсь возможностью их вернуть, – совершенно правдиво заверил я. – Если соблаговолите подождать меня тут минутку-другую, я долго не задержусь.

И заспешил обратно по тропе.

Вот тут-то и начинается самое трудное.

Право, не знаю, как быть с тем, что случилось в следующие минуты. Полиция упорно не желает верить моему рассказу. Попытка поведать все читателю в таких обстоятельствах, пожалуй, отдавала бы фальшью. Поэтому, в целях самозащиты, буду по-прежнему придерживаться обозначенных выше тесных рамок и говорить лишь о том, в чем нет никаких сомнений.

Я пробыл внизу минуты две, а может, и три, ради спокойствия миссис Фитцуильям притворяясь, будто ищу стрелка, и даже пару раз окликнул его, как вдруг услышал второй выстрел. Похоже, он исходил с дальнего края полянки, на которой происходило представление, то есть гораздо дальше, чем в прошлый раз, хотя точно я не уверен. Как я уже говорил, в глухом лесу очень легко обмануться.

Честно признаю: второй выстрел крайне меня изумил. Не стану перегибать палку и утверждать, что я встревожился, но я определенно подумал, что стоило бы отыскать стрелка, кем бы он ни был, и попросить его удалиться. Фактически меры, предложенные мной лишь ради успокоения моей спутницы, внезапно показались мне очень даже нелишними. Поэтому я пересек ту самую полянку (Эрика на ней уже не было) и снова позвал стрелка. Я звал раза три, не меньше, но ответа так и не последовало. Поэтому, выждав еще с полминуты, я повернул обратно, подобрал забытые на поляне вещи и двинулся по тропинке к тому месту, где оставил миссис Фитцуильям. Всего я отсутствовал минут шесть или семь. (Читатель должен простить мне, что я столь дотошно описываю мельчайшие детали этого богатого событиями дня. Очень скоро важность этих деталей станет более чем очевидна.)

Миссис Фитцуильям на месте не было.

Само по себе это тоже может показаться событием невеликой важности, но смею заверить читателя, совсем напротив, ибо, помедлив пару секунд в совершенно несвойственной мне нерешительности, я не последовал вслед за ней вверх по тропе, а снова направился вниз к ручью. Во-первых, насколько я помнил, ружье так и осталось валяться там на полянке, прямо в траве, и мне пришло в голову, что улика оно или не улика, а Джону это не слишком понравится. В общем, я снова зашагал вниз и, на свое несчастье, двинулся не прямо на большую поляну, а повинуясь внезапному порыву, о коем впоследствии горько жалел, внизу тропинки свернул направо и вышел на вторую полянку, поменьше. Она, как пора бы мне объяснить, тянулась параллельно первой и соединялась с ней узкой тропинкой футов пятнадцати в длину. Как и все прочие тропы в этом лесу, даже за эти пятнадцать футов тропинка успевала сделать несколько крутых поворотов, так что с одного ее конца другой конец не просматривался. Если не считать этой тропки, поляны отделяла друг от друга полоса густого подлеска. Примерно такая же тропка, только еще более узкая и местами поросшая папоротниками, бежала от дорожки, ведущей вверх по склону, к другой части маленькой полянки. По ней-то я и пошел. Хочу упомянуть, что сам я обнаружил эту маленькую полянку всего несколько дней назад и был ею совершенно очарован. Судя по состоянию обеих тропок, по ним практически не ходили. Я взял эту полянку на заметку – как идеальный уголок, если вдруг захочется одиночества.

В тот миг, однако, одиночества мне даровано не было. На тропке я оказался не один. Прямо у моих ног, лицом вниз, лежал Эрик Скотт-Дэвис.

Я замер как вкопанный, уставившись на него. Он лежал в неестественной позе, неловко подогнув под себя руку. На пиджаке отчетливо выделялось пятнышко красной краски, только теперь оно стало заметно больше. В траве вдруг что-то блеснуло в лучах солнца, пробившегося сквозь ветви и листья, – дуло ружья. Эрик был мертв.

Что делает заурядный человек – а какое бы мнение ни составил обо мне читатель, сам я это определение к себе никак не отнесу – итак, что делает заурядный человек, внезапно наткнувшись на мертвое тело? Надо полагать, ничего из того, что должен бы сделать. Надо полагать, что-то такое, чего ему делать вовсе не следует. Знаю, что в следующий миг сделал я. Повернулся и ринулся (да, прямо-таки ринулся!) туда, откуда пришел. И влетел прямо в объятия Джона Хиллъярда.

Он как раз собирался свернуть на тропу вверх по холму и приветствовал меня совершенно обыденно:

– Эй, Сирил, откуда это вы так мчитесь? Ну ладно, пойдемте-ка наверх и… Да что это с вами, старина? Вид у вас, точно вы призрака встретили.

Да, я был бел как полотно, а коленки у меня так и стучали друг о друга. И все же я сделал такую хорошую мину, как только смог, и сказал со всем спокойствием, какое сумел собрать:

– Эрик. Там. Боюсь, он мертв.

Джон ахнул и уставился на меня.

– Что? Где?

Но не успел я ответить, он уже мчался вниз по тропинке.

Я двинулся за ним.

Джон склонился над Эриком, робко прикоснулся к нему, проверил, бьется ли сердце.

– Вы правы… Бог ты мой! Нельзя его трогать. Это… Боже праведный, вы посмотрите на ружье! Та самая сцена, снова.

– Да, – кивнул я. Признаться, слова давались мне с трудом, во рту пересохло.

– Боже праведный! – пробормотал Джон растерянно. – Бедняга. И… ну и ну, Пинкертон, смотрите, веточка папоротника на спусковом крючке. Невероятно! После всего нашего представления напороться ровно на ту же опасность. Ну не так же он глуп!

Я ничего не сказал. Мы оба смотрели на тело.

– Что ж… наверное, надо позвонить в полицию, – наконец мрачно произнес Джон. – И врачу. Силы небесные, Сирил, просто не верится.

Мне тоже не верилось, хоть я и не счел нужным ему это сообщать.

– Надо заметить время, – пробормотал Джон, бросая взгляд на часы. – Ровно три сорок пять.

Мы молча зашагали вверх по холму.