— V —
УДАР ГРОМА
Берлин,
январь — февраль 1943 года
У меня есть все основания полагать, что по окончании войны (с любым исходом) благодарные потомки установят конный памятник на Паризерплац именно Вернеру фон дер Шуленбургу — не фельдмаршалам или адмиралам, не канцлеру, не ушедшим в прошлое вождям, а пожилому графу, сумевшему прорвать, казалось бы, непроницаемую завесу, отгородившую Германию от Востока и сталинской России.
Вчера граф Шуленбург встречался в Стокгольме с русской посланницей Александрой Коллонтай. Негласно, разумеется. При посредничестве шведского министра иностранных дел Кристиана Гюнтера.
Когда поздно вечером в Рейхсканцелярию пришла краткая шифрованная телеграмма «Есть проблеск надежды», я бездумно ополовинил бутылку коньяка «Луи Руайе», до того праздно стоявшую в тумбе стола. Не опьянел вовсе, хотя употребил нектар на голодный желудок. Неужели получилось?
…Относительное затишье на фронте продолжалось вторую неделю. Полностью выложившись за время наступления на Ростов, русские приостановили активные операции, при этом накрепко блокировав части групп армий «А» и «Дон» на Таманском полуострове. Мы кое-как (именно «кое-как», к огромному сожалению) наладили мизерное снабжение окруженных подразделений и ломали голову над тем, как эвакуировать их в Крым — второй «Сталинград» привел бы нас к окончательному крушению.
Жизненно необходим был водный транспорт для доставки на Тамань боеприпасов, продовольствия и медикаментов. Катастрофически не хватало самоходных барж, паромов и буксиров, силы прикрытия тоже оставляли желать лучшего. Группировка Кригсмарине на Черном море составлялась из 30-й флотилии подводных лодок (всего-навсего шесть малых субмарин), торпедных катеров типа S-26, минных тральщиков, десантных кораблей «Зибель» и многоцелевых быстроходных транспортов — «линкоров Черного моря», использовавшихся в самых разнообразных целях: минные заградители, сторожевики, охотники за подводными лодками. Всего около 430 боевых единиц, чего было явно недостаточно.
Оставалась надежда на помощь Румынии и Болгарии, но, во-первых, правительства царя Бориса и маршала Антонеску начали осторожничать — сказался психологический эффект, произведенный нашими поражениями на юге России — во-вторых, флоты прибалканских стран тоже не отличались многочисленностью и серьезным тоннажем.
Я помнил эвакуацию англичан из Дюнкерка, когда использовались любые суда, способные держаться на воде — вплоть до частных яхт, вывозивших по нескольку солдат. Но британцы бросили на побережье всё имущество и тяжелое вооружение, чего мы себе позволить никак не могли. Предполагалось организовать конвои маршрутами Керчь — Темрюк, Керчь — Анапа и Керчь — Тамань, но сперва требовалось отыскать требуемое количество плавсредств.
Кроме того, существенную опасность представлял русский Черноморский флот, сейчас базирующийся в портах Батум и Поти — доселе командование противника рассматривало флот как вспомогательное оружие сухопутной армии и не позволяло предпринимать самостоятельных действий, но если положение изменится, наша Таманская группировка окажется в практически безвыходном положении…
…В эти самые дни граф фон дер Шуленбург и сделал главную ставку своей жизни. Посоветовался лишь со мной и рейхсфюрером — оповещать высокопоставленных сотрудников МИД пока не стоило, среди них было много людей прозападной ориентации, «восточные» же устремления Шуленбурга могли быть восприняты в германской дипломатической среде весьма неоднозначно.
Общий посыл был таков: я практически семь лет работал послом в Москве и сумел наладить доброжелательный контакт с руководством большевиков, включая столь непростого человека, как комиссар иностранных дел Молотов. Я могу обратиться к нему с частным посланием, через шведов. Напомнить, что с самого начала полагал войну с Советским Союзом безумием. Использовать личный канал общения.
— Бесполезно, — Гейдрих отмахнулся. — Любезный граф, уровень ожесточения перешел любые мыслимые границы. Тут не помогут никакие прежние связи. Возможно, Молотов некогда и симпатизировал вам, но после полутора лет войны письмо вполне предсказуемо отправится в отхожее место при его кабинете.
— Я не собираюсь апеллировать к призракам прошлого, — горячо возразил Шуленбург. — Хотя утром двадцать второго июня, прощаясь с Молотовым после вручения ноты об объявлении войны, мы все-таки пожали друг другу руки… И я понимаю ваши доводы, рейхсфюрер. Можно попытаться сыграть на прагматичности большевистских вождей. Все-таки они реалисты и практики. Сделать им заманчивое предложение, одновременно давая понять, что мы готовы уступить в отдельных, ранее принципиальных позициях.
— Что будет воспринято как сигнал слабости. Особенно после Сталинграда.
— Всё зависит от формулировок. Допустим, сколько русских генералов сейчас находится в нашем плену? После двух летних кампаний?
— Много, около полусотни, — без паузы ответил Гейдрих. — Уточнить будет нетрудно. Предложить обмен?
— Для начала передать общий список. Ясно намекнуть, что тех, в ком советское правительство заинтересовано, мы можем отпустить без всяких условий. Ограниченное число, пятерых или семерых. Зачем начать осторожную торговлю по дальнейшему обмену.
— Стоп-стоп, — Рейнхард Гейдрих подался вперед. — Кажется, я сообразил… В первоначальный список можно включить некоего Андрея Власова, генерал-лейтенанта, пошедшего на сотрудничество с нами после пленения в июле сорок второго… Он сейчас здесь, в Берлине, в распоряжении армейского отдела «Wehrmahts Propaganda». При Гиммлере Власовым интересовалось СД, но дальше нескольких допросов дело не пошло. Лично я считаю затею с образованием русских вооруженных частей под эгидой Вермахта бесперспективной, а Власов успел сделать несколько громких заявлений… Как Сталин относится к предателям, вам объяснять не нужно.
— Шаг абсолютно иезуитский, — сказал я.
— А мы с вами не в гольф играем, доктор Шпеер. Предпочитаю быть живым иезуитом, чем повешенным филантропом. — Гейдрих повернулся к Шуленбургу. — Граф, как полагаете, русские клюнут?
— На такую приманку могут и клюнуть, — согласился министр иностранных дел. — Кроме того, доктор Шпеер, есть еще один важный аспект. Ваш брат…
Я угрюмо замолчал. Сведений о судьбе Эрнста не было никаких. В декабре я просил фельдмаршала Мильха через летчиков, снабжавших Сталинградский «котел», узнать хоть что-нибудь, но Второй танковый полк был разгромлен, выжившие влились в пехотные подразделения, продолжавшие сопротивление, и капитан Эрнст Шпеер окончательно потерялся. Говоря военным языком — пропал без вести.
Убежден, Эрнст убит или умер от тифа. Есть мизерная вероятность, что он в плену, и этого я боюсь больше всего: русские могут использовать его в целях пропаганды или шантажа, ставя меня перед выбором — родной брат или интересы Германии.
— У нас отыщется равноценный обмен, — продолжил Шуленбург. — Сын Сталина, Яков. Он содержится в Любеке, Oflag X–C, я проверил через ведомство рейхсфюрера.
Точно. Я вспомнил газетные публикации в конце лета 1941 года, было несколько заметок о пленении родного сына советского вождя. Фюрер во время одного из бесчисленных вечерних монологов высказывался по этому поводу в том смысле, что Сталин оказался невероятно беспечен и самонадеян, послав сына на фронт.
— Главное, чтобы они проявили интерес, — сказал граф. — Это непреложный закон дипломатии: если противник пошел на контакт, значит, имеются некие точки соприкосновения. Будет хуже, если в ответ мы получим лишь гробовое молчание.
— Попытайтесь, — нейтральным тоном сказал Гейдрих. — Но я не понимаю, каков конечный смысл?
— Будем смотреть в развитии. Для начала — наладить приемлемое общение, пусть через посредничество. Никогда не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.
— Резонно, — кивнул рейхсфюрер. — Но я предпочитаю оставаться в лагере скептиков.
— «Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!», — парировал Шуленбург цитатой из Библии. — Надо использовать любой, самый мимолетный шанс.
* * *
— Я поеду сама! — не терпящим возражений тоном заявила Луиза Шпеер. — Слышишь, сама! Пусть русские видят, что мы им доверяем! Если со мной что-то случится — что ж, судьба!
Спорить с моей матерью всегда было бесполезно. Дореволюционное воспитание, издержки XIX века. Формула «Почитай отца твоего и матерь твою» вбита в мамину голову накрепко, оспаривание так же невозможно и немыслимо, как сказочный «дождик снизу вверх». Сын фрау Луизы может быть кем угодно, свинопасом, пролетарием или рейхсканцлером — да хоть папой римским! — но авторитет матери для него непререкаем.
Прошла неделя с необычной инициативы Вернера фон дер Шуленбурга. Молотов ответил. Очень сухо, холодно и немногословно, но — ответил, причем без оскорблений и обвинений в стиле Уинстона Черчилля. Русским чужда вульгарность.
Была выражена заинтересованность «в отдельных предложениях германской стороны». Представитель Советского Союза может встретиться с дипломатом, представляющим Германию, в Стокгольме, все контакты осуществляются через господина Кристиана Гюнтера. Должна соблюдаться строжайшая конфиденциальность, в противном случае согласие будет незамедлительно отозвано.
Шуленбург, взяв мой «Кондор», ринулся в Стокгольм. Три дня тяжелейших переговоров с мадам Коллонтай («Та еще штучка! — по недипломатичному выражению графа, — большевичка, радикальнее любого нашего штурмфюрера конца двадцатых годов!»). Тем не менее Коллонтай в первую очередь являлась посланницей, обязанной скрупулезно выполнять инструкции из Москвы.
Итоги были очень скромные. Советское правительство с удовлетворением восприняло предложение Германии передать безо всяких дополнительных условий отдельных офицеров РККА, содержащихся в плену, но требует расширить первоначальный список до двадцати двух человек. Шуленбург, для вида помявшись, согласился.
СССР примет на своей территории делегацию Международного Красного Креста для наблюдения за состоянием германских военнопленных из бывшей Шестой армии Вермахта — этот процесс должен быть согласован по дипломатическим каналам с президентом МКК Максом Губером (Швейцария). В делегацию могут быть включены представители Германии. В свою очередь СССР требует аналогичной миссии в лагерях для военнопленных в Германской империи, где содержатся советские граждане.
Отдельное соглашение было достигнуто по проблеме «Яков — Эрнст». Бумаг никаких не подписывали, Коллонтай прямо сказала: эпоха письменных договоров с Германской империей закончилась в июне 1941 года, придется верить на слово. Но полученные ею из Кремля директивы недвусмысленны: советская сторона не возражает против равноценного обмена. Посредниками вновь выступят шведы. Однако у соответствующих инстанций Советского Союза в настоящий момент нет никакой информации о капитане Второго танкового полка Эрнсте Шпеере.
Шуленбург рискнул, сказав, что, даже если капитан Шпеер мертв и СССР предоставит свидетельства его смерти, лейтенант артиллерии Яков Джугашвили будет передан советскому посольству в Стокгольме. Но только когда появятся доказательства. Или тело.
— Вы уверены, что вправе ставить условия? — осведомилась у Шуленбурга Александра Коллонтай. — В Сталинграде десятки тысяч трупов. Многие захоронены. Никто не станет проводить массовую эксгумацию только ради того, чтобы найти одного-единственного капитана.
— Понимаю, — кивнул граф. — И потому надеюсь на ваше обещание, что поиски будут предприняты.
Консультации о дальнейшем частичном обмене пленными продолжатся на уровне полномочных представителей.
Вот, собственно, и всё. Более никаких подвижек. Однако вернувшийся в Берлин Вернер фон дер Шуленбург ощущал себя римским триумфатором: дело сдвинулось с мертвой точки. Контакт налажен.
Я совершил вопиющую глупость, рассказав об этом матери, а заодно учинив должностное преступление — факт переговоров в Стокгольме был настолько засекречен, что любой посторонний, случайно узнавший о встрече Шуленбурга и госпожи Коллонтай, навсегда отправился бы в подвалы внутренней тюрьмы РСХА.
Маму яростным пламенем жгла единственная мысль — Эрнст.
— Что надо сделать? Записаться в Красный Крест? — категорически настаивала она. — Ты обязан устроить мне встречу с принцем Карлом Кобургским, я докажу ему, что эта поездка необходима!
— Мама! — Я старался не выйти из себя. — Поверь, делом Эрнста займутся профессионалы! Люди, работавшие по проблеме военнопленных с самого начала войны, а возможно и в Первую мировую! Что тебе делать в разрушенном Сталинграде? Узнав, кто ты такая, русские отправят тебя в Сибирь!
— Пускай, — твердо сказала мать. — Но я выполню свой долг. Не думай обо мне.
Я капитулировал. В конце концов, мама, сама того не подозревая, высказала здравое политическое соображение: ее визит в составе делегации МКК будет выглядеть жестом доверия. И потом, русские, может быть, и азиатские варвары, но арестовать представителя Красного Креста — это чересчур. Там будут журналисты из Америки и нейтральных стран, выйдет крупный скандал. Сталин на такой шаг не пойдет.
Окончательно взвесив все «за» и «против», я взялся за телефон и попросил телефонистку на коммутаторе правительственной связи отыскать Карла Эдуарда Кобургского. Когда нас соединили, обрисовал просьбу — некоей фрау Луизе Шпеер необходима официальная аккредитация от Красного Креста Германии. Документы будут предоставлены завтра же. Сделаете? Прекрасно, я вам очень благодарен, группенфюрер…
— Мама, ты едешь. — Я вошел на кухню. — Перелет предстоит длительный. Точного маршрута я не знаю, но, вероятно, сперва в Стокгольм, оттуда в Москву. А из Москвы уже на Волгу. Ты уверена?
— Не просто уверена, убеждена. Что ж, взгляну на большевиков живьем. Надеюсь, они все-таки не такие чудовища, как описывали русских в газетах и по радио.
— За семь лет в Москве графа Шуленбурга не зажарили на вертеле и не съели, — мрачно пошутил я. — Это о чем-то да говорит.
* * *
В двадцатых числах января мама улетела в Россию.
Боялся ли я за ее жизнь? Бесспорно. Впрочем, гарантии безопасности миссии МКК были даны Москвой, а при согласовании состава делегации имя Луизы Шпеер вызвало разве что искреннее недоумение — русские уточнили, кем приходится эта дама канцлеру Шпееру.
Ах, матерью? Да, мы согласны ее принять. Личная охрана с германской стороны? Не возражаем, если только телохранители не будут офицерами СС: присутствие таковых в Советском Союзе не просто нежелательно, а принципиально невозможно.
Поразмыслив, я попросил фельдмаршала Мильха как личного друга отыскать двух надежных офицеров-летчиков, способных выполнить столь деликатную миссию. С летчиками всегда проще — еще со времен Первой мировой пилотская каста обособлена, враги их не воспринимают как обычных пехотинцев или артиллеристов. Я уж не говорю про сотрудников СД, которых русские наверняка расстреляли бы не задумываясь сразу на выходе из самолета.
Эрхард Мильх не подвел — нашел двоих авиаторов, находившихся в отпуске после боев в Африке. С ними Луиза Шпеер отправилась поначалу в Швецию, а оттуда — за едва приподнявшийся занавес из брони и льда.
* * *
— Шпеер, вы в курсе, что Уинстон Черчилль сейчас находится в Турции? В Адане, это в полусотне километров от средиземноморского побережья, недалеко от границы с подмандатной французам Сирией.
Гейдрих, потребовавший срочной встречи с канцлером, объявился не один — вместе с руководителем РСХА Отто Олендорфом и бригадефюрером Вальтером Шелленбергом, с позапрошлого лета исполнявшим обязанности главы Управления VI SD-Ausland, то есть внешней разведки. Да что такое опять стряслось?!
— Я просматривал днем сводку МИД — кажется, британский премьер отправился туда из Касабланки, где встречался с Рузвельтом…
— Черт с ним, с Рузвельтом, — почти грубо ответил рейхсфюрер. — Встреча Черчилля с президентом Мустафой Исметом Иненю — очень плохой сигнал. Хуже некуда. Шелленберг, изложите свои соображения господину канцлеру.
Вальтер Шелленберг происходил из плеяды «молодых да ранних». Всего тридцать три года, плотно работал с Гейдрихом с середины тридцатых, успешная карьера — сам фюрер вручал ему Железный крест первого класса после удачной операции по вскрытию агентурной и диверсионной сети британцев в Голландии. По облику полная противоположность долговязому и широкоплечему рейхсфюреру: роста небольшого, щуплый, темно-русые волосы расчесаны на пробор. О внешности можно сказать одно — дамам нравится.
— Докладывайте, — вздохнул я. Количество плохих новостей в последнее время превосходило все разумные пределы.
— Видите ли, доктор Шпеер, — вкрадчиво начал Шелленберг, — в свете крайне неблагоприятной оперативной обстановки, сложившейся на приазовском участке Восточного фронта, мы возлагали на Турцию значительные надежды. Особенно после отказа болгар предоставить суда для снабжения и эвакуации нашей группировки на Тамани…
Я насупился. Поведение так называемых «союзников» выглядело сущим предательством. Болгарский флот безвылазно сидел на базах в Бургасе и Варне, а румыны после гибели полутора с лишним сотен тысяч человек в сражениях под Сталинградом так и вообще заявили, что понесли неприемлемые потери и им необходимо время для восстановления боеспособности войск. При чем тут флот — непонятно, но кораблей Антонеску тоже не дал.
Выход был: Турция. У нас с Анкарой имелся договор о дружбе и ненападении от июня 1941 года, и хотя Турция формально объявила себя «невоюющей нейтральной страной», прогерманские настроения в армии и среди правых политиков оставались сильны. Президент Иненю придерживался стратегии лавирования, одновременно давая авансы как Оси, так и англо-американцам — Вернер фон дер Шуленбург характеризовал его как человека до крайности осторожного, который сначала семь раз отмерит и будет долго думать перед тем, как отрезать.
Встреча Иненю с Черчиллем означала одно: разворот в сторону Лондона. Да, турки посейчас держали на южных границах СССР четыре армейских корпуса, шестнадцать пехотных и четыре кавалерийские дивизии с одной мотострелковой бригадой и даже были готовы вступить в войну на нашей стороне после окончательного взятия Вермахтом Сталинграда, но капитуляция 6-й армии поставила на этих планах крест.
— Вопрос смещения Исмета Иненю, как политика нерешительного, поднимался больше полугода назад, — продолжал Шелленберг. — У нас до сих пор имеется план с наименованием «Гертруда». Создать негативное отношение к президенту внутри армии, предельно расширить пропаганду среди народа, использовать недовольство турецкого генералитета… Генерал Эмир Эрликет, один из ведущих военных деятелей Анкары, прямо говорил нашему послу в Турции Францу фон Папену, что «участие в войне против России было бы встречено положительно и в самой армии, и во многих слоях населения».
— Постойте, — я помотал головой. — Вы что, предлагаете устроить переворот в Турции? Давно подготовленный, но не реализованный?
— Именно, — ответил вместо бригадефюрера Гейдрих. — Но только не с целью втягивания турок в войну. Их армия серьезной боевой ценности не представляет. Олендорф? Где подготовленная вами справка по вооруженным силам Турции?
Я представлял, что у потенциальных союзников дела обстоят не самым лучшим образом, но чтобы настолько?.. Переданная Олендорфом бумага окончательно развеяла любые сомнения.
Турецкая армия совершенно не владела современными методами ведения боя и вооружением. Войска обучали по наставлениям времен Великой войны, одновременно с тем не имея горючего в количестве, достаточном для ограниченного парка моторного транспорта — армия почти всецело полагалась на вьючных животных.
Кроме того, недостаточное количество транспортных средств и плохие дороги ограничивали стратегическую мобильность войск; плохо развитая система железных дорог еще в большей степени усугубляла это обстоятельство. Мало крупнокалиберной артиллерии, и в основном она произведена в Первую мировую. Из трехсот самолетов лишь половина современные.
— По-прежнему не понимаю, — сказал я, ознакомившись. — К чему насильственно смещать Иненю, если максимум, на что способна Турция — это сковать части русского Кавказского фронта, в настоящий момент не представляющего для нас никакой угрозы? Я не хочу повторения истории с Италией, когда любое действие войск дуче приходилось поддерживать Вермахту!
— Вот сейчас мы и подошли к ключевому вопросу, — ответил Гейдрих. — Турция располагает неплохим транспортным флотом, пребывающим в бездействии. Это последний шанс для спасения групп армий, застрявших на Таманском полуострове. Францу фон Папену мною и Шуленбургом были даны соответствующие указания: склонить турецкое руководство к сотрудничеству в этом вопросе… Я знаю, они нейтралы. Однако сдать нам корабли в аренду никто не мешает. В конце концов, мы можем обставить всё иначе: подогнать в турецкие порты флотилию «Зибелей» и «конфисковать» суда по негласному соглашению с Анкарой. Со стороны это будет выглядеть очередным вероломством Германии, но турки сохранят лицо перед англичанами и русскими.
— Премьер Шюкрю Сараджоглу настроен резко прогермански, министр иностранных дел Нуман Менеменджи-оглу не столь активно разделяет эти настроения, но договороспособен, — добавил бригадефюрер Шелленберг. — Рандеву Иненю и Черчилля спутало все карты: англичане упорно перетягивают Анкару на свою сторону.
— Так зачем же вы пришли ко мне, рейхсфюрер? — я повернулся к Гейдриху.
— Я прошу разрешения на немедленное проведение операции «Гертруда». Мы не можем выпустить Турцию из своей сферы влияния. Особенно в такой тяжелый момент. План согласован с Генштабом и МИД, Вицлебен не возражает. Стратегическая необходимость. Мы обязаны спасти армию Гальдера. Любой ценой.
— А если я откажу?
— Есть согласие рейхспрезидента, — без единой тени угрозы ответил Гейдрих, но мне отчетливо показалось, что мое мнение в данном вопросе ничего не значит. — Решения принимаются коллегиально, рейхсканцлер Шпеер.
— Это был риторический вопрос, — сказал я. — Насколько я понимаю, последствия аналитиками РСХА просчитаны?
— Нет времени, — без обиняков заявил Рейнхард Гейдрих. — Ва-банк. Авантюра, конечно.
— Что ж… Действуйте. Надеюсь, мне не надо подписывать никаких приказов?
— Доктор Шпеер, — в нарушение субординации подал голос Вальтер Шелленберг и посмотрел на меня укоризненно. — Смею заметить, что, когда проводятся такого рода операции, никто и никогда не документирует действия. Это аксиома.
* * *
Тем же вечером из Стокгольма пришла телеграмма, конечно же, шифрованная. Это была копия сообщения, присланного из Москвы, через шведское посольство у русских. Я глазам своим не поверил:
«Эрнст жив. Согласие на обмен получено. Луиза».
Другой Луизы, способной прислать телеграмму из большевистской цитадели, кроме Луизы Шпеер, я не знал.
Мне докладывали, что Миссия Красного Креста в Сталинграде действует, Советы со своей стороны привлекли к ней Екатерину Пешкову, женщину, в Европе известную, — она активно работала по линии помощи военнопленным после русско-польской войны в начале 20-х годов, была уполномоченной польского Красного Креста.
Впоследствии Пешкова активно помогала политическим заключенным в СССР вплоть до «Великой чистки» 1937 года, когда ее организацию тихо прикрыли — однако Пешкова способствовала освобождению многих несогласных с режимом Сталина, включая этнических немцев, после освобождения из лагерей переехавших в Германию еще при Веймарской республике.
Тот факт, что русские задействовали столь неоднозначную персону, заставлял призадуматься — по моей просьбе в РСХА навели о Пешковой справки, и выяснилось, что она никогда не состояла в большевистской партии, наоборот, входила в оппозиционную партию левых социалистов-революционеров, окончательно и кроваво разгромленных в далеком 1918 году.
Активной благотворительностью занималась с начала Великой войны, работала с беспризорными детьми, политическими каторжниками, военнопленными. Несмотря на довольно резкие высказывания о власти коммунистов, ее не тронули.
И вот после Сталинграда Пешкову извлекли из небытия — она пять лет не занималась общественной деятельностью и вдруг вернулась.
В СД меня уверили, что в тюрьму Пешкову не упекли, до 1941 года она жила в Москве, потом эвакуировалась далеко на восток, в среднеазиатские эмираты, преобразованные Советами в республики.
Новый дебют Екатерины Пешковой на поприще военной благотворительности тоже можно считать звоночком со стороны Москвы — они не возражают против неявного сотрудничества в некоторых областях.
Мы сдержали слово, передав русским двадцать два высших офицера из числа пленных, включая генерал-лейтенантов Власова и Карбышева (между прочим, бывшего подполковника царской армии).
Если Андрей Власов был репатриирован в СССР без согласия с его стороны, то о Карбышеве шли упорные переговоры с мадам Коллонтай: русские настаивали на незамедлительном возвращении генерала. Мы уступили, причем в концлагере Флоссенбург Карбышева спросили — вы хотите променять лагерь в Германии на лагерь в Сибири? Вы уверены? Вы согласны вернуться?
Карбышев ответил коротко: «Безусловно согласен. Когда?»
Спустя неделю мне принесли газету «Правда», полученную через шведов, с портретом Карбышева на первой полосе и заголовком: «Герой Союза ССР, вырвавшийся из фашистской неволи».
Про генерала Власова в выпуске главного пропагандистского органа большевиков не было ни единого слова.
* * *
Шуленбург ожидал ответного шага от Москвы, но такового не последовало — возвращать нам Паулюса Сталин определенно не собирался. Граф заметил, что давать намеки на такую возможность при имеющихся обстоятельствах будет политической бестактностью, и предложил подождать.
Ну что ж, подождем. Да только время очень коротко. Времени не осталось совсем.
* * *
— Рассуждая здраво, в этом нет ничего невероятного, — Вернер фон дер Шуленбург говорил медленно, словно зачарованно. — Вы, Альберт, в курсе, отчего случилась Крымская война в середине прошлого столетия? И почему в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году едва не вспыхнул новый грандиозный конфликт между Россией и Британией, готовой выступить в союзе с Австрийской империей? Тогда средиземноморская эскадра адмирала Джеффри Горнби численностью в сотню кораблей вошла в Дарданеллы и была готова открыть огонь… То же и в Великую войну: обострение отношений между Петербургом и Лондоном вызвала единственная ключевая причина. Красная тряпка для Джона Буля. Проливы. Проливы, которые не должны стать подконтрольны русским ни при каких обстоятельствах!
— Кто бы мог подумать, — потрясенно сказал я в ответ. — Просто не верится!
…«Гертруда» сработала безотказно: контролировать тихую замену турецкого руководства в Анкару отправился лично Рейнхард Гейдрих. Никаких бурных опереточных событий в стиле дарлановского путча в Виши не последовало: Мустафа Исмет Иненю подал в отставку «по состоянию здоровья», последовали перестановки в военной среде — начальником турецкого Генштаба стал четырехзвездочный генерал Салих Омуртак, премьер взялся за исполнение обязанностей внезапно приболевшего президента.
На деле переворот занял всего одну ночь. Францу фон Папену было достаточно запустить давно подготовленный и хорошенько смазанный деньгами и обещаниями механизм: Иненю с ближайшим окружением изолируется, Шюкрю Сараджоглу быстро расставляет на освободившиеся места своих единомышленников при молчаливом одобрении армии. Не было сделано ни единого выстрела: плод созрел давным-давно и просто упал в руки Гейдриха.
Сараджоглу не задумываясь подтвердил все прежние соглашения. Нас особенно интересовала хромовая руда, которой поставлялось до 90 тысяч тонн; продолжалась разработка всеобъемлющего торгового договора: товарооборот к весне 1943 года должен был достигнуть 125 миллионов лир, Германия получала от Анкары в крупных объемах табак, хлопок и провизию, мы поставляли сельскохозяйственную технику, станки, вооружения и военные материалы. Доля Германии в импорте-экспорте Турции возрастала до 38 и 23 процентов соответственно — очень серьезные показатели, да и в качестве делового партнера турки нас никогда не подводили.
Далее начались закрытые переговоры. Нет, господин Сараджоглу, мы не станем требовать вступления Турецкой республики в войну и уважаем ваш нейтралитет. Однако Германии срочно нужна поддержка в транспортной и продовольственной сфере; кроме того, мы настаиваем на прекращении тесных контактов с Британией.
Попутно выяснилось, что хотел получить от Исмета Иненю в Адане премьер Черчилль. Во-первых, в обмен на материальную и военную помощь союзников Турция должна была выступить против Германии и ее сателлитов, прежде всего на Балканах — подготовить плацдарм для англо-американцев. Во-вторых, радикальное сокращение экспорта в Германию и, как идеал — полное его прекращение. И наконец, присутствие британской военной миссии в Анкаре, которая будет наблюдать за военными поставками и обучать турецких офицеров.
Иненю, как всегда, отвечал уклончиво, делая упор на нерушимость нейтралитета Турции. Включение в программу ленд-лиза, новые танки и самолеты? Не возражаем. Однако Анкара пока не готова к ведению боевых действий.
Президент желал усидеть на двух стульях, но в результате лишился единственного.
Успех был достигнут: Шюкрю Сараджоглу согласился предоставить корабли и провиант для снабжения Тамани. Суда обязаны выходить в море под флагом Рейха, желательны немецкие экипажи. Будут задействованы порты Трабзон, Синоп, Фатса и Гиресун. Основная база — в Синопе, подальше от точек базирования русского Черноморского флота, который наверняка будет противодействовать операции. Способна ли Германия осуществлять воздушную поддержку с крымских аэродромов? Разведка, прикрытие, наблюдение за русскими кораблями?
Вдобавок, именно от Синопа до берегов Таманского полуострова и удерживаемой германскими частями Анапы ближе всего: немногим больше трехсот пятидесяти километров. Сосредоточение барж и лихтеров для эвакуации войск предусматривается в Судаке, Феодосии и Керчи — значительную часть судов еще предстоит перебросить из Эгейского и Мраморного морей, что займет определенное время.
Поступили и ответные запросы: если придется отказаться от британо-американской военной техники, правительству Рейха предлагается рассмотреть вопрос о дополнительных поставках танков, авиации и стрелкового вооружения. Военное министерство Турции предоставит означенные требования как можно скорее.
Фон Папен и Гейдрих не возражали.
И никто не предполагал, к чему в итоге приведет эта тактическая инициатива.
Никто.
* * *
«Додавить» Таманскую группировку у русских не получалось — в отличие от насквозь степного Сталинграда обороне благоприятствовала горно-лесистая местность в районе Крымск — Новороссийск, на самом полуострове оборонительные позиции наспех обустроили по берегам многочисленных озер. Положение с продовольствием и боеприпасами удалось отчасти стабилизировать — «Зибели» безостановочно сновали между Крымом и Таманью, вывозя раненых и доставляя минимум самого необходимого.
Пайки всё равно пришлось урезать до предела, а в случае, если Сталин все-таки отыщет свежие резервы и нанесет рассекающие удары от Ростова, Элисты и Нальчика, по армии генерал-полковника Франца Гальдера придется объявлять очередной траур.
Тем временем через Болгарию в Турцию пошли железнодорожные эшелоны с боеприпасами и продовольствием — вагоны были с болгарской маркировкой. Турецкая сеть железных дорог обладала невысокой пропускной способностью, но, к счастью, в конце тридцатых годов была построена ветка Анкара — Кайсери — Самсун до черноморского побережья и крупного порта. В Самсуне груз распределялся по близлежащим гаваням и морем уходил на северо-восток — турки мобилизовали почти четыреста кораблей, клятвенно обещая довести их количество до шестисот.
Морской мост наладили в кратчайшие сроки — не было угрозы авиационных налетов, русский флот пребывал в бездействии, да и основные трассы проходили на значительном удалении от Батума и Поти. Хотя слово «бездействие» не вполне точно: Кригсмарине перехватило три подводные лодки, одну из которых удалось потопить, были замечены эсминцы, сообщалось о наблюдательных полетах русской авиации. Впрочем, никто и не рассчитывал, что линию Синоп — Тамань долгое время удастся сохранить в секрете.
Нарком иностранных дел Молотов обратился с резкой нотой к правительству Анкары — немедленно остановить снабжение германских войск, что советской стороной воспринимается как враждебный акт, не соответствующий положению о нейтралитете. В противном случае СССР оставляет за собой полную свободу действий.
Шюкрю Сараджоглу ответил: Турецкая республика не оказывает никакой помощи Германии. Что с юридической точки зрения было чистейшей правдой — суда в аренде, вооружение и провиант немецкие.
Шведам и не такое сходило с рук — транзит немецких военных материалов в Финляндию; немецкие транспортные суда перевозили туда войска, укрываясь в территориальных водах Швеции, причем обычно их сопровождал конвой шведских военно-морских сил. Это не говоря о таких мелочах, как опубликованное во всех газетах осенью 1941 года послание короля Швеции Густава V Адольфа фюреру, в котором тот пожелал «дорогому рейхсканцлеру дальнейших успехов в борьбе с большевизмом». Москва тогда молчала.
Но сейчас обстановка изменилась, и заявления Сараджоглу о «транзите» не произвели на Кремль должного впечатления. Последовала вторая нота — еще более угрожающая, на грани объявления войны. Турецкий премьер беспечно отмахнулся, повторив, что транзит грузов не противоречит нейтральному статусу его государства.
Молотов предупредил снова, а когда турки попросту не ответили, разразилась буря.
Русский линкор «Парижская коммуна» при поддержке крейсеров «Красный Кавказ» и «Красный Крым» с охранением из десятка эсминцев и бригады торпедных катеров скрытно подошел к Трабзону и подверг двухчасовой бомбардировке гавань.
Турецкая армия оказалась настолько шокирована, что не предприняла никаких ответных действий, даже самолеты не были подняты в воздух.
Пришли в движение Кавказский фронт и корпуса, дислоцированные в Иране. Русские перешли турецко-иранскую границу и начали наступление на Эгри — Эрзурум. Второй удар пришелся по побережью, со стороны Батума на Ризе.
Было совершено несколько налетов на турецкие порты, снова пострадал Трабзон — в городе вспыхнули крупные пожары. В Офе и устье Ийдере высажены десанты.
В сравнении с грандиозными операциями на русско-германском фронте новый театр боевых действий выглядел несолидно и бледненько: по нашим данным, советское командование задействовало в общей сложности 250 тысяч солдат, очевидно ставя целью как следует проучить Турцию и затем отойти на исходные позиции.
Напугать. Дать понять, что шутки кончились.
Туркам пришлось пережить свое 22 июня. Советы превосходили их в авиации, выучке и техническом оснащении, пусть части русских были малочисленнее. Такой наглости от Сталина в Анкаре не ожидали. Плохо вооруженная турецкая группировка на Южном Кавказе начала стремительный, если не сказать панический отход — увы, там размещались не регулярные части, а мобилизованные прошлым летом новобранцы.
Генеральный штаб любой сколь-нибудь серьезной державы мира имеет проработанный план войны с соседями — пусть даже этот сосед в настоящий момент дружествен или нейтрален. Странно было бы полагать, что Россия в этом ряду — исключение. А уж если располагать предоставленными разведкой сведениями о материальном обеспечении турок, то отчего бы и не рискнуть, не ввязываясь в серьезный затяжной конфликт? В довесок, при подавляющем господстве в воздухе?
— Ерунда, — сказал генерал-полковник Йодль, когда я при срочном визите в Генштаб попросил дать объяснения происходящему в Турции, которую мы фактически подставили под русский удар. — Это ничем существенным не закончится. Кавказский театр слишком сложен для масштабных боевых действий, узкая прибрежная линия не позволит большевикам продвинуться в глубину турецкой территории, перевалы оборонять можно бесконечно.
— И все-таки? — настаивал я.
— Единственную угрозу представляет наступление на Эрзурум с плацдармов в Иране, по долинам рек Аракc и Мурат, по северному берегу озера Ван. Тут Советы могут попасть в западню — достаточно перекрыть пути к отходу. Уверен, их командование сознает всю бесперспективность вторжения в горные районы, хотя русских может поддержать население Курдистана, ненавидящее турок. Выйти на оперативный простор — плато Обрук и районы вокруг Анкары? На мой взгляд, сейчас это невозможно.
Сталин, однако, вошел во вкус — маленький черноморский блицкриг небольшими силами ему явно удался, тем более что русские руководствовались опытом Кавказской армии времен Первой мировой, тогда успешно достигнувшей рубежа Элхеу — Эрзинджан — Огнот — Битлис и озеро Ван.
Так глубоко на территорию внутренней Турции советские войска не зашли — слишком мало сил — но генерал Салих Омуртак совершил чудовищную, непростительную глупость. До смерти напуганный тремя общевойсковыми армиями Советов в Иране, начальник турецкого Генштаба бросил все силы на плоскогорья в районе Эрзурума — Муша, оголив Черноморское побережье и полагая, что созданные десантами плацдармы расширяться не будут: у РККА просто не хватит резервов для наращивания контингента, когда три фронта, обескровленных зимней битвой, удерживают Тамань.
Резервы Сталину не потребовались. Вполне хватало имеющихся подразделений, при активной поддержке флота продвигавшихся дальше на запад по побережью. Цель — ликвидация баз снабжения германских войск.
Фатса. Самсун. Синоп.
Русские нигде не встретили серьезного сопротивления. Мы едва успели увести корабли в Болгарию и Крым. Люфтваффе потопили два русских миноносца, но и только.
После Синопа настала очередь Зонгулдака.
До Босфора оставалось двести двадцать пять километров по прямой.
И вот тогда последовала убийственная нота из Лондона.
* * *
…Правительство Его величества с крайней озабоченностью воспринимает грубейшее попрание Советским Союзом нейтрального статуса Турецкой республики.
…Правительство Его величества настоятельно призывает премьера И. Сталина незамедлительно прекратить боевые действия на территории Турецкой республики, остановить продвижение советских войск и через согласительную комиссию определить зону влияния СССР в восточной Турции.
…Поскольку морские гавани, использовавшиеся для транзита грузов, обеспечивающих снабжение подразделений Германии на Таманском полуострове, заняты подразделениями РККА, правительство Его величества не видит дальнейшего смысла в продвижении советских войск далее к западу.
…Правительство Его величества выражает непреложную надежду, что руководство Советского Союза прислушается к мнению ближайшего союзника по антигерманской коалиции, чтобы избежать фатальных осложнений в наших отношениях.
…Мы не станем безучастно смотреть на нарушение баланса сил в регионе, непосредственно примыкающем к Средиземному морю, где сейчас разворачивается одна из основных битв против альянса Германии и Италии, способная повернуть ход войны в сторону общей победы.
* * *
Это был недвусмысленный ультиматум.
Уйдите из Турции! Немедленно.
Тотчас же!
* * *
— Зная Сталина и Молотова, — чуть нервно усмехнулся граф фон дер Шуленбург, — я могу вообразить, какое впечатление на них произвела высокомерная формулировка про «одну из основных битв» — подразумевалась, конечно же, оккупация Марокко и Алжира. Рядом со Сталинградом и Таманью — швейцарский курорт. Сталин не обидчив на мелочи, однако прямых оскорблений не спускает. Не тот человек.
— Североамериканские Штаты? — напряженно спросил я.
— Рузвельт пока не произнес ни слова. Он, как и обычно, предельно осмотрителен. В Америке сильны изоляционисты, одобряющие войну только потому, что войну США объявил Гитлер. Теперь Гитлера нет, а следовательно, появилась возможность договориться. Рузвельт к сепаратным переговорам не готов — у промышленности колоссальные военные заказы, отменив их, президент незамедлительно потеряет популярность: это рабочие места, лояльность буржуазии, огромный рынок сбыта. Но Америка, ощутив свою силу, на поводу у Лондона впредь не пойдет. У них свои интересы. Все эти разговоры про «солидарность англоговорящих народов» интересны только Лондону — североамериканцы наплюют на лозунги, едва ощутив, что прибыль падает, а долгосрочные вложения не оправдываются…
— He верю в приметы, — проговорил я, — но лучше бы вам не произносить тост с водой в бокале.
— Будем реалистами, — устало ответил граф. — Такой поворот событий не предусматривался никем. В отличие от политиков старой викторианской школы вроде Невилла Чемберлена, Болдуина или лорда Керзона, хладнокровных, сдержанных и сотню раз обдумывающих любой шаг, Уинстон Черчилль подвержен эмоциям. Внезапным минутным порывам, граничащим с безумством. Помните Галлиполийский десант? Великая война? Его идея.
— Да, читал, — кивнул я. — Неужели он ничему не научился?
— Черчилль — любитель экспромта, кроме того, он никогда не считал жизни солдат. Потери для него — абстрактные цифры в статистических сводках военного министерства.
— Даже сейчас?
— Именно. Он уверен: русские столь крепко привязаны к Британии, что простят ей дюжину розог. Обычные розги от строгого учителя, прописанные нашалившему ученику. Как в Индии сейчас — наше Министерство иностранных дел начало плотно работать с Субхасом Чандра Босом, мы получаем от него достоверные сведения о бедствии в Бенгалии. Тем не менее восстания там нет — британцы всыпали розог бенгальским раджам, призвав к повиновению. Со Сталиным такой номер не пройдет.
— На что он вообще рассчитывал? — с искренним недоумением спросил я. — Черчилль?
— Ровно на то же, на что Сталин в Турции. Припугнуть. Дать понять, что теперь пойдет серьезный разговор, а время дипломатии закончилось. Только у кремлевского вождя напугать турок получилось от души. А Черчилль вызвал у Сталина не страх. Отнюдь нет. Ликвидация ленд-лиза? Америка еще не сказала свое слово. Никаких общих операций? А разве мы помним хоть одну совместную советско-британскую военную операцию, кроме бескровной оккупации Ирана? Общее сотрудничество? Наплевать. Черчилль пробудил в Сталине звериную ярость!
— Могу его понять, — покачав головой, сказал я. — Наслушался от вас о менталитете большевистских вождей. Такие хищники, как Сталин и Молотов, простят всё что угодно, кроме предательства и подлости.
— В первую очередь глупости, — дополнил граф. — Прежде всего глупости. Большевики не оперируют затхлыми терминами прошлого века. «Эмоции», «нервичность» или «горячность» для них не существуют. Это люди новой формации. Тогда как Черчилль вышел из девятнадцатого века и им живет — я лично слышал до войны, как он заявил: «Я уверен, что по рождению люди не равны друг другу». Сын герцогини Мальборо навеки остался британским аристократом, бесповоротно убежденным, что отпрыск мелкого таможенного чиновника Гитлер или потомок крестьян Сталин рядом с ним, извините, навоз. Но из навоза прорастают колосья. Что отчетливо показала эпоха европейских революций.
— Так что же теперь, господин Шуленбург?
— Не знаю. Это покажут ближайшие дни.
— Сформулирую иначе: что делать нам? Мне как канцлеру?
— Молчать. И ждать. Silentium est aurum. Провидение даровало нам единственный шанс, и упустить его Германия не вправе…
* * *
Вчера, 2 февраля 1943 года, после истечения «Турецкого ультиматума» британская авиация нанесла бомбовые удары по Баку.
Мы получили сведения о том, что польская армия, сосредоточенная в Иране, начала действия против СССР в Азербайджане, и ее отдельные части — в Красноводске.
Советский Союз выразил «крайнее недоумение», одновременно потребовав выхода из северных портов английских военных кораблей, ведших конвои до «полного прояснения причин инцидентов в Азербайджане и Персии».
Появилась неподтвержденная информация о том, что крейсер «Эмден» якобы открыл огонь в Архангельске.
Из транзитных портов Рейкьявик, Акранес и Квалфьордур сообщили, что британские военные власти в Исландии арестовали девять русских транспортов со всем экипажем. Американцы не вмешивались, наблюдая.
* * *
Босфор и Дарданеллы пока оставались под контролем Турции, пускай малочисленные русские части стояли всего в двух сотнях километров от Константинополя.
Назад: — IV — STURM BRICH LOS
Дальше: ИНТЕРМЕДИЯ II КОМАНДИРОВОЧНЫЙ
