— IV —
STURM BRICH LOS
Берлин,
декабрь 1942 года — январь 1943 года
— То есть как — Четвертая танковая армия отрезана? У вас есть связь с Германом Готом? Это подтверждено?!
Фельдмаршал фон Вицлебен побагровел так, что я испугался: не хватил бы старика удар.
— Господин генерал-фельдмаршал, никакой ошибки, — генерал-полковник Йодль говорил холодно-бесстрастным тоном. — Русский Четвертый механизированный корпус под командованием генерал-майора Вольского после оказания нашим войскам сопротивления отступил за поселок Верхне-Кумский и реку Мышкова. Был дан приказ к началу операции «Доннершлаг», части Паулюса пошли на прорыв, но продвинулись всего на десять километров. После отхода русских Гот прорвался на соединение с Шестой армией силами двухсот двадцати танков, но… Русская Вторая армия Малиновского захлопнула ловушку, обойдя наши войска с северо-востока на соединение с Пятьдесят первой армией. Четвертый механизированный корпус громит наши тылы на внешнем обводе окружения…
Вицлебен потерял дар речи. Эрхард Мильх потянул за воротничок рубашки.
— Мы недооценили резервы противника, — совсем тихо сказал Йодль. — Предположительно, Сталин перебросил немалые силы с других участков фронта. Мы ожидали мощного русского удара на Ржевском направлении, куда были отправлены значительные подкрепления, но всё обошлось кратковременным наступлением, перешедшим в позиционные бои… Сейчас выясняется, что под Сталинградом действуют еще Третий и Шестой механизированные корпуса русских, которые еще полтора месяца назад сосредотачивались против группы армий «Центр».
— Масштабная дезинформация? — голос у меня упал. — И, видимо, в Москве неплохо поработали с документацией, найденной на месте падения «Кондора»?
— Совокупность факторов, — отчеканил генерал-полковник. — Мы предполагали, что после ноябрьских событий в руках Сталина оказались существенные козыри.
— Предполагали… — эхом отозвался я. — Как это мило.
— Дополнительно, огромные проблемы со снабжением Шестой армии Паулюса, — Йодль неприязненно покосился на фельдмаршала Мильха. — Поддержка Люфтваффе по этой части неудовлетворительна.
— Самолетов не дам! — внезапно рявкнул обычно выдержанный Эрхард Мильх. — Я не могу погубить транспортную авиацию под Сталинградом! Особенно в свете мальтийских планов! Ни одной лишней единицы!
— Вы бы хоть наладили поставки самого необходимого имеющимися силами! — повысил голос в ответ Альфред Йодль. — Войскам требуются продовольствие и боеприпасы, а с самолетов сбрасывают ящики с презервативами!
Я повернулся к Мильху и в упор уставился на него.
— Существуют разнарядки по обязательному снабжению, — развел руками Мильх. — Подробные интендантские инструкции. Если положено поставлять в войска презервативы, их будут поставлять! В соответствии с очередностью — сегодня тушенка, завтра патроны, послезавтра награды, еще через день пропагандистская литература…
— Эрхард, — я на мгновение забыл о субординации и назвал фельдмаршала по имени, будто в приватной обстановке, — вы хотите сказать, что это безумие продолжается до сих пор? И вместо продуктов питания и необходимейших боеприпасов нашим солдатам на головы летят ящики с Железными крестами и брошюрками? Немедленно, — вы слышали, незамедлительно! — пересмотреть всю систему снабжения Шестой армии!
— Этим занимаюсь не я, а интендантская служба Вермахта. Люфтваффе работает лишь в качестве почтальона.
Я поперхнулся воздухом. В целом я представлял себе, что армия — механизм до крайности косный, консервативный и неповоротливый, но столь вопиющее, запредельное безобразие — сейчас? Когда весь южный фланг русского фронта находится под смертельной угрозой?
— Мы займемся этим тотчас же, — прервал Йодль нехорошее молчание. — Однако, боюсь, слишком поздно… Никто не рассчитывал на эдакую прыть русских: они переманеврировали Гота и Манштейна, у Сталина существенное численное превосходство как в живой силе, так и в танках. Единственное разумное предложение — немедленно начать отвод войск с Кавказа на линию Дона и занимать оборону. Я понимаю, что это крупное военное поражение, но лишь в таком случае мы удержим фронт на юге.
— Деблокада Шестой армии и Четвертой танковой возможна? Хотя бы теоретически? — растерянно спросил я. — Дать приказ на прорыв?
— Приказ уже отдан, — мрачно ответил генерал-полковник. — Заканчивается горючее, количество боеприпасов крайне ограничено. Герман Гот попытается. Одно можно сказать твердо: операция «Винтергевиттер» в ее исходном виде провалена…
— Манштейн от командования мною отстраняется, — хрипло сказал Вицлебен. — Это позор. На командование группой армий «Дон» назначается генерал-полковник Франц Гальдер. Старый конь борозды не испортит — Гальдер отлично знает этот театр боевых действий, не склонен к авантюрам, разумен и опытен. Полагаю, он выправит ситуацию, хотя бы и путем утери позиций на Кавказе и Волге…
* * *
У меня еще теплилась надежда — военные справятся. Обязаны справиться! Со своей стороны я, как канцлер, прилагал к тому все возможные усилия. В частности, пытался сломать прежнюю систему разработки и производства военной техники, во многом зависевшую от пристрастий и желаний фюрера, одновременно выстраивая новую, упрощенную и более работоспособную схему.
Генерал Гейнц Гудериан официально вошел в Имперский Совет по вооружениям как ведущий специалист в бронетанковой сфере и моментально выдвинул тезис «рациональности» — то есть никакого распыления сил на множество всеразличных проектов, разрабатывавшихся фирмами Круппа, доктора Порше и корпорацией «Хеншель Верке». В частности, приостанавливалась подготовка к выпуску в серию танка Pz.V «Пантера» — услышав, что в производстве будут задействованы более ста тридцати смежников, а стоимость одной машины превзойдет 117 тысяч рейхсмарок, Гудериан отстоял свою идею о максимальном наращивании производства Pz.IV, отлично себя зарекомендовавшего.
Мне пришлось отменять собственное распоряжение от 4 июня сего года — предполагалось, что к маю 1943-го в войска поступит 250 «Пантер», как и хотел в свое время Гитлер, но я отлично знал, что разворачивающееся в спешке крупносерийное производство неизбежно скажется на качестве. Предсерийные машины, испытывавшиеся в Куммерсдорфе, доказали, что доводить «Пантеру» до ума предстоит еще очень долго: ходовая, трансмиссия и двигатель были ненадежны, на что и указал Гейнц Гудериан.
Решено: выпуск Pz.V откладывается в лучшем случае до лета 1943 года. Сейчас промышленность сосредоточится на максимальном увеличении объема производства Pz. IV с длинноствольным орудием KwK 40 L/48 — по крайней мере, мы способны сделать это без ненужного напряжения, располагая давно отработанной схемой поставок, конвейерными линиями и, что, весьма немаловажно, четкой структурой подготовки экипажей.
Гудериан немного поворчал на тему новых «Тигров», но здесь и я, и министр вооружений Альфрид Крупп были склонны придерживаться исходной позиции: тяжелый танк качественного усиления армии необходим. Заодно (пусть и скрепя сердце) было подтверждено указание фюрера от минувшего октября о переделке готовых шасси танка «Тигр-Порше» в противотанковые САУ — мы не могли пустить их под пресс.
Если относительно бронетехники в Министерстве вооружений частенько возникали бурные споры, то ведомство Эрхарда Мильха, избавившееся от неприемлемых причуд и капризов Геринга, особых беспокойств не доставляло. Фельдмаршал не собирался отказываться от прекрасно справлявшихся с боевыми задачами Me.109 или Fw.190, однако при этом убедил меня, что приоритетной задачей должен стать выпуск реактивного Me.262 — тем более что за 1942 год предполагалось поставить в строй учебных подразделений тридцать самолетов: половина от этого количества сошла с конвейера еще летом, вторую половину дорабатывали сейчас, в декабре.
Позиционировался Me.262 именно как высокоскоростной истребитель и никак иначе — некогда провозглашенную фюрером идею «блиц-бомбардировщика» летчики окончательно отвергли: в свете усиливающихся налетов англосаксов нам требовалась противовоздушная оборона, радикально превосходящая силы противника…
Кстати, о ПВО. Мильху принадлежало странное изобретение «отдельного рода войск в составе Люфтваффе» — с цифрами и документами в руках он доказал мне, что выделять противовоздушную оборону в отдельную структуру с собственной организацией и командованием будет долго и дорого.
— Альберт, кто здесь постоянно разглагольствует о недопустимости раздутия штатов и лишней бюрократии? И «скопидомство» здесь решительно ни при чем! Поэтому Flugabwehr останется в составе ВВС, но как особое подразделение — как ты и просил, командовать будет генерал Йозеф Каммхубер. План по развитию и снабжению мы уже представили. Безусловно, мы заинтересованы в поступлении новейших вооружений — ты не мог бы осведомиться, как обстоят дела с проектом «Вассерфаль» у этих бездельников в Пенемюнде?..
Я лишь руками развел. Непосредственно курируя по линии Министерства вооружений ракетный полигон в Пенемюнде, я имел представление о том, что предприятие доктора фон Брауна всасывает в себя деньги и ресурсы с мощностью аэродинамической трубы, а существенной отдачи пока не видно. Да, 3 октября группа фон Брауна произвела успешный запуск тяжелой ракеты, она пролетела 190 километров и упала с отклонением всего в 4 километра от цели, однако…
Сама концепция «оружия возмездия» в виде ракет А-4 мне с самого начала категорически не нравилась, но отговорить Гитлера было решительно невозможно: фюрер, поначалу относившийся к ракетному проекту скептически, затем увлекся новой игрушкой и с присущим ему пафосом персонажа греческой трагедии описывал, как сотни ракет обрушат беспощадное пламя на головы бриттов. Я же, как человек, привыкший считать, умножать и складывать, отчетливо понимал, что никакого толка из этой затеи не выйдет.
Хорошо, предположим, что руководитель проекта и начальник полигона в Пенемюнде полковник Вальтер Дорнбергер вместе доктором фон Брауном выполнят свое обещание и будут выпускать по три десятка ракет в сутки (когда это еще произойдет!). Боевая часть снаряда теоретически должна нести 800 килограммов аммотола — итого всего-навсего 24 тонны.
Средняя бомбовая нагрузка одного американского В-24 «Летающая крепость» колеблется от 2200 до 2500 килограммов при полете на дальние расстояния. То есть, всего десять-двенадцать бомбардировщиков за один налет доставят на нашу территорию аналогичное количество взрывчатки. А если самолетов будет двести? Пятьсот? Тысяча?
Прикажете построить тридцать с лишним тысяч ракет, чтобы дать адекватный ответ?
Невозможно.
Это при том, что Пенемюнде отнимает у военной промышленности колоссальные ресурсы. Производственный потенциал можно было бы направить в другую, более рациональную сферу. Но нет, фюрер распорядился разместить стартовые площадки на берегу Атлантики во Франции, спроектировать гигантские бункеры для сборки и подготовки ракет — их возведение должно начаться в январе 1943 года.
Стоимость развлечений Дорнбергера и Вернера фон Брауна запредельная — сотни миллионов марок. КПД, если пользоваться техническими терминами, исчезающе мало. Совсем другое дело — «Вассерфаль», ракета ПВО, о которой упомянул Мильх.
— Вызовите ко мне полковника Дорнбергера, — согласился я с фельдмаршалом. — Прикрывать лавочку в Пенемюнде мы не станем, слишком много трудов и денег вложено, однако я попытаюсь их простимулировать к тому, чтобы приносить реальную пользу, а не заниматься теоретизированиями и пустыми экспериментами.
— В Пенемюнде есть интерес ведомства Гейдриха, — заметил Эрхард Мильх. — Еще при Гиммлере рассматривался вопрос о передаче будущего производства под юрисдикцию концлагерей — бесплатная рабочая сила и сохранение секретности гарантируются, но также имеется гарантия немалого финансирования, которое и требовалось Гиммлеру.
— Я поговорю с рейхсфюрером. Тем более что Гейдрих пытается избавить СС от хозяйственных функций, приводящих только к коррупции и воровству…
* * *
На фоне стремительно разворачивающейся драмы на Востоке успехи нового правительства выглядели бледно, пускай явных провалов не отмечалось. В основном благодаря усилиям Рейнхарда Гейдриха власть за полтора месяца была взята крепко — крови рейхсфюрер не боялся, либерализмом и прекраснодушием не отличался вовсе, а потому любые, малейшие намеки на оппозицию подавлялись в зародыше.
Предыдущая высшая власть была в рекордные сроки демонизирована — во многом благодаря стараниям доктора Геббельса, трудившегося взаперти в Шваненвердере.
Несколько его гениальных находок позволили окончательно перетянуть мнение масс на нашу сторону. Экскурсия рабочих завода MAN в Каринхалл — бывшую резиденцию Германа Геринга — широко освещенная в прессе: взглянуть на разложенческую роскошь. Крупная фотография на первой полосе «Фолькишер Беобахтер»: игрушечная железная дорога, с которой забавлялся бывший рейхсмаршал, вместо того чтобы трудиться на благо нации.
Теперь в Каринхалле организуют приют для сирот, оставшихся без родителей в результате авианалетов, и для детей погибших летчиков Люфтваффе.
Выставка произведений искусства, конфискованных у рейхc- и гауляйтеров. Они будут принадлежать народу. Отмена карточек на отдельные виды товаров, к примеру, на рыбопродукты — таковых мы достаточно получали из Финляндии, Норвегии и Дании, чтобы счесть эту меру экономически оправданной.
Пришлось отчасти приструнить некоторых крупных производителей — после 1940 года мы пожадничали инкорпорировать развитую промышленность Франции в германское военное производство, все поставки шли на основе тендеров, и, разумеется, немецкие магнаты всеми силами подрывали позиции конкурентов, особенно иностранных. Францию лишили доступа к ресурсной базе и значительной части рабочих рук путем принудительной трудовой повинности, вклад французов в наши усилия был мизерный — это положение было необходимо исправить.
К Дарлану снова отправился незаменимый Хевель. Мы размещаем заказы во Франции, прекращаем трудовую мобилизацию, что позитивно скажется на умонастроениях народа, вы наращиваете производство — создаются рабочие места для бывших военнопленных. Особо интересует сельскохозяйственная продукция, цветная металлургия, химическая отрасль. Бокситы — их запасы в средиземноморской бокситоносной провинции немаленькие. Авиационные заводы в Тулузе.
Мы, в свою очередь, продолжим выполнять взятые на себя обязательства. К Рождеству мирный договор будет подписан. Вермахт уйдет из Парижа.
Дарлан согласился, хотя и бросил нам упрек в том, что «Африка почти потеряна» — англо-американцы давили сопротивление французов в Марокко и Алжире безжалостно, Роммель ничем помочь не мог: снабжение Африканского корпуса оставляло желать лучшего. Говоря откровенно, такового практически не было.
— …Самое печальное, что наша ноябрьская… кхм… инициатива в настоящий момент способна привести армию к поражению в России, — сказал Рейнхард Гейдрих во время очередной из приватных встреч. Трижды в неделю рейхсфюрер докладывал канцлеру о внутриполитической обстановке в государстве во всех подробностях: слухи, разговоры в обществе и в войсках, влияние пропаганды, положение с обеспечением продовольствием и так далее. — При всех недостатках канцелярия покойного Бормана с бумагами работала безупречно, список попавшей в руки врага документации с самого начала вызывал содрогание.
— Но, может быть… — вяло предположил я.
Гейдрих перебил:
— Не может, увы. В Вайсрутении и Литве была проведена геркулесова работа по поиску большевистских бандитов. Принципиальная задача — взять живым хоть кого-нибудь из группы, базировавшейся на Свенцянских болотах — весьма осложняется тем, что живыми они предпочитают не сдаваться. Но кое-каких успехов мы достигли: захватили их связного в Молодечно, а затем вышли еще на двоих, оказавшихся непосредственными свидетелями.
— И что же? — напряженно спросил я.
— Ничего существенного, в том-то и дело, — Гейдрих поморщился. — Обобщая: все обнаруженные на месте крушения бумаги были отправлены в Москву курьерским самолетом, повез их лично комиссар, какой-то еврей, не запомнил фамилию… Об интересующей нас персоне ни слова. Была большая суета, командиры приказали немедленно уходить на запасные точки. Одного раненого из самолета унесли с собой, но кого именно?.. Поймите, мы не в состоянии отыскать всех партизан для допроса: чтобы прочесать леса от Молодечно до Смоленска, потребуется весь строевой состав Вермахта!
— Со стороны Москвы по-прежнему ни слова, — хмуро отозвался я. — Окажись у них в руках эдакий козырной туз, раструбили бы на весь мир. Особенно после устроенных нами фиктивных похорон в Танненберге…
Гейдрих, поджав губы, замолчал. «Тело фюрера» и впрямь было упокоено в Танненбергском мемориале, со всеми полагающимися почестями. О важнейшей государственной тайне знали всего шесть человек во всей Империи, включая меня и рейхсфюрера, но тела как такового в двойном гробу — парадном, с внутренней запаянной свинцовой капсулой, — не было. Олендорф предпочел не искать по моргам подходящий труп и возиться с гримировкой: чем меньше людей в эту историю впутано, тем меньше шансов на открытие неприятной правды.
— Не сравнивайте Сталина с Черчиллем и Рузвельтом, — наконец сказал Гейдрих. — Иногда мне кажется, что в его лице Германия столкнулась с самим дьяволом во плоти. Предсказуемость глупости англо-американцев абсолютна: они выставили бы покойника на всеобщее обозрение, пригласили уйму репортеров, Черчилль дал бы обширную пресс-конференцию, где с дубовой высокопарностью и тошнотворной претенциозностью начал рассуждать о возмездии провидения, богине судьбы и прочих немыслимых пошлостях, которые обожают выслушивать подданные Его величества. То же и с президентом Рузвельтом, только более вульгарно, в крикливом американском стиле. А Сталин… Сталин — азиат, с присущим одним азиатам изысканным коварством. Эдакая жутковатая помесь империи Хань, Византии и Ассирии. Он выложит карты на стол исключительно в решающий момент, когда будет твердо знать, что сорвет банк.
— Боитесь? — прямо спросил я.
— Опасаюсь, — дернул щекой Гейдрих. — Сталинград тому подтверждение: кто бы мог подумать, что русские применят против нас нашу же стратегию? Они многому научились с лета сорок первого года, а тут в довесок нелепый случай дарит Москве… Будем откровенны, дарит дубину, которой так щедро попотчевали Паулюса, Манштейна и Гота.
— Часть подразделений Гота успела избежать окружения, — сказал я, припомнив утреннюю сводку. — Танки, оставшиеся на охранение коридора для выхода Шестой армии…
— Этот коридор просуществовал всего пять часов, — холодно ответил Гейдрих. — И был ликвидирован русскими. Впрочем, я надеюсь на Вицлебена и Гальдера, иначе чего тогда вообще стоит наш генералитет? Им мешал фюрер? Прекрасно, теперь не мешает никто — вы ведь не суетесь в оперативное планирование как канцлер? Не командуете?
— Бросьте, что за абсурд! — Я даже руками замахал, не обратив внимания на откровенный сарказм рейхсфюрера. — Гражданский руководитель не вправе советовать Главнокомандующему!
— Вот-вот, — кивнул Гейдрих. — Главное, чтобы после финала сталинградской истории они не спихнули вину на вас. А финал близок, поверьте мне как главе РСХА. Я еще месяц назад распорядился проводить мероприятия по плану «Спецакция 1005» на юге России с предельной интенсивностью, поскольку испытываю самые недобрые предчувствия.
Тут настала моя очередь выдержать долгую паузу. В ноябре, после ареста Альфреда Розенберга, РСХА предоставило мне подробнейший многостраничный доклад о так называемой «Восточной политике», после прочтения которого можно было стать заикой. Да, еще во время сентябрьского визита в Киев Гейдрих ознакомил меня с некоторыми шокирующими аспектами этой самой «Восточной политики», а заодно и с планами «окончательного решения» еврейского вопроса в Европе, но я и подумать не мог, насколько далеко зашла политика уничтожения.
Один только вопрос с русскими военнопленными, оказавшимися в наших руках с июня прошлого года, вызывал леденящий ужас: при транспортировке и в лагерях на сегодняшний день погибло больше миллиона, не считая расстрелов по «Приказу о комиссарах» и ликвидации евреев-военнопленных. А это дополнительно четыреста с лишним тысяч.
Уже за одно это в случае военного поражения нас всех живописно развесят на фонарях вдоль Унтер-ден-Линден, не слушая никаких оправданий о том, что профессор Шпеер или фельдмаршал Вицлебен таковых решений не принимали, да и вообще не были осведомлены.
— Я-то как раз отношусь к числу принимавших решения, — сказал Гейдрих в ответ на мои соображения. — Вдобавок осведомлен куда лучше многих. В том числе о вопросе отношения населения России к германским оккупационным властям вообще и к Вермахту в частности. Если в сорок первом многие были настроены к немцам лояльно, помня времена Великой войны и вполне джентльменское поведение солдат кайзера, то за время кампании сорок второго года мы получили взрывообразный всплеск партизанского движения в генеральных комиссариатах Украина и Вайсрутения, а заодно в центральных и северо-западных областях Советской России, занятых нашими войсками… В сравнении с моей любимой Богемией, где царит полнейшее умиротворение, там — сущий ад. И я не представляю, как теперь выправлять ситуацию. Мы потеряли любые симпатии местных жителей, имевшие место в начале войны во многих областях, особенно вблизи западной границы СССР. Единственно, это не касается Прибалтики.
— Насколько я понял из доклада, с проблемой «юденфрай» прибалты прекрасно справились сами. — Я досадливо покачал головой. — А ведь Россия — это прежде всего незаменимый поставщик продовольствия…
— Не Россия как таковая, — поправил Гейдрих, — а оккупированные районы. Что мне прикажете теперь делать? Остановить репрессии против большевистских или националистических бандитов и их пособников? Невозможно, поскольку зараза будет распространяться дальше с утроенной силой. Призвать к порядку оккупационные силы, развращенные и деморализованные прежней «Восточной политикой»? Слабая вероятность восстановить порядок есть, но придется проводить значительную ротацию…
— Что ж вы натворили, рейхсфюрер…
— Я, как и все, выполнял приказы. Доводил таковые до нижестоящих исполнителей и требовал беспрекословного подчинения. Рассуждать о морали предоставьте не солдатам, а воспитанницам закрытых школ для девочек из приличных буржуазных семей. Если, по мнению фюрера, проводимые… — Он замешкался, подбирая слово. — Пусть будет «проводимые акции», были целесообразны, следовательно, так тому и быть. Но сейчас фюрера нет. Вопрос дальнейшей целесообразности мы должны принимать коллегиально, как и договорено на встрече в Ванзее.
— Уточните, — потребовал я.
— Всё упирается, как и обычно, в экономику. Вы внимательно читали меморандумы по окончательному решению еврейского вопроса в Европе?
— Да.
— Резюме? Как экономиста?
— Раз уж о морали рассуждают исключительно дочки преуспевающих бюргеров, — ядовито сказал я, — то отвечу кратко: бесцельное и преступное расходование сил и денег. Хорошо, всего в зоне ответственности Германии на начало войны было восемь с небольшим миллионов евреев, то есть едоков. Большинство сосредоточены в генерал-губернаторстве и на оккупированной части России. Не напомните, сколько именно?
— Там? Порядка трех с половиной миллионов. Впрочем, ныне всего около трех…
— Румыния?
— Восемьсот тысяч. По триста тысяч в Богемии и Франции. Это самые крупные диаспоры.
— Господи, так давайте оставим французских евреев адмиралу Дарлану, а румынских — маршалу Антонеску! При чем здесь мы? В Германии и на оккупированных территориях работоспособных мобилизовать в соответствии с указом о «Всеобщей трудовой мобилизации». Ничего не умеют делать, кроме торговли? Научиться разбирать завалы после бомбардировок или разбрасывать гравий при строительстве шоссе не так и сложно. Наши потребности даже в неквалифицированном труде огромны! Особенно учитывая возвращение военнопленных по договоренности с французами.
— В настоящий момент построено и готово к эксплуатации два десятка специализированных лагерей, — без каких-либо эмоций сказал Гейдрих. — Несколько из них действуют. По прямому назначению. Депортации евреев в генерал-губернаторстве проводятся с лета — имеется приказ Генриха Гиммлера от 19 июля сего года, так и не отмененный.
— Сколько всего? — сдавленно спросил я. — Сколько всего депортировано? Вы же должны получать цифры?!
— Округляя — миллион.
— И вы ничего не сделали, чтобы это остановить?
— Инерция системы, — пожал плечами рейхсфюрер. — Зная ваше отношение к проблеме, я распорядился притормозить депортации в генерал-губернаторстве. Так что же, отменяем? И всех на работу?
— Вы еще спрашиваете!
— В таком случае я жду разнарядок «Организации Тодта» по применению рабочей силы. Снабжение продовольствием, бараки, транспорт и все сопутствующее для контингента — на совести ОТ. Формально вы остаетесь ее руководителем, верно? Вот и займитесь…
— Займемся, хотя это дело не одного дня, — буркнул я. — Давайте вернемся к «Спецакции 1005» в России.
— Штандартенфюрер Пауль Блобель и его зондеркоманда 1005 трудятся не покладая рук в районе Ростов — Шахты — Батайск. Вам нужны подробности?
От подробностей пришлось отказаться: я достаточно хорошо представлял себе, чем занимаются люди штандартенфюрера Блобеля. «Sonderaktion 1005» была запланирована Гейдрихом еще в прошлом марте, к июню начала разворачиваться в полную силу. Цель — ликвидация «последствий инцидентов на Востоке», как это было сформулировано в секретных документах. «Уборка грязи» — так выражался сам Гейдрих. Говоря совсем просто: уничтожение любых следов массовых убийств на оккупированных территориях, путем эксгумации захоронений и сожжения останков.
Изначально «Спецакция 1005» ориентировалась на области, подлежащие германской колонизации, имея целью поберечь нервы мирных фермеров из Тюрингии, Ганновера или Шлезвига, которые, по плану Розенберга, должны были начать осваивать жирные украинские черноземы. Согласимся, не очень приятно наткнуться на сотни полуразложившихся трупов, копая силосную яму или закладывая фундамент для уютного сельского дома.
Затем сфера действия Пауля Блобеля расширилась на концлагеря в Кульме, Собиборе и Белжеце. А не столь давно зондеркоманду 1005 перебросили под Ростов: Гейдрих, как самый осведомленный человек в государстве, отлично понимал, какую реакцию за границей вызовут сообщения о следах активности зондеркоманды СС 10-а и айнзатцгруппы D, находившихся в том районе с июля 1942 года — в случае возможной сдачи города, разумеется.
Рейхсфюрер решил перестраховаться. 46 тысяч тел только в Ростове и окрестностях. А ведь имелись еще Ставрополь, Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск и другие пункты в предгорьях Кавказа — самое угрожаемое на сегодняшний день направление.
Тысячу раз прав Вернер фон дер Шуленбург — Сталин не простит никогда. Даже не войну, не июньский рассвет 1941 года. Убежден, кремлевский вождь знает всё о том, что происходило и до сих пор происходит на его земле. Возможно, не в полном объеме, урывочно, без подробностей — но знает.
И не простит, даже если случится чудо.
* * *
— И думать об этом забудь! — воскликнул Эрхард Мильх. — Ты с ума сошел? Поездка на фронт? Да еще в Ростов? Нет, это исключено. Твое место здесь, в Берлине!
Я всего-то высказал мысль о том, что для поднятия боевого духа войск канцлеру следовало бы посетить район боевых действий. Причем желательно там, где обстановка наиболее сложная — в конце концов, Гитлер не раз и не два отправлялся на передовую. Бывал на фронте под Варшавой, во Франции, вместе с Муссолини посетил Николаев и Первомайск. Присутствие вождя воодушевляло.
— Сравнение некорректно, — возразил фельдмаршал. — Я бы прямо сказал — абсурдно. У тебя полностью отсутствует харизма фюрера и его репутация, много лет взращиваемая пропагандой: он — солдат Первой мировой, прошедший войну в окопах от начала и до конца, кавалер Железных крестов, которые при Вильгельме Гогенцоллерне вручали истинным героям!.. Не хочу тебя обидеть, но интеллигентный выпускник университета будет смотреться там нелепо!
В тот день я присутствовал на коллегии в Министерстве авиации — Эрхард решил не пускать дела на самотек и вызвал в столицу весь руководящий состав ракетного центра Пенемюнде. Руководитель проекта полковник Вальтер Дорнбергер, глава научной группы доктор Вернер фон Браун, инженер-двигателист Вальтер Тиль, ведущий специалист по системам управления Греттруп.
Заодно пригласили и командующего объединенными силами ПВО генерала Каммхубера, поскольку его интерес в беседе стоял на первом месте: «Вассерфаль» — управляемая ракета класса «земля — воздух», заказ на которую команда фон Брауна получила еще в 1941 году, а совсем недавно Министерство вооружений окончательно оформило проектные требования. Задача наивысшей важности, по мнению Мильха.
Полтора часа мы выслушивали нытье — иного слова и не подберешь! — Дорнбергера: недостаточное финансирование, тактика затяжек со стороны правительства, не расставлены приоритеты, Пенемюнде держат на голодном пайке!
— А вам известно, — жестко спросил я, — что общая ценность Пенемюнде, включая уже потраченные средства, составляет без малого полмиллиарда марок? При текущем ежегодном бюджете в сто пятьдесят миллионов марок? И после этого вы говорите о «полуголодном существовании»?
Полковник Дорнбергер был фанатиком своего дела, а бездумная приверженность какой-либо идее, пусть и самой благой, частенько вредит. Далее нам пришлось оценить длительный спич на тему фундаментальных исследований, непреходящей научной ценности, перспективах выхода за пределы атмосферы Земли и прочих высоких материях, не имевших никакого отношения к тревожной повседневной реальности.
В одном глава экспериментального центра был безусловно прав: перед группой фон Брауна следовало поставить четкую и не требующую дополнительных толкований задачу. Никто из присутствующих не возражает против фундаментальной науки, однако в условиях войны необходим реальный результат. Мы не можем больше вкладывать колоссальные средства в сомнительные проекты — тут я привел сравнение тридцати ракет А-4 против дюжины бомбардировщиков «Летающая крепость» и их боевой нагрузки.
— Допустим, мы доведем производство наступательных ракет до девятисот в месяц, как и планировалось, — в атаку на Дорнбергера пошел фельдмаршал. — Каждая из них по имеющимся расчетам будет стоить тридцать восемь тысяч марок. Итого…
Мильх быстро начертил в блокноте карандашом несколько цифр в столбик.
— Итого тридцать четыре миллиона двести тысяч марок в месяц, не так ли? Более чем вдвое меньшая по размерам и практически втрое по массе «Вассерфаль» обойдется заказчику, то есть Германской империи, в четырнадцать тысяч марок… И мы будем способны ежемесячно выпускать около трех тысяч зенитных ракет, способных оградить города и промышленные центры от воздушного террора англосаксов. Господин фон Браун, если все усилия сосредоточить на проекте «Вассерфаль», когда будут достигнуты положительные результаты?
— Первые модельные испытания мы сможем провести весной, — ответил молодой ученый. — Фактически проработать конструкцию и двигательную установку на основе опыта работы с А-4 труда не составит, главная загвоздка — система наведения, без которой разработка «Вассерфаль» станет бессмысленной. О промышленном производстве пока говорить преждевременно.
Доктор Браун мне нравился — другой на его месте непременно заявил бы, что отправка ракеты в серию состоится как можно быстрее, и даже назвал даты, а затем оправдывал бы срыв поставок всяческими нелепицами, от недостатка каучука до болезни любимой тетушки. Браун, наоборот, осторожничает. Из него выйдет толк.
Полковник Дорнбергер гнул свое: пример с тяжелыми бомбардировщиками некорректен, надо учитывать затраты на обслуживание, топливо и обучение экипажа! По статистике один В-24 совершает всего пять боевых вылетов, после этого или сбивается, или получает неприемлемые повреждения и подлежит списанию!
— Но за пять вылетов он способен доставить до двенадцати-пятнадцати тонн бомб, — немедленно парировал Мильх. — А сколько сбросит одна воздушная армия, вы считали?.. А численность выпускаемых заводами за день самолетов учитывали? Поймите же, что масштабируемое и налаженное производство в два счета побивает любые высокие технологии вроде вашей А-4!
Выслушали мнение генерала Йозефа Каммхубера. Да, идея преинтереснейшая — двести, а тем более триста батарей «Вассерфаль», сосредоточенных на основных направлениях атак вражеских бомбардировщиков, смогут установить надежный воздушный щит. Особенно при поддержке реактивных истребителей Me.262.
На том и порешили. Работы над тяжелой ракетой А-4 временно сворачиваются. Теоретические кабинетные разработки, если в распоряжении Вернера фон Брауна имеется свободный потенциал, — сколько угодно, но опять же без ущерба практической части. Финансирование будет исправным, поставки оборудования своевременными, задание считается исключительно важным.
Мильх объявил о закрытии коллегии, на хмурые взгляды полковника Дорнбергера — как же, его любимому детищу подрезали крылья! — не обратил никакого внимания, а меня пригласил в свой кабинет, на рюмочку «Пьера Феррана».
Я сразу оценил отличие рабочего места Эрхарда Мильха от стола Геринга в Каринхалле: завал из папок, документов, схем и чертежей. Фельдмаршал не лишен личных недостатков, но в бездеятельности или апатии его никак не упрекнешь. Человек занят любимым делом.
— Скверно, — вздыхал Мильх. — Вицлебен с Йодлем считают меня едва ли не вредителем и изменником, поскольку воздушный мост между окруженной Шестой армией оставляет желать лучшего. Никто не принимает в расчет, что транспортников Ju.52 на всех фронтах и в тылу всего восемьсот семьдесят, из них исправна едва ли половина! Армейские запросы невыполнимы — сперва они потребовали доставлять триста кубометров горючего, двести тонн боеприпасов и сто пятьдесят тонн продовольствия ежедневно! Я физически не могу предоставить столько самолетов, даже привлекая к перевозкам все резервные Не.111 и Ju.86! Прикажете оголить две бомбардировочные эскадры? Мобилизовать все боеспособные самолеты, находящиеся в авиашколах, штабах и учреждениях центрального подчинения?
— Я ничего не собираюсь тебе приказывать. Но тот прискорбный факт, что армия Паулюса погибает без снабжения…
— Геринг, в его неподражаемой манере, отмахнулся бы, сказав: «А, пустяки, дело житейское», и отдал надлежащее распоряжение, не заглядывая в будущее и не просчитывая последствия. Я так не могу!
— Разве я спорю?
— Что бы там ни говорил Йодль, — проворчал фельдмаршал, — основная сила Германии — в воздушном господстве. Генштаб готов снизить запросы лишь до трехсот тонн в сутки, и всё равно для полноценной операции требуется от шестисот до семисот транспортников. Потерять их решительно невозможно. Вот, взгляни на вчерашние донесения…
«…18 декабря непрерывные бомбовые удары по аэродромам выгрузки. 19 декабря запрещено использование Ju.52 в дневных условиях из-за противодействия советских истребителей».
— Но ведь в прошлом январе под Демянском транспортная авиация действовала более чем успешно!
— Тогда и обстановка была принципиально иная, русские почти не противодействовали воздушному мосту в Демянск. А теперь… Теперь мы несем неприемлемые потери. По счастью, Йодль отказался от требования перебросить сто «Юнкерсов» из Африки, они пригодятся на Мальте — если этот проект вообще осуществим.
— Сомневаешься?
— Двум богам служить нельзя, Альберт. Или Восточный фронт, или Африка. Генштаб принял окончательное решение: из-под Сталинграда надо уходить любой ценой. Но и бросить Паулюса умирать в одиночестве они не вправе. Во-первых, как это будет согласовываться с солдатской честью и принципом взаимовыручки? Во-вторых, Вицлебен боится обрушить южный фланг фронта: отступление — это не меньшее искусство, чем атака. Вот и топчутся на месте, не зная, что предпринять. Надеются на талант новоназначенного Гальдера.
— Так что же делать?
— Что делать? — Мильх пристально посмотрел на меня. — Отдать приказ Паулюсу капитулировать и спасать то, что осталось — группу армий «Дон» и войска на Кавказе.
— Капитулировать? — потрясенно переспросил я. — Это… Послушай, это пораженчество!
— Это реальность. Выбирая между потерей меньшего, то есть Шестой армии, и потерей всего, лучше пожертвовать меньшим. Полагаешь, русские всех расстреляют? Нет, ни в коем случае. Пленными они воспользуются в пропагандистских целях, англичане и американцы не одобрят бесполезной жестокости — Сталин побоится испортить репутацию в глазах союзников и предстать варваром, бессмысленно уничтожающим поверженного врага. Хоть кто-то выживет.
— Никому, никому и никогда не повторяй то, что ты сейчас сказал. Германская армия не может капитулировать!
— Может, — с преувеличенным спокойствием отозвался Мильх. — Пример тому — события двадцатидвухлетней давности. Я понимаю, политический удар окажется изрядный, однако не непоправимый. В среде близких к Оси государств возникнут сомнения, особенно у балканских змеенышей. Но из всех тамошних союзников уважения достойны разве что венгры, а вот Румыния и Болгария — мусор… Если наверстаем в Африке, негативные последствия будут сглажены.
— Нет же, нет. Это абсолютно исключено.
— Идешь по стопам фюрера? — с неожиданной едкостью сказал Мильх. — «Мы не уйдем с Волги»? «Крепость Сталинград»? Прости, но ты боишься не за судьбу армии Паулюса. Твои опасения куда более приземленны: на кону стоит репутация канцлера и доверие народа к правительству. Сущий кошмар: стоило «партийной клике» погубить Гитлера, как его преемники проигрывают крупнейшую битву на Востоке… Так?
— Так, — нехотя признал я. — Мы не удержимся.
— А кто взамен? Предложишь народу устроить демократические выборы? Формировать правительство парламентским большинством? Удержимся, и еще как, поскольку альтернативы нам нет. И быть не может! Другие политические силы в Германии отсутствуют. Повывели. Прежде всего, первым начни шумно искать виноватых, пока таковыми не назвали тебя, меня, Шуленбурга или хоть Гейдриха… Исполнители на местах. Манштейн, к примеру. Всегда его не любил.
— Ты, часом, не учился в ватиканской школе инквизиции? — попытался отшутиться я.
— Это политика, дружище. Хватит убеждать себя в том, что ты всего лишь чрезвычайный управленец, эдакий, как говорят в Североамериканских Штатах, manager, призванный вывести корпорацию «Германия» из периода спада и предотвратить банкротство. Проект «Германия» нуждается не только в управляющем, но и в серьезных, настоящих политиках. Стань таковым. Не перекладывай ответственность на других. Это не в твоем стиле.
С ответом я не нашелся.
* * *
Шесть дней спустя генерал-полковник Фридрих Паулюс направил в Генштаб просьбу разрешить капитуляцию — в армии не осталось боеприпасов, начался повальный голод, вспыхнула эпидемия тифа. Попытки деблокады «котла» окончательно провалились.
Русские пошли на риск, оставили в тылу нашу Шестую армию и продолжали наступать на Ростов силами сразу трех фронтов, отсекая измотанные и понесшие серьезные потери части групп армий «А» и «Дон».
Призрак катастрофы окончательно принял материальные очертания.
* * *
— Публичная речь во Дворце спорта? Абсолютно исключено! Вы отлично знаете, что на публике я впадаю в ступор!
Никаких шуток: появление перед большой аудиторией было для меня сущим мучением — даже если предстояло выступить на маленьком митинге среди рабочих одного из военных заводов, то я предпочитал быстро и скованно произнести несколько дежурных фраз в стиле «Фатерлянд надеется на вас, бойцы трудового фронта», а затем перейти к неформальному общению, дававшемуся гораздо легче. Просто разговаривать с фабричными трудягами, вникать в их проблемы, выслушивать пожелания — сколько угодно. Но вещать с трибуны перед десятками тысяч людей? Покорнейше благодарю, нет.
— Вы хотя бы ознакомьтесь, — буркнул Рейнхард Гейдрих, придвинув ко мне несколько листов, перепечатанных на машинке. Оригинал, написанный от руки трудночитаемым почерком, находился здесь же, на столе. — Хорошо, перед массами выступлю я, не впервой, вам оставим обращение по радио. Но вы должны твердо осознавать, о чем идет речь.
Более скорбного, тяжелого и безнадежного по общему настроению заседания «малого кабинета» никогда прежде не было. Вицлебен отсутствовал — находился в Генштабе. Я счел необходимым пригласить только министров внутренних и иностранных дел, пропаганды, авиации и военной промышленности. То есть графа Шуленбурга, Гейдриха, Фриче, Эрхарда Мильха и Альфрида Круппа. Единственный, так никем и не заданный вслух вопрос стоял прямо: как теперь быть?
…Русские прорвали ненадежную цепь охранения оперативного района между тылом группы армий «А» и удерживаемым Вермахтом фронтом по Дону — это оказалось вовсе не сложно, учитывая, что заслон состоял не из полноценных боевых частей, а из потрепанных остатков румынских соединений, тыловиков, обозников и малочисленных германских подразделений. Шестой армии на что-либо надеяться уже не приходилось, русские Юго-Западный и Воронежский фронты нанесли удар через Миллерово на юг в сторону Ростова и, соответственно, в тыл всей нашей группировке на южном крыле Восточного фронта.
Паулюс остался в глубоком тылу противника и вскоре получил от фельдмаршала Вицлебена разрешение начать переговоры о сдаче.
Франц Гальдер пытался реализовать приказ о спешном отходе на северо-запад, но его части смогли с тяжелыми боями прорваться лишь на Таманский полуостров, где заняли оборону — русские вышли на побережье Азовского моря, взяли Ростов, Таганрог и Мариуполь. В итоге мы получили «котел» куда пострашнее Сталинградского — группа «Дон» вырваться не сумела, оказавшись на Тамани и потеряв все румынские части, тылы, три танковые дивизии и значительную часть пехоты.
Спасать положение на южном участке группы армий «Б» направили генерал-полковника Вальтера Моделя, отозванного со Ржевского направления. Бросив в бой все имеющиеся резервы, он восстановил фронт по линии Осипенко — Красноармейское — Славянск — Изюм и удерживал позиции — ситуацию отчасти выправил II танковый корпус СС, спешно переброшенный из Франции.
Описывать наши потери рука не поднимается. Без учета Сталинграда, Шестой армии и отрезанных на Тамани соединений нами оставлены столь крупные центры, как Сталино и Ростов, а заодно весь Кавказ. Германия потерпела сокрушительное поражение — если не в войне как таковой, то в крупнейшей битве этой войны.
Как и предполагал Мильх, ни о каких отставках или куда более решительных действиях — подписавший в присутствии русского генерала Рокоссовского капитуляцию Паулюс даже не застрелился! — и речи не шло. Стояла важнейшая задача: спасти то, что еще можно спасти. Русские фронты выдохлись, у них возникли немалые трудности со снабжением, продолжать наступление сейчас они не могли. После крушения Сталинграда делом чести и престижа стало спасение Таманского «котла», чем немедленно и занялся Генштаб.
А правительству следовало объяснить нации причину постигшего Вермахт неслыханного бедствия. Об экономическом аспекте и говорить нечего: потери танков и автомобилей были равны шестимесячному их производству, орудий — четырехмесячному, минометов и оружия пехоты — двухмесячному. Чтобы восполнить эту брешь к летней кампании, военной промышленности придется трудиться на износ.
Отгремели поминальные колокола, был объявлен трехдневный траур. Теперь предстояло самое сложное: установить новую цель и повести к ней деморализованную нацию. Поднять боевой дух. Твердо заявить, что мы будем сражаться до победы.
Два дня назад рейхсфюрера Гейдриха осенило, и он немедленно отправился с личным визитом в Шваненверде, к доктору Геббельсу. А сегодня утром оттуда привезли две копии, рукописную и печатную, документа, озаглавленного «Nun, Volk, steh auf und Sturm brich los!».
Готовая речь, предназначенная для рейхсканцлера. С точки зрения массовой пропаганды это произведение было почти безупречным. Почти. Ни слова про восточных «унтерменшей». (Кстати, геббельсовскую же брошюру с аналогичным названием, красочно повествующую о неполноценности русских и распространяемую в войсках в 1941 году, Вицлебен еще в ноябре распорядился изъять. Для нас она уже была бесполезна, а вот русских злила до невероятия: как доносили территориальные подразделения СД, по прочтении этого сомнительного шедевра даже сотрудничавшие с оккупационными властями русские обретали склонность пристрелить первого же встреченного ими немецкого офицера и уйти к партизанам.)
Общий смысл речи сводился к следующему: «Мы крайне недооценили врага — он оказался силен и крепко надрал нам задницу. Но мы мобилизуемся (список конкретных мероприятий), напряжемся (список мероприятий) и одолеем противника. Будет трудно, но победа останется за Германией».
И всё бы ничего, но Йозеф Геббельс, видимо, по долголетней привычке, не сумел отказаться от устаревшей риторики: «международное еврейство», «народ, пробужденный, воспитанный и обученный национал-социализмом», «гений фюрера, поднявший нас на борьбу» et cetera. Меня это совершенно не устраивало хотя бы потому, что в официальной пропаганде мы старались придерживаться иной концепции — отказаться от раздражающих и оскорбительных формулировок, чтобы дать понять симпатизирующим Германии людям в стане противника и среди нейтралов, что эпоха Гитлера закончилась и правительство Шпеера идет новым курсом.
Кстати, я посоветовал Рейнхарду Гейдриху реформировать СС в «президентскую гвардию» — очень уж зловещим и пугающим стало сокращение от «Schutzstaffel», а после того, как рейхсфюрер разогнал бездельников из Альгемайне-СС, отправив большую часть из них на фронт, такие перемены стали жизненно необходимы.
Гейдрих, поразмыслив, согласился с политической оправданностью подобного шага и пообещал предоставить документы по коренной реформе охранных отрядов к февралю-марту 1943 года — столь серьезные перемены должны происходить постепенно. Назначенный командующим Ваффен-СС оберстгруппенфюрер Зепп Дитрих поворчал, заявил, что неуважение к традициям порождает неуважение к начальству, но Гейдрих сумел его уговорить.
…«Народный митинг» в Берлинском Дворце спорта организовывал Артур Аксман, нынешний партийный лидер — разумеется, с нашей подачи. Привитая за долгие годы дисциплина НСДАП на низовом и среднем уровне не позволила партии развалиться, а ее членам впасть в ереси радикализации или оппозиционности. Вовсе наоборот, стремительная чистка в высшем эшелоне открыла для многих ошеломляющие перспективы. Заштатные крайсляйтеры вполне могли теперь перебраться на уровень гау, а то и еще выше — конечно, только после вдумчивой проверки организованными Аксманом комиссиями «Чистые руки». Репрессии изрядно припугнули партчиновников, по крайней мере, еще года два-три воровать они не решатся.
Собрание должно было стать представительным — делегаты от всех имперских организаций, партии, молодежи, армии. Выступить обязан был рейхспрезидент или канцлер, но фельдмаршал Вицлебен категорически отказался, обосновав свое нежелание тем, что он-де солдат, а не крикун-пропагандист, а я сразу понял, что если растеряюсь и начну мямлить, эффект от выступления окажется прямо противоположным ожидаемому.
Вдобавок написанное Геббельсом придется существенно подредактировать.
Положение спас Гейдрих — Дворец спорта он взял на себя. К тому же его фигура вызывала у многих почтительный страх, авторитет был непререкаем, да и большинство воспринимало рейхсфюрера в качестве некоего связующего звена между канувшим в небытие прошлым и настоящим: с тридцатых годов он был популярным объектом пропаганды.
Решили так: за день до «Народного митинга» я записываю речь на радио «Гроссдойчер рундфунк» на Мазуреналлее, ее транслируют по всей Германии, а следующим вечером правительство в полном составе будет присутствовать на собрании, где Гейдрих разовьет в своем выступлении основные постулаты. Постарайтесь предоставить окончательную редакцию как можно быстрее, доктор Шпеер.
Я управился за два часа.
* * *
…Сталинград — великий сигнал тревоги, который подает судьба немецкому народу! Народ, у которого найдутся силы пережить и преодолеть такое несчастье и при этом еще и почерпнуть из него новую мощь — такой народ непобедим. В моей речи к вам и к нации я вспоминаю героев Сталинграда. Эта память накладывает на меня и на всех вас нерушимые обязательства.
…Сейчас не время спрашивать, как всё это произошло. Вопросы могут подождать до тех пор, пока немецкий народ и весь мир не узнает полную правду о бедствиях последних недель, об их страшной и судьбоносной значимости. Героические жертвы наших солдат в Сталинграде имеют глубокое историческое значение для всего Восточного фронта. Они не были напрасными, и будущее покажет — почему. Когда я перескакиваю через прошлое и смотрю вперед, я делаю это нарочно. Время не ждет! Времени на бесполезные дискуссии больше не осталось. Мы должны действовать немедленно, тщательно и решительно.
…Немецкий народ будет бороться. Мы знаем, что сейчас немцы отстаивают всё самое святое, что у них есть: свои семьи, своих женщин и детей, прекрасную и нетронутую природу, свои города и села, двухтысячелетнюю культуру — всё, ради чего действительно стоит жить.
…В этот трудный час каждый должен выполнить свой долг — хочет он того или нет. И мы знаем, что народ это полностью одобряет. Уж лучше сделать слишком много, чем слишком мало, лишь бы только наши усилия привели Германию к победе. Еще ни одна война за всю историю человечества не была проиграна из-за слишком большого количества солдат или оружия.
…Настало время заставить лодырей трудиться. Хватит им нежиться в покое и довольстве. Мы не можем ждать, пока они поумнеют. Тогда уже может быть слишком поздно. Сигнал тревоги должен прозвучать для всего народа. За работу должны взяться миллионы рук по всей стране.
…Наши враги заявляют, что немецкие женщины не в состоянии заменить мужчин в военной экономике. Это может быть справедливо для определенных областей, требующих тяжелого физического труда. Но я убежден, что немецкая женщина полна решимости занять место, оставленное мужчиной, ушедшим на фронт, причем сделать это как можно скорее. Неужели хоть одна жена и мать не отзовется на мой призыв, не встанет к станку ради тех, кто сражается на фронте? Неужели кто-то захочет поставить свой личный комфорт выше национального долга? Неужели кто-то в свете угрожающей нам страшной опасности предпочтет заботиться о своих частных нуждах, а не о требованиях войны?
…В этот час трудных размышлений о судьбе германского народа мы твердо и непоколебимо верим в победу. Мы видим ее перед собой; нам нужно только протянуть к ней руку. Мы должны научиться подчинять ей всё. Таков девиз настоящего момента. И наш лозунг должен быть таким: «Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!»
Назад: — III — ДЕКАН ДИКТАТОРОВ
Дальше: — V — УДАР ГРОМА
