III. Враждебное небо
25–29 июня 1942 года.Берлин — Бремен
Тем вечером я вернулся домой поздно, в четверть одиннадцатого. Именно «домой», поскольку от официальной резиденции я отказался сразу по вступлении на министерскую должность — во-первых, следовало продолжить традиции доктора Тодта и вести себя скромно, во-вторых, предпочитаю жить в доме, построенном собственными руками.
Эту небольшую виллу я спроектировал еще в 1934 году. На деньги, полученные от архитектурных гонораров, купил участок земли в благополучном и зеленом пригороде Шлахтензее на Шопенгауэрштрассе, всего в двух кварталах от озера Шлахтен и раскинувшегося по его берегам парка, носящего имя писателя Пауля Эрнста.
В доме всего одна гостиная с панорамным окном, выводящим во двор — зеленый газон и небольшой квадратный пруд, — затем столовая, на втором этаже под двускатной черепичной крышей спальни и кабинет. Классический стиль, никаких вульгарных излишеств. Здесь уютно, тихо, да и соседи очень милые респектабельные люди: бывший актер немого кино Гарри Пиль, бергасессор и советник горного министерства в отставке Вильгельм Хёллинг, пожилые фабриканты и представители «старой» богемы, не доставляющие никакого беспокойства.
Из всех многочисленных привилегий рейхсминистра с очевидным удовольствием я принял немногие, в частности седан-кабриолет «Хорьх 951А» из гаража рейхсканцелярии со стодвадцатисильным двигателем — люблю хорошую технику, а этот автомобиль целиком соответствовал понятию «технологическая мечта». Водить я предпочитаю сам, пускай это категорически запрещено грозными инструкциями службы безопасности: за рулем машин высших чиновников обязаны сидеть профессионалы!
Между прочим, недавно Мартин Борман в очередной раз нажаловался фюреру — господин Шпеер отказывается подчиняться общим требованиям! Гитлер при встрече меня чуть пожурил, но оставил кляузу рейхсляйтера без последствий: некогда я возил канцлера из Веймара в Мюнхен, и фюрер доверял свою жизнь именно мне, а не личному шоферу.
От машины сопровождения с обязательной охраной отвертеться не удалось, но это было зло привычное: вечером я сам открывал ворота ограды поместья, загонял «Хорьх» в гараж, исходно пристроенный слева от фасада виллы (гараж минувшей зимой пришлось расширить, поскольку новый автомобиль помещался в нем не без труда), после чего сотрудники СД вежливо мне козыряли и оставляли в покое до утра — обычно я выезжал в министерство без четверти восемь. Если, конечно, не считать чрезвычайных ситуаций, теперь возникавших с пугающей регулярностью…
Моя жена Маргарет все еще лежала в клинике «Шарите» — наш четвертый сын появился на свет всего неделю назад, после родов возникли непредвиденные, но не фатальные осложнения и доктора настояли на том, чтобы супруга его превосходительства и младенец остались под наблюдением.
Со старшими детьми оставались спешно приехавшая из Мангейма бабушка, моя мать, и домоправительница, Дагмар Кох — пожилая вдова с педагогическим образованием, которую мы наняли еще в 1939 году. Прочая домашняя прислуга была приходящей, я никогда не хотел держать в доме большой штат.
— Ты выглядишь уставшим, Альберт. Не знаю, как долго ты выдержишь такую нагрузку, — мама, госпожа Луиза Шпеер, расположилась в гостиной с книгой. — Дети поужинали и отправились спать. Фрау Кох тоже, у нее разболелась голова…
— Добрый вечер, — я легко поцеловал мать в щеку. — Ничего страшного, я с юности привык много работать. У вас никаких происшествий?
— За исключением летних каникул. Я бы предпочла, чтобы Альберт-младший, Хильда и Фриц проводили дни в школе. Я давно забыла, насколько это утомительно — пятеро детей в доме.
— Нас у тебя было лишь трое, — снисходительно усмехнулся я.
— Трое, — кивнула мама. — Кстати. Ты ведь сейчас большой руководитель, может быть, стоит подумать о судьбе Эрнста?
— Это его выбор, — твердо сказал я. — Если Эрнст решил выполнить свой долг перед Германией, останавливать его я не посмею.
Речь зашла о моем младшем брате, находившемся в действующей армии. Последнее письмо пришло в конце мая, Эрнст оказался на Восточном фронте, в 6-й армии Паулюса, пока пребывающей в бездействии.
Безусловно, я сумел бы помочь брату с переводом, например, во Францию или Голландию, но в его кратком послании не было ни малейшего намека на просьбу о послаблении как ближайшему родственнику рейхсминистра. Наоборот, он горел энтузиазмом, пускай ситуация на Востоке и продолжала оставаться напряженной, невзирая на все усилия по восстановлению инфраструктуры и регулярного снабжения войск.
Мать помолчала, глядя в сторону. Понимаю ее чувства, но… Но я не вправе решать за другого человека, даже за родного брата. А пользоваться в таком деликатном деле своим влиянием — тем более.
— На ужин датские тефтели в белом соусе, острые овощи и домашний хлеб, — ровно сказала госпожа Луиза. — Как хорошо, что тебе продукты привозят на дом, никаких продовольственных карточек. Я могу заказывать что угодно, без ограничений. Мы с отцом в Мангейме привыкли к карточкам… Может быть, скажешь, это однажды закончится? В газетах только и разговоров об огромных продовольственных запасах в занятых областях России. В 1918 году украинский хлеб спас нашу семью от голода.
Настала моя очередь выдержать неприятную паузу. Распределительную систему ввели сразу после начала Польской кампании, в сентябре 1939 года, сперва на мясо, птицу и масло, теперь в список входит аж шестьдесят два вида продовольственных товаров. Я понимаю, что это ненормально даже в условиях войны, но увы — данная сфера находится вне моей компетенции, все претензии к Рихарду Дарре как инициатору.
Впрочем, едва я вернулся из Праги в прошлом мае, как Дарре с грохотом покинул пост министра сельского хозяйства именно за невозможность обеспечить народ Германии продуктами — выведен из состава правительства личным указом фюрера. На его посту сейчас оказался Герберт Бакке, партийный деятель, статс-секретарь и группенфюрер — такой же дилетант, не придумавший ничего лучшего, как сделать ставку на вывоз продовольствия из оккупированных земель, без внятного плана развития сельского хозяйства в самом Рейхе.
Прав был Гейдрих: эту систему не сломать.
— Спасибо, — коротко сказал я матери. — Покушаю и посижу с документами в кабинете.
— Я сама готовила. Тебе всегда нравились домашние тефтели…
На отдых я отправился в час ночи, почувствовав, что глаза слипаются и больше нет никакой возможности прочесть ни строчки. В постели обнаружились две резиновые грелки с горячей водой — мама… Грустная привычка Первой мировой, когда холод был такой же страшной угрозой для маленьких детей, как и недоедание.
Заснул — как в омут провалился.
* * *
— Альберт, проснись! Проснись немедленно!
— Что?!
В спальне горит свет, возле кровати стоит мать в белом простеганном домашнем халате.
Оперся на локоть, пальцами левой руки протер глаза.
— Что стряслось? Сколько на часах?
— Половина четвертого, — коротко сказала мама. — Ты не слышал телефонные звонки? Аппараты по всему дому дребезжат уже четверть часа. Я подняла трубку. Там какой-то важный господин из Люфтваффе, я не поняла кто, но он немедленно, немедленно требует тебя… В кабинете.
— Да что же делается, — сквозь зубы просвистел я, и не одеваясь ринулся в кабинет. Беспокоить меня ночью можно только в случае совсем уж катастрофических событий.
Больно зацепил ступней о порожек, выругался так, что непроизвольно покраснел: мать, как добрая прихожанка, с детства приучила к тому, что браниться грешно.
— Да?! Шпеер на проводе! Слушаю?!
— Наконец-то, Альберт! Это Мильх. Через полчаса в Темпельхофе, самолет готов!
— Эрхард? Какого черта…
— Массовый налет на Бремен, — резко перебил меня фельдмаршал. — Альберт, это серьезно. Очень. Боюсь, куда хуже, чем бомбардировка Кёльна три недели назад. Жду тебя незамедлительно!
Длинный гудок. Линия разорвана.
— Неприятности? — мать, остановившаяся в дверях, положила ладонь на сердце.
— Англичане, — коротко сказал я. — Англичане бомбили Бремен. Прости, мне сейчас же нужно уехать. Мама, вот что… Если что-нибудь случится, наличные деньги и необходимые документы в этом сейфе. Денег много.
Я кивнул в сторону несгораемого шкафа в углу и набросал на бумажке несколько литер и цифр.
— Это шифр замка. Маргарет и мой душеприказчик, адвокат Вольф, его тоже знают. Вы с отцом и… И дети не пропадете.
Мать промолчала. Проводила меня взглядом.
На сборы ушло десять минут. Ничего лишнего с собой. Одеться, схватить старый саквояжик с гигиеническими принадлежностями, всегда стоящий наготове, спуститься в гараж.
«Хорьх» не подвел. Прямой как стрела автобан на Магдебург — Лейпциг сразу за озером, оттуда по развязке направо, к южному участку внешнего городского кольца «Штадтринг», который я сам открывал в 1939 году. Можно уверенно держать больше ста километров в час: бетонные плиты покрытия идеально пригнаны, никаких встречных или попутных автомобилей.
Вот и аэродром Темпельхоф. Вырулил к южному крылу огромного здания авиационного вокзала, отданному в ведение Люфтваффе и Министерства авиации. Ага, в лучах света фар взблеснули никелированные детали отделки «Майбаха» Эрхарда Мильха — эту темно-малиновую машину нельзя спутать ни с какой другой, собрана по личному заказу. Надо соответствовать традициям византийской роскоши, заведенным рейхсмаршалом Герингом.
Меня ждали, поэтому обошлось без выяснения личности, предъявления документов и прочих формальностей. В конце концов, если на охраняемый военный объект явится неизвестный, громогласно объявит о том, что он рейхсминистр и потребует пропустить, любой часовой обязан действовать по уставу и без оглядок на громкие чины.
Замечу, однажды так не пустили на артиллерийский и танковый полигон Куммерсдорф Адольфа Гитлера, явившегося с незапланированным визитом. Командир караула безусловно опознал фюрера, но с каменным лицом твердил — нет приказа, нет проезда. Гитлер посмеялся, но как человек, служивший в армии, всё оценил, а ответственный унтер-офицер впоследствии получил погоны лейтенанта.
Второй адъютант Эрхарда Мильха, подполковник фон Холленбройх, без задержек провел меня к транспортно-пассажирскому Не.111С фельдмаршала. Мильх, бледный и невыспавшийся, вяло махнул рукой в знак приветствия. Едва я опустился в кресло, дверь задраили и самолет начал выруливать на взлетную полосу.
— Плохо дело, — опустошенно-невзрачным тоном сказал фельдмаршал, глядя не на меня, а в прямоугольный иллюминатор. Было видно, как за «Хейнкелем» следуют готовые к взлету истребители сопровождения. — Альберт, там катастрофа. Ты обязан лететь вместе со мной. Промышленные объекты…
— Знаю, — коротко ответил я. — Надеюсь, у кого-нибудь из твоих офицеров хватило ума позвонить в Министерство вооружений и сообщить, что я отправляюсь в Бремен? Я не успел.
— Хватило, — так же бесцветно ответил Мильх. — Прямое распоряжение фюрера. Он взбешен.
Еще бы. Именно Геринг с пафосом заявлял, будто ни одна бомба англосаксов не упадет на Германию! Впрочем, напоминать об этом Мильху я не стал. Не время.
— Есть предварительные данные о потерях? — напрямую спросил я. — Правдивые? К чему нужно готовиться?
Фельдмаршал страдальчески посмотрел на меня. Сейчас он напоминал кокер-спаниеля, брошенного хозяевами под дождем. У Эрхарда Мильха вообще внешность не военная: он мал ростом (мне чуть повыше плеча), большие залысины, расположенная к полноте фигура и добродушное округлое лицо склонного к эпикурейству владельца сельской пивной. Что не отменяет исключительных деловых качеств и феноменальной работоспособности, а в ближайшем окружении Геринга такое можно считать истинным чудом.
Более того, Эрхард Мильх действительно является профессионалом в области авиации. В двадцатых годах успел поработать у Хуго Юнкерса, затем сделал стремительную карьеру в пассажирской компании «Люфтганза», став ее исполнительным директором.
Ходили мутные и явно недоброжелательные слухи о якобы еврейском происхождении Мильха, но, во-первых, я не испытываю к евреям «партийной» антипатии, во-вторых, убежден, что у фельдмаршала немало завистников: когда Геринг фактически самоустранился от выполнения своих обязанностей, его успешно заменил Мильх, на чьих плечах сейчас и лежит большая часть ответственности.
В том числе и ответственности за то, что случилось в ночь на 31 мая в Кёльне и за происходящее непосредственно сейчас в Бремене.
Не.111 поднялся в воздух. По прямой до подвергшегося нападению города было около трехсот двадцати километров, то есть чуть меньше часа лету. За это время мы с фельдмаршалом могли доверительно переговорить — я и раньше испытывал к Мильху симпатию, приятельствовал с конца тридцатых, а с нынешней зимы, оказавшись с ним в одной упряжи, окончательно подружился.
— Итак, Эрхард?..
* * *
Никогда не считал себя подобием впечатлительной барышни-курсистки, но сейчас мои руки подрагивали. Я слишком хорошо представлял, каковы могут оказаться последствия массового налета на обширный индустриальный центр.
Началось это весной, с бомбардировок крупными силами Любека и Ростока, 29 марта и 29 апреля соответственно, и «беспокоящих», но не слишком эффективных атак на Рурскую область. Любек, как первая жертва, по большому счету не имел военного значения — я нарочно проверял, там не было никакого серьезного промышленного производства, а расположенные в лагуне Пётенитце севернее города доки для постройки подводных лодок совершенно не пострадали. Из чего был сделан очевидный вывод — целью была столица средневековой Ганзы, а не военные объекты. Воздушный террор as is.
Следующим после налета днем, 30 марта, я оказался свидетелем того, как фюрер устроил громкий и, что немаловажно, публичный разнос Герману Герингу. Обычно Гитлер, обладающий бесспорным артистическим талантом, умело дозировал свою ярость и знал, когда нужно остановиться. Но тут он сорвался.
— Вы бездельник! — гремело под сводами рейхсканцелярии. Взмокший и несчастный Геринг, прибывший на экстренное заседание кабинета с участием всех ключевых руководителей, угрюмо смотрел себе под ноги. — Вы неспособны защитить Германию и ее народ! Ваши громкие слова ничего не стоят! Может быть, следует передать ваши полномочия более компетентному и ответственному человеку?!
И так далее. В финале Гитлер прозрачно намекнул, что егери-сибариты в рейхсмаршалах ему не нужны, и если подобное повторится, то…
То что?
Повторилось. Ровно через месяц, в Ростоке, однако без всяких последствий для Геринга: он заперся в Каринхалле, выезжая только на охоту, и практически не принимал участия в командовании ВВС. Фюрер, будучи подверженным перепадам настроения, или простил своего давнего соратника, или окончательно махнул на него рукой — как говорится, горбатого могила исправит, а изгнать рейхсмаршала со всех должностей означает лишь нанести колоссальный ущерб репутации и авторитету правительства. К этим понятиям Гитлер относится трепетно, опасаясь «потерять лицо» и по куда менее важным поводам.
Я, в свою очередь, получил дополнительную нагрузку: восстановлением разрушенного должна была заниматься «Организация Тодта». И ладно бы Любек, Росток или Дортмунд — безусловно, очень жаль потерять старинные соборы или ганзейские архивы пятисотлетней давности, — но, как и предсказывал Мильх, это было только начало. Рано или поздно британцы начнут массовые бомбардировки центров военной индустрии.
Теоретически мы могли противостоять налетам — сразу после трагедии в Любеке я, как министр вооружений, не преминул ознакомиться с последними достижениями в области ПВО. Объяснения я получил от генерал-инспектора Йозефа Каммхубера, создателя как ночной истребительной авиации, так и системы противовоздушной обороны, названной его именем.
— …Мы прикрыли северо-запад Германии непрерывным поясом из прожекторов и зон действия ночных истребителей, — господин Каммхубер показался мне очень энергичным и знающим военным, вдобавок достаточно молодым: ему не исполнилось и пятидесяти. — Радиолокационные станции «Фрейя» и «Вюрцбург» расположены в тридцати километрах позади освещенной зоны и взаимодействуют с постами звукового контроля, истребители, базирующиеся на одиннадцати аэродромах от Дании до Бельгии, могут быть подняты в воздух в любой момент.
— Это прекрасно, — терпеливо сказал я генерал-майору. — Но как в таком случае объяснить фактически безнаказанные акции британцев? Почему система не работает так, как вы описываете? Воздушный щит, если называть вещи своими именами, отсутствует. Ну или дыряв.
— Видите ли, — мне показалось, будто Каммхубер смутился. — Существует осложнение… гм… политического характера, господин министр.
— То есть? — не понял я. — Расскажите, и я постараюсь его разрешить.
Передо мной вновь возникла непреодолимая стена. Оказывается, весной гауляйтеры северных и северо-западных районов, чаще всего подвергавшихся английским налетам, подали фюреру коллективное прошение: огромное количество зенитных прожекторов в составе XII авиакорпуса Каммхубера, это, представьте себе, непозволительная, чрезмерная роскошь! Необходимо передать прожектора частям ПВО, непосредственно прикрывающим важные объекты в тылу!
Гитлер согласился — как было не отреагировать на слёзные увещевания «товарищей по борьбе»?! В итоге «Линия Каммхубера», исходно выстроенная весьма грамотно и рационально, лишилась одного из важнейших компонентов — мощной световой завесы на пути следования вражеских бомбардировщиков.
Генерал-майор, уяснив, что при мне можно говорить непринужденно, и явно рассчитывая на понимание, продолжил. Имеется недостаток радаров, особенно новых станций «Вюрцбург-гигант». Необходимо продлить линию ПВО до швейцарской границы, чтобы не дать англичанам возможности ее огибать. Слишком мало ночных истребителей с бортовыми РЛС. Взаимодействие с наземными частями поставлено из рук вон плохо — приказы на прекращение зенитного огня поступают слишком поздно или зенитчики вообще их не выполняют. Неудивительно, что пилоты ночных истребителей предпочитают отвернуть в сторону, не желая попасть под удар собственных зениток!
— У вас есть четкий, обоснованный с военной и экономической точек зрения план развития противовоздушной обороны на западном направлении? — перебил я. — Требования по материалам, оснащению, технике?
— Так точно, господин министр. На основе анализа боевых действий за последний год и получаемых разведсводок я делаю вывод о дальнейшем усилении мощи налетов. Нет сомнений, английская бомбардировочная авиация имеет долговременную стратегическую цель — путем регулярных бомбардировок уничтожить немецкую промышленность и подорвать моральный дух населения. В настоящий момент наши силы ПВО недостаточны…
— Очень хорошо, — вздохнул я, пускай ровным счетом ничего хорошего в выкладках генерал-майора не было. — Извольте предоставить мне все материалы по дальнейшему развитию «линии Каммхубера», я постараюсь… Точнее, я приму необходимые меры.
Летчик вышел из моего кабинета обнадеженным, а я лишь проворчал под нос несколько хороших баварских словечек, которых благовоспитанному человеку с университетским образованием и знать-то не положено, не то что произносить вслух без малейшей ошибки. Партийные бонзы, желая уберечь свои ленные владения от бомб неприятеля, начали бездумно разрушать единую систему ПВО, да еще и заручились поддержкой фюрера.
Ну что тут скажешь? Восхитительно. И ведь я ничего, решительно ничего не могу противопоставить этой объединенной клике!
Последствия не заставили себя ждать. Налеты на Любек и Росток оказались разведкой боем — в них участвовало от двухсот с небольшим до пятисот самолетов. Геринг, между делом, внезапно проявил инициативу и, игнорировав мои меморандумы о необходимости спешного и массированного усиления противовоздушной обороны, решил отомстить совершенно по-детски: бомбардировками древних английских городов Эксетер, Норвич и Кентербери. Чем, разумеется, еще больше разозлил командование Королевских ВВС.
Ночью с 30 на 31 мая разразилась буря. С множества английских аэродромов в воздух поднялось больше тысячи самолетов, практически все наличные силы английской бомбардировочной авиации, дислоцированной в Метрополии. Они шли несколькими волнами, фронтом шириной в двадцать семь километров. «Линия Каммхубера» оказалась прорвана без каких-либо затруднений — сказался чудовищный недостаток ночных истребителей.
XII авиакорпус противопоставил этой армаде всего двадцать пять самолетов, из которых четверть вернулась на базы по причине технических неисправностей. Англичане пересекли только восемь зон воздушного боя с минимальными силами наших ВВС. В это же самое время сотни пилотов и операторов, наводящих РЛС, ожидали приказа к бою, который так и не поступил — концепция «свободного ночного боя» в Люфтваффе была отвергнута…
Итоги известны мне лучше, чем кому-либо другому: сводки о разрушениях стекались в контору главы «Организации Тодта». Мы отделались сравнительно небольшими людскими потерями благодаря системе раннего оповещения населения — погибло около пятисот человек, пять тысяч ранены. Куда хуже дело обстояло с жилым фондом, сгорели десятки многоквартирных домов, больше 135 тысяч человек пришлось переселить в другие районы страны — а это вызвало колоссальные затраты.
Сегодня настала очередь Бремена, и я подозреваю, что там обстановка значительно хуже.
* * *
— А что я могу поделать? — в голос орал Эрхард Мильх, не обращая внимания на своих адъютантов, сидевших в креслах позади нас. Все равно ничего не услышат, He.111 машина шумная. — К 31 июля все зенитно-прожекторные дивизии, отвечающие за «световые пояса» на западе, должны быть расформированы, а персонал и оборудование переброшены в зоны ПВО вокруг крупных городов. Приказ фюрера!
— Какие силы остаются в распоряжении генерала Каммхубера?
— Шесть оборонительных зон вдоль побережья Северного моря, — прокричал фельдмаршал. — Радары стоят на прежних позициях, «Вюрцбург-гиганты» будут вести вражеские самолеты, радар-дублер — сопровождать наши истребители, офицер управления осуществляет наведение на англичан. Одна немаловажная деталь: у «Гигантов» немалая погрешность в распознавании целей, до пятисот метров! Перехватчикам придется больше полагаться на удачу… Проводится радикальная реформа всего комплекса ПВО!
«Они это нарочно? — подумал я. — У нас существует хоть как-то работающая система, с огромными потенциальными возможностями для ее развития и углубления. Судя по бумагам Каммхубера, мы вполне в состоянии расширить пояса противовоздушной обороны на глубину в двести километров, чтобы разбивать строй бомбардировщиков еще над Бельгией, Голландией или побережьем Фризии! Зачем?..»
Мильх вкратце объяснил, что в задачи «реорганизации», инициированной гауляйтерами, входит создание кругового прикрытия Киля, Гамбурга, Бремена, Берлина, Кёльна и отдельно районов в треугольниках Дюссельдорф — Дуйсбург — Эссен и Франкфурт — Дармштадт — Мангейм. Совершенно неприемлемое распыление наличных сил — вместо общей обороны империи, в результате мы имеем несколько практически не взаимосвязанных зон ПВО. А это означает проблемы с новыми линиями снабжения, логистикой, поставкой боеприпасов, инфраструктурой: не поставишь ведь зенитки в чистом поле?
Впрочем, нет, поставишь. Карл Отто Кауфман, рейхсштадтгальтер, гауляйтер Гамбурга, имперский комиссар обороны Х-го военного округа et cetera, приказал разместить батарею FlaK-88 на Ратушной площади, в самом центре города, где она абсолютно бесполезна. Для поддержания морального духа населения, представьте себе. Эта батарея очень пригодилась бы на подходах к Гамбургу, но пропагандистские цели для Кауфмана оказались важнее практических соображений. И это не единичный случай!
Я однажды с ума сойду. Иногда хочется перестрелять к чертовой матери эту толпу бестолковых дармоедов, вставляющих палки в колеса, способных испохабить любую, самую вменяемую и разумную идею! Нет, это решительно невыносимо!
Что характерно, Мильх тоже отчетливо понимает, каковы теперь перспективы реальной борьбы в воздухе. Особенно в свете данных разведки.
— Судя по последним сводкам, — хриплым простуженным голосом продолжал фельдмаршал, — на прошлой неделе в британский Норфолк прибыли высокопоставленные офицеры из штаба Восьмой воздушной армии США. Ладно бы одни штабисты, это можно интерпретировать как угодно: военное сотрудничество, ленд-лиз и так далее. Но вместе с ними на Острове объявилось сорок шесть бомбардировщиков В-17, которые в боевых операциях не используются. Чего-то ждут. Какие выводы, Альберт?
— По-моему, выводы на поверхности, — я похолодел. — Сорок шесть машин, это только первая группа, причем поставками техники союзнику тут и не пахнет. Они будут действовать самостоятельно!
— Именно, — кивнул Мильх. — Североамериканские Штаты начали сосредотачивать силы бомбардировочной авиации на Европейском театре. Агентура в Исландии докладывает, что в районе городка Кефлавик неслыханными темпами возводится огромный аэродром, способный принимать сотни тяжелых самолетов. Сотни, понимаешь? Сегодня в Англии сорок шесть «Крепостей», заводы «Боинг», по нашим данным, выпускают по десять — четырнадцать самолетов в сутки, вот и считаем… Недосягаемая для германской авиации база подскока в Исландии, затем перелет на Британские острова. Сколько их там будет через месяц? А в начале осени? Через полгода?
Я предпочел промолчать. Будущее рисовалось совсем мрачными красками — при одной мысли о гигантских материальных и человеческих ресурсах США мне становилось нехорошо. Когда эта скрытая мощь выступит против нас, Германии конец.
Уже выступила, если говорить откровенно.
— Я не знаю, что делать, — Эрхард Мильх как-то очень по-дамски, испуганно, дернул плечами в ответ на немой вопрос. — Не-зна-ю. Предпочитаю жить сегодняшним днем.
— Сегодняшний день прямо под нами, — огрызнулся я, ткнув рукой в иллюминатор, за которым вставало золотисто-оранжевое зарево. Самолет подходил к Бремену. — Остается надеяться, что налет закончился и мы не попадем под удар наших зениток и пулеметов «Ланкастеров» или «Москито»…
Из соображений безопасности мы приземлились не на гражданском аэродроме Бремена, вошедшем в строй в 1937 году и до сих пор остающемся самым современным в Германии — четыре бетонные полосы, расположенные звездообразно, новейшее навигационное оборудование, метеорологическая станция, просторный аэровокзал. Гордость рейхсминистра авиации. Былая гордость, поскольку аэродром не функционирует с начала войны, используясь только в военных целях.
Пилот увел «Хейнкель» к окраинам городка Дельменхорст, к базе ночных истребителей, принадлежащей «линии Каммхубера». Приземлились штатно, и сразу же на Мильха обрушился ворох рапортов от встречавших высокое начальство офицеров ВВС.
Силы противника оценивались более чем в тысячу самолетов различных типов, преобладали «Веллингтоны» и «Галифаксы». Сбито около полусотни бомбардировщиков, сведения уточняются. Полиция продолжает поиски английских экипажей, успевших покинуть поврежденные самолеты с парашютами над территорией Рейха. Потеряно семь истребителей Bf. 110 и четыре Ju.88, судьба еще пяти машин неизвестна. Это несомненная удача, господин фельдмаршал!
— Удача? — змеино прошипел Мильх, всем корпусом разворачиваясь к востоку, где в темные небеса над Бременом поднимался мерцающий огненный купол. — Это вы называете удачей, господин майор?..
Я, уяснив, что участие в строго корпоративных авиаторских трениях в сферу моих интересов не входит, подозвал обер-лейтенанта с коричневыми петлицами. Связист.
— Вот что, милейший… Вы меня узнаёте?
— Так точно, господин рейхсминистр! Нам сообщили о вашем прибытии!
— Займитесь-ка делом, вместо того чтобы торчать здесь без всякого смысла. Мне незамедлительно требуется телефонная связь с командованием гражданской обороной или айнзатцляйтером «Организации Тодта» в Бремене Юлиусом Аппелем. Вы сможете это устроить? К сожалению, я здесь без единого сотрудника, мне нужна помощь…
— Слушаюсь, господин рейхсминистр! Прошу следовать за мной.
Обер-лейтенант, имя коего в спешке я так и не удосужился узнать, явил чудеса исполнительности — разыскать господина Аппеля (моего назначенца, получившего должность всего месяц с небольшим назад) удалось за двадцать минут. И это с учетом крайне сложной обстановки в городе, где вовсю продолжались пожары и были серьезно повреждены коммуникации.
— Алло, алло? Да, доктор Шпеер, это я! Аппель слушает! У нас тут ад кромешный!
— Где вы?
— На западном берегу Везера, в Альте-Нойштадте! Я не могу прислать за вами автомобиль, вся техника мобилизована RLB, Имперским Союзом ПВО! В центре чудовищные разрушения, множество раненых и обожженных! Зажигательные бомбы! Из персонала по тревоге собралась всего одна пятая часть! Не приезжайте сюда!
Вот еще. Командовать мною айнзатцляйтер права не имеет.
— Где вы точно находитесь? Адрес?
Юлиус Аппель назвал улицу — Нойштадтсвалль. Отлично, хоть какая-то определенность.
— Немедленно соедините с управлением военной медицины ВВС по гау Везер-Эмс, — скомандовал я. — Будем просить помощи у военных в развертывании полевых госпиталей…
Выручили летчики. Мильх приказал выделить в мое распоряжение «кюбельваген» и вооруженное сопровождение. До штаба Юлиуса Аппеля было около восемнадцати километров, которые мы преодолели с трудом, за полтора часа — приходилось объезжать завалы и очаги пожаров. Правобережная часть города пострадала куда меньше исторического центра, но и здесь наблюдалась полоса разрушений.
По счастью, региональное управление «Организации Тодта» не пострадало — Новый город возводился в двадцатые годы, после Великой войны, никакой скученности построек, способствующей распространению огня. Напротив двухэтажного здания небольшой парк Нойштадс-Анлаген с озерцом, откуда пожарные команды могли брать воду в случае повреждения гидрантов. Над противоположным берегом Везера в предрассветных сумерках поднимались густые клубы дыма.
— Хайль! — Аппель, к которому меня тотчас проводили, растерянным не выглядел, однако было заметно, что неожиданный визит его нервирует. Не время сейчас принимать высокое руководство, работы непочатый край. — Доктор Шпеер, я вас предупреждал, не стоит…
— Бросьте, — поморщился я. — Полагаете, мне надо отсиживаться в Берлине и отдавать приказы по телефону, не зная обстановки? Докладывайте.
По большому счету Юлиус Аппель тоже был «дилетантом» — он не строитель, а математик, причем талантливый, с дипломом Гейдельберга. В армию его не призвали по причине латентного туберкулеза, но мобилизовали на гражданскую службу: в документах, изученных мною после смерти Фрица Тодта, фамилия Аппеля была отмечена в списках кандидатов на повышение.
Я присматривался к нему с февраля и, наконец, в середине мая продвинул наверх быстро, с ОТ-гауптбауфюрера до ОТ-айнзатцляйтера, если говорить армейским языком — из гауптманов аж в оберсты. И не пожалел, все-таки математическое образование развивает логику и способность оценки целого, а не частностей.
На обширном столе развернута карта Бремена — красные флажки на булавках, синие, черные. Многочисленные отметки карандашом.
— Мозаика складывается неутешительная, — строгим голосом начал Аппель, изредка бросая на меня взгляд поверх очков. — Думаю, неразбериха будет продолжаться еще сутки-двое и окончательные сведения мы получим не ранее середины дня завтра. Но по уже имеющимся данным можно смело утверждать, что серьезно пострадали сборочные цеха «Фокке-Вульф Флюгцойгбау», верфи «Дешимаг» и «Вулкан», возможно, повреждено или потоплено несколько подводных лодок — уточняем. Портовые склады тоже… Строящиеся бункеры «Валентин» для укрытия субмарин почти не задеты. Пожары на нефтеперерабатывающем заводе «Корф» ликвидируются, это приоритетная задача. Узловая и сортировочная железнодорожные станции пострадали значительно, ущерб выясняется.
— Гражданские объекты?
— Сведения противоречивые, однако надежд не внушающие, — ответил анзатцляйтер. — Вы отлично знаете, какова старая застройка: деревянные перекрытия, возгорание от зажигательной бомбы моментально перекидывается на соседние здания…
В отдалении глухо бухнуло, стекла задрожали. Заряд замедленного действия или пожарные наткнулись, на свою беду, на неразорвавшуюся бомбу, сдетонировавшую от жара?
— Сколько людей в вашем распоряжении, господин Аппель?
— Все, кто уцелел, видимо.
— «Видимо»? Ни разу не слышал от вас столь неопределенных формулировок!
— А я и не говорю об определенности, — Аппель на мгновение позволил себе раздраженный тон. — В моем подчинении по гау тысяча шестьсот человек, из них тридцать в штабе. Прибыло же в штаб семеро, включая меня. Остальные, скорее всего, еще отсиживаются по бомбоубежищам, причем выходы из бункеров могут быть завалены… Мы запросили помощь от всех подразделений административного округа «ОТ-Ганза», первые отряды прибудут к утру — надеюсь, вы не станете возражать?
— Не стану, — кивнул я. Анзатцляйтер действовал именно так, как и предписывали надлежащие директивы: в чрезвычайной ситуации строительные части «Организации Тодта» должны немедленно перебрасываться в пострадавшие районы для разбора завалов и спешного восстановления стратегически важных объектов. — Трудовой фронт?..
— А при чем тут, позвольте узнать, Трудовой фронт рейхсляйтера Лея? — неподдельно изумился Аппель. — Там свое руководство, нам они не подчиняются. Даже если я буду требовать помощи, Трудовой фронт имеет полное право отказать и выполнять свои задачи.
— Задача у нас всех одна, — безнадежным голосом произнес я. — В кратчайший срок ликвидировать последствия налета. Вы хотя бы согласуете действия?
— Как и предписано: только с RLB, полицией и службой пожарной охраны.
Вот, опять. Дальше предписаний никто не смотрит. Ни мы, ни подчиненные этого безнадежного пьянчуги Лея. Никто. В таком ключе я и высказался. Юлиус Аппель взглянул на меня странно.
— Простите, доктор Шпеер, но я никак не ожидал услышать подобные слова от человека, занимающего министерскую должность.
— Я в чем-то не прав?
— Правы. Но об этом не принято говорить вслух. Подвергать сомнению непреложность однажды заведенного порядка.
— Даже так? — я вздернул бровь. — Объяснитесь, Юлиус. Клянусь, это останется между нами.
— Скажу как математик. Наш «порядок» более чем функционален, но его функциональность чисто механистична. То есть «делаем то, что делаем и что предписано, с предельной точностью и последовательностью». Справедливо?
— Вполне, — согласился я. — И что же?
— Это работает там, где система строилась и отлаживалась в ограниченных пространственно-временных рамках. Старая доимперская Германия с ее ганзейскими городами и карликовыми княжествами. Япония, локально ограниченная и разбитая на тысячи уделов. Понимаете? Ограниченное пространство! Микрокосм с редкими внутренними связями.
— Дальше? — Я подался вперед, чувствуя, что Аппель пытается донести до меня некую очень важную мысль, в поисках которой я провел уже не один месяц, размышляя над непростой ситуацией, в которой все мы оказались.
— При масштабировании количество степеней свободы и неопределенностей в такой системе возрастает сверхпропорционально, и без изменения парадигмы управления она попросту перестает работать. Для поддержания способности хоть к какому-то функционированию схема требует двойного-тройного сквозного контроля и подчинения: государственный аппарат, партия, безопасность и так далее. При быстром масштабировании начинается управленческий ад, каковой мы сейчас наблюдаем повсеместно. То, что было приемлемо четыре столетия назад в небольшом ганзейском городе Бремене с минимумом вертикальных и горизонтальных связей, не может работать в масштабах огромной империи. Я достаточно ясно выражаюсь?
— Кажется, да, — погрустнев, ответил я. — Знаете, Аппель, я провел довольно много времени в южной России и ознакомился с их довоенными, да и нынешними порядками. Выражаясь вашим языком, отсутствие германского «орднунга» в сталинском аппарате — есть функционал не связанных системой степеней свободы. Право на импровизацию, которого у нас нет. Вот почему мы проигрываем на Востоке…
— Проигрываем? — айнзатцляйтер покосился на меня вопросительно. — Разве? Впрочем, ключевое слово тут «импровизация», верно. Что позволяет масштабировать управленческую схему до колоссальных размеров при слабо спадающей эффективности — да хоть Америка, тоже построенная на импровизации и инициативе личности. Некоторые слишком разболтанные степени свободы надо временами связывать, но это вопрос технический, а не фундаментальный… Кажется, доктор Шпеер, мы уже наговорили на несколько приговоров в государственной измене. Осмелились сомневаться и подводить под эти сомнения заумную теоретическую базу.
— Чепуха, — я, коротко рассмеявшись, отмахнулся. — Вернемся к насущному. Простой вопрос: почему мы ничего не делаем?
— Прямо сейчас? В эту минуту? — невозмутимо спросил Аппель. — Да потому что необходимые распоряжения давно отданы, имеющиеся в наличии исполнители действуют, а донесений об изменениях обстановки, требующих моего вмешательства и пересмотра приказов, пока нет. Не пойдем же мы вывозить на тачках битый кирпич и щебень? Стоять с брандспойтом? Не по чину. Механистическая функциональность «порядка», не так ли? Предложить вам кофе, доктор Шпеер?
* * *
Следующие два дня превратились в непрекращающийся кошмар. К десяти утра 26 июня меня «догнали» ближайшие сотрудники Министерства вооружений и «Организации Тодта» — прилетели вслед за мной из Берлина — и наконец-то появилась возможность наладить работу в «шпееровском стиле».
Никакой бюрократии, приказы поступают из единого центра, выполняются беспрекословно и моментально, ослушание грозит долгой, вдумчивой и малоприятной беседой в гестапо с непредсказуемыми последствиями — спасибо Рейнхарду Гейдриху, втихомолку поддерживающему мои необычные начинания.
Обергруппенфюрер издал грозную директиву по РСХА, в которой упоминался мартовский указ Адольфа Гитлера о предоставлении мне исключительных полномочий — вот Имперская безопасность и должна присматривать, чтобы распоряжения господина рейхсминистра Шпеера не саботировались. В разумных пределах, конечно: методов воздействия на «старых борцов» так и не появилось, увы…
Если уж я вспомнил о Гейдрихе, стоит заметить, что удавшееся покушение на судетского гауляйтера Франка в Праге утром 27 мая и впрямь было направлено на совершенно другую персону — полиции удалось схватить двух британских диверсантов богемского и словацкого происхождения, Йозефа Габчика и Яна Кубиша. Они дали показания.
Основной целью был Рейнхард Гейдрих, в случае неудачи — министр просвещения протектората Эммануэль Моравец (известный своими симпатиями к Германии) или группенфюрер Карл Герман Франк. Последний и оказался в плохое время в плохом месте, а самое главное — не в своем автомобиле, с известным каждому пражанину номером «SS-3».
Представления не имею, взял Франк эту машину из спецгаража по своему желанию или имел разрешение Гейдриха, но факт остается фактом — гауляйтер был убит взрывом гранаты в пражском районе Либень. Осколками ранило одного из нападавших, второго задержали полицейские при содействии обычных прохожих.
Сам Гейдрих отреагировал на это громкое событие сдержанно. Выступил по радио, обвинив в неслыханном злодействе англичан, организовал Карлу Франку пышные похороны, но и только.
Жизнь в Богемии продолжалась обычным порядком, никаких особых мер исполняющий обязанности протектора не предпринял, и это наводило на размышления — в Польше или на Востоке за убийство высшего чиновника Рейха непременно последовали бы внушительные репрессии, что случалось не раз. Очевидно, что обергруппенфюрер оберегал свой немалый авторитет и старался не растерять симпатии богемцев. Наверняка с далеко идущими замыслами…
Мне пришло очень краткое, но теплое письмо. Гейдрих благодарил за своевременное приглашение и очень вскользь намекал, будто в долгу не останется. Обещание сдержал: работать во взаимодействии с РСХА стало гораздо, гораздо легче — по крайней мере, на мои жалобы в адрес зарвавшихся чиновников среднего звена (без разницы, партийных или нет) в СД реагировали моментально. И принимали меры.
Чаще всего хватало обычного внушения. В двух случаях (вполне обоснованно: незачем так яростно отстаивать корпоративные интересы в ущерб государственным!) дело закончилось судом Народного трибунала по обвинению в саботаже с последующей отправкой виновных в лагерь Дахау. Ничуть их не жалею — как говаривал великий Бисмарк, глупость — божий дар, но злоупотреблять им нельзя категорически. Чревато.
Вернемся, однако, в Бремен. Юлиус Аппель оказался безупречно прав — обстановка прояснилась только к 27 июля, когда были оценены потери жилого фонда, приблизительно подсчитан размер ущерба городской инфраструктуре, а военные предоставили данные по разрушениям на своих объектах.
В целом картина напоминала то, что мне пришлось наблюдать в Кёльне почти месяц назад, за некоторыми важными исключениями. Англичане начали действовать более выборочно, тогда как предыдущие налеты носили иной характер: поразить крупную цель как можно большим тоннажем и безнаказанно удрать. При аналогичной атаке на Эссен в ночь на 2 июня из-за плотной облачности и тумана бомбардировщики сбросили груз в нескольких километрах от города, фактически в пустоту — пострадало несколько деревень и пригороды, на земле погибли пятьдесят человек.
На этот раз наблюдались изменения в тактике, это подтвердил и Эрхард Мильх, получивший отчет о действиях ПВО и XII авиагруппы, плюс первые результаты допросов попавших в плен британцев. Вместо слепого коврового бомбометания имело место распределение целей — Пятая группа Королевских ВВС в составе ста сорока машин была нацелена строго на заводы «Фокке-Вульф», самолеты Берегового командования атаковали верфи «Дешимаг», все остальные строем шли на город и порт, снося с лица земли здания в почти четырехкилометровой полосе по направлению с северо-запада на юго-восток.
До основания разрушены 572 здания, частично повреждены больше шести тысяч. Сборочный цех авиазавода «Фокке-Вульфа» попросту перестал существовать — я сразу распорядился о спешном переводе производства в восточные области Германии и Польшу, мы не можем впредь так рисковать авиапромышленностью! Железнодорожное сообщение будет восстановлено не раньше, чем через пять дней — сгорели восемнадцать составов с готовой продукцией.
— …Ничего не поделаешь, это тоже входит в наши обязанности, — увещевал фельдмаршал Мильх, устроившийся рядом с мной на заднем сиденье скромного «Опель Олимпия» с номерами Люфтваффе. — Я очень жалею, что фюрер никогда не приезжает в пострадавшие города поддержать население! Это имело бы колоссальное пропагандистское значение! Появление Черчилля на развалинах преподносится во всех британских газетах как подвиг!
Половину дня пришлось убить на совершенно бесполезное (с моей точки зрения) дело — я, Мильх и примчавшийся из своей резиденции в Ольденбурге гауляйтер Везер-Эмса Пауль Вегенер осматривали закопченные руины, пожимали руки рабочим «Организации Тодта», говорили сочувственные слова оставшимся без жилья и имущества обывателям и позировали фотографам.
Так и воображаю себе завтрашние заголовки в «Фёлькишер беобахтер»: «Правительство Рейха заботится о народе, стойко переносящем тяготы войны с англосаксонской плутократией и большевизмом». Оперативность ведомства доктора Геббельса потрясала, вот уж где работа поставлена с высочайшей степенью эффективности! Официальных пропагандистов пригнали в Бремен в числе двух десятков, с фотоаппаратами и кинокамерами: «Поднимите на руки эту девочку, доктор Шпеер! Пожалуйста, помогите поднести даме вещи, спасенные из разрушенного дома! Вытяните руку, словно вы даете указания рабочим!»
Et cetera, nec plus ultra. Пошлость немыслимая, вызывающая у меня приступы острого отвращения. Нет, я не спорю, в условиях войны пропаганда есть вещь совершенно необходимая и Йозеф Геббельс действительно знает, как выстраивать схему информирования народа о неприятных событиях. Но зачастую его сотрудники переходят все допустимые границы приличий.
Я исправно кривлялся перед объективами, Мильх вздыхал и посматривал на часы (у него тоже дел невпроворот), один группенфюрер Вегенер чувствовал себя в родной стихии — краткие ободряющие речи, обещания, позы на публику, «случайно забытая в кармане» шоколадка чумазому заплаканному ребенку. Забытых шоколадок, по моим наблюдениям, у гауляйтера хватило бы для обеспечения товаром небольшой кондитерской лавки.
Политика, ничего не поделаешь. Но как же противно.
Единственным местом, которое я счел необходимым посетить в обязательном порядке, являлся военный госпиталь в не пострадавшем от налета предместье Химелинген, куда мы с Эрхардом Мильхом сейчас и направлялись. Вегенер с нами не поехал, остался в городе давать ценнейшие указания, командовать и отвлекать на себя внимание геббельсовских молодцев — только за одно это гауляйтеру стоило бы выразить признательность. Вот и прекрасно, общество грустного фельдмаршала мне гораздо приятнее.
— Сколь-нибудь «чувствительными» английские потери не назовешь, — неторопливо говорил Мильх, пока «Опель» двигался по улицам Бремена. — Достоверно известно, что мы сбили сорок три самолета, какое-то количество повредили: машины наверняка не дотянули до британского побережья. Если смогли приземлиться, то, вероятно, будут списаны. Округлим для ровного счета — пятьдесят. Пять процентов от исходной тысячи. Мизер.
— Это был ночной налет, — напомнил я. Благодаря Мильху, обожавшему поучать и растолковывать технические аспекты воздушной войны, за четыре месяца совместной работы я начал более или менее разбираться в авиации. — Днем британцам с их устаревшим корытами рассчитывать на успех вообще нельзя.
— Ты видел, что натворили эти «корыта»? — фельдмаршал посмотрел на меня укоризненно. — Нельзя недооценивать противника, особенно когда у тебя нет серьезных аргументов против. При дневном массовом налете у Королевских ВВС шансы и впрямь отсутствуют, на северо-западе у нас предостаточно истребителей и отлично обученного летного персонала. А теперь представь следующее: тысяча или полторы американских «Крепостей» и «Либерейторов», идущих плотным строем. Днем. Плотность огня оборонительных пулеметов? Что мы сможем противопоставить?..
— Уверен, это случится не завтра и не послезавтра, — фальшиво-ободряюще сказал я, и сам себе не поверил. — Но…
— Но, — эхом повторил Мильх. — Мы обязаны предвидеть наихудшее развитие событий. Требуются новые ночные истребители, нужно развивать «линию Каммхубера» и одновременно прикрывать большие города — идея с круговым зонами ПВО в сущности неплоха, но для ее осуществления необходим разумный подход!
— Разумный подход в сложившихся условиях? — буркнул я. — Эрхард, послушай, тебе эта ситуация не кажется ненормальной? Ты и я далеко не последние люди в государстве, но почему мы ничего, решительно ничего не можем поделать? Не имеем права импровизировать? Действовать во благо, а не во исполнение?
— Есть приказы, — коротко бросил фельдмаршал. — Мы обязаны подчиняться. По крайней мере я. Тебе несколько проще — le carte blanche.
— То же самое говорил Рейнхард Гейдрих почти месяц назад, — машинально сказал я и перехватил встревоженный взгляд Мильха.
— Хочешь дружеский совет? — понизив голос, произнес он. — Держись от Гейдриха подальше. У меня есть веские основания полагать, что он — самый опасный человек в государстве.
— По-моему, руководители разведки, контрразведки и тайной полиции со времен Древнего Рима не отличались ангельским нравом, — я пожал плечами. — В конце концов, Гейдрих возглавляет не христианский приют для вдов и сирот и не благотворительное общество, ведающее раздачей супа бездомным.
— Альберт, ты не понимаешь, — уже полушепотом сказал Мильх, косясь на спину водителя машины. — Никто не знает, что у Гейдриха на уме. Есть в нем какое-то второе дно, нечто накрепко скрытое, известное ему одному. Знаешь, что я слышал у рейхсмаршала после майского покушения на Франка? Когда выяснилось, что обергруппенфюрер Гейдрих жив и здоров, старик скривился так, будто разжевал лимон целиком, и проворчал: «Жалость какая. Всё насмарку…»
— Ты хочешь сказать… — я буквально онемел.
— Я ничего не хочу сказать, Альберт. Помолчу! На самом верху ведется некая игра с огромными ставками, и я предпочитаю оставаться в блаженном неведении относительно ее правил и целей. Погоны фельдмаршала, да и твой министерский портфель в этой колоде — не более чем восьмерка, ну или десятка в лучшем случае. Причем не козыри.
Эрхард Мильх замолчал и отвернулся, уставившись в окно «Опеля».
По левой стороне улицы тянулся завал из темно-багрового кирпича и обгоревших балок. В оцеплении стояли полицейские в бледно-зеленых кепи «Шако». Шуцманы провожали нашу машину безразличными взглядами и снова замирали на месте. Им было не до высоких материй — настоящая, зримая опасность находилась у них перед глазами, впереди, за спиной. В небесах, откуда в любой момент могли обрушиться тонны металла и взрывчатки.
Везде.
* * *
Госпиталь произвел на меня тягостное впечатление, однако я и не пытался убедить себя в том, что реальная жизнь непременно и повсеместно должна быть легка и приятна. За этим — к Герингу, он у нас любитель прекрасного, утонченного и возвышенного.
О высоком визите никого не предупредили, потому обязательных приготовлений в виде белоснежно-стерильных палат, почтительных медсестер и бравых раненых, рвущихся обратно на фронт (обычно подобные сюжеты показывают в выпусках «Вохеншау») не наблюдалось. Начальник госпиталя, хмурый оберфельдарц, к появлению самых настоящих рейхсминистра и фельдмаршала отнесся в целом равнодушно. Без подобострастия.
Желаете взглянуть? Пожалуйста. Извольте накинуть халаты поверх шинелей, это правило для каждого. Да, в приемном отделении следы крови на полу. Раненых привозят до сих пор, мы принимаем и гражданских, выживших под завалами. Медикаментов хватает, спасибо. Койко-мест тоже, в основном у нас проходят лечение выздоравливающие, переведенные из других госпиталей.
Сколько всего поступило с той ночи? Приняли двести девять человек, из них всего тридцать шесть военных, зенитчики и моряки — да вот хоть корветтен-капитэн Роберт Гизе, командир субмарины U-177.
Желаете его посетить, господин фельдмаршал? Конечно, это возможно, состояние капитэна Гизе не тяжелое…
— Гизе, Гизе, — пробормотал я, пока мы шествовали по длинному коридору госпиталя. — Знакомая фамилия, кажется, я читал в газетах о нем.
— Рыцарский крест Железного креста с дубовыми листьями в прошлом декабре, — тихонько напомнил Мильх. — За успехи в Северной Атлантике. Вручал лично фюрер, в ставке, я присутствовал…
Миссия милосердия принесла одни расстройства. Безусловно, корветтен-капитэн соблюдал субординацию, но весьма прозрачно намекнул Эрхарду Мильху, что военно-воздушные силы… Как бы это сказать? Не оправдывают надежд. Одно дело погибнуть в бою, и совсем другое — вот так. Причем можно сказать, что вчера экипажу U-177 очень и очень повезло.
Роберт Гизе детально рассказал о ночных событиях. Поскольку субмарина стоит на верфи «Дешимаг», — Deutsche Schiff und Maschinenbau, — для устранения выявленных после учебного похода по Балтике дефектов, матросы и офицеры находятся в отпуске на берегу. Постоянную вахту на корабле несут шестеро, сменяясь, таков устав. Командный состав разместили во флотской гостинице, нижние чины в казармах Кригсмарине в гавани.
Воздушная тревога была объявлена в 1.05 пополуночи, примерно за четверть часа до начала бомбардировки — система предупреждения населения сработала если не безукоризненно, то очень вовремя: пятнадцати минут вполне хватило, чтобы спуститься в убежище. Не всем хватило, к огромному сожалению.
— Вам, например, — чуть более ядовито, чем следовало, заметил Мильх.
Корветтен-капитэн согласно прикрыл глаза:
— В офицерском клубе на Штеффенсвег, где я находился, нет собственного бомбоубежища, господин фельдмаршал.
Только в соседнем многоквартирном доме, но офицеры не могут пойти впереди гражданских и не вправе занимать их место. Кроме того, мы полагали, что налет не будет настолько разрушительным и массовым. Сирены воют почти каждый день, но обычно вражеские самолеты не показываются…
Дальнейшее можно описать кратко: гости клуба, по фронтовой привычке наплевавшие на потенциальную опасность, спохватились, только когда в северо-западной части города загрохотало. Да так, что самые убежденные оптимисты поняли: дело плохо. Хуже того, никто прежде не сталкивался с массированным бомбометанием по густонаселенному городу, особенно моряки, привыкшие к несколько иным методам ведения войны.
Первыми суть происходящего уяснили двое офицеров Люфтваффе, имевшие представление о нешуточной опасности, которой грозит налет сотен тяжелых машин. Звуки разрывов приближались с каждой секундой, в здании начали вылетать стекла. Во дворе, как следовало из распоряжений службы RLB, отданных в самом начале войны, были выкопаны щели-убежища, усиленные бревнами по стенам, — какое-никакое, а укрытие. Бегом!
Большинству повезло, успели. Роберт Гизе покинул здание одним из последних, поскольку выпил лишнего и на ногах держался не слишком твердо, чего от меня с Мильхом не скрыл: вы же знаете подводников, господа. На берегу ценен каждый час, вот мы и пользуемся моментом.
Бомба упала за домом, что спасло от осколков, но так или иначе корветтен-капитэна Гизе погребло под грудой обломков кирпича и дерева. Удивительно, отделался он довольно легко — перелом обеих ног, несколько ребер и сотрясение мозга. Ссадины и царапины не в счет. Спасательная команда извлекла его из-под завала на рассвете.
— Судового врача жаль, — закончил свое повествование Гизе. — Знаю, нелепые смерти на войне дело обыденное, но не так же! Два часа назад навестили инженер-механик и двое матросов с лодки, рассказали… Представляете, сама U-177 ничуть не пострадала, хотя стоявшую у противоположного пирса субмарину потопило случайной бомбой. Доктор Клаус Гросс был на борту, когда начался налет. На кой черт он полез наружу, представления не имею. Может, хотел добежать до убежища? Не знаю. Никто не знает.
Его убило прямиком возле рубки шальным осколком размером со спичечную головку — прямо в висок, представляете? Когда тело нашли, никто и предположить не мог, почему доктор Гросс мертв! Потом нашли крошечную ранку с капелькой крови…
— Сочувствую, — коротко и без единой эмоции сказал Мильх. — У вас будут какие-нибудь пожелания, господин корветтен-капитэн? Просьбы? Мы готовы их исполнить незамедлительно.
— Приглядывайте за небом, — проронил Гизе.
— …Вполне извиняю парня за отдельные и вполне оправданные резкости, — сказал я насупившемуся фельдмаршалу, когда мы возвращались в город. — Роберт Гизе совершенно прав: у нас нет действенной защиты городов.
— Знаю! — раздраженно воскликнул Мильх. — Поверь, Альберт, знаю куда лучше тебя! Ответить мы ничем не можем — программа производства тяжелых бомбардировщиков считается неприоритетной, а имеющихся в наличии машин критически мало! В распоряжении авиационного командования «Атлантика» всего три десятка «Кондоров», способных выполнять задачи бомбардировщиков и вдобавок совершенно неспособных конкурировать с «Крепостями»! Тяжелые, медленные…
— Ну а что бы ты сделал, окажись на месте рейхсмаршала? — сорвалось у меня с языка. — У тебя отыщется доступная пониманию неспециалиста концепция дальнейшего ведения воздушной войны? Кроме Геринга, есть три фельдмаршала авиации — ты, Кессельринг и Хуго Шперле! Неужели нет никаких разработок? Никаких планов?
— Есть, — сказал Мильх, как плюнул. — Планы Германа Геринга.
«То есть полное отсутствие каких бы то ни было вменяемых планов, — мысленно продолжил я. — Существуют „пожелания“ рейхсмаршала, во многом принципиально нереализуемые, в значительной мере фантастические и составленные при абсолютном непонимании экономических реалий. Так-так. Что, впрочем, не отменяет главного: у нас по-прежнему в наличии талантливые конструкторы, многообещающие проекты и практически не пострадавшая за время войны производственная база. А это немало, господин рейхсминистр. Очень немало. При разумном использовании, конечно. Чего нам так недостает — разумности…»
* * *
Самое сильное впечатление своей жизни я получил, именно находясь в Бремене — наши мытарства в Днепропетровске, угроза прорыва русских танков, пронизывающий ледяной ветер украинской степи и постоянное ощущение опасности не идут ни в какое сравнение с малоприятным вечером, который мы провели вместе с Юлиусом Аппелем и его сотрудниками.
Гауляйтер Пауль Вегенер пригласил разместиться у него в Ольденбурге, городе, совершенно не пострадавшем от налетов, — всего-то пятьдесят километров к западу, по не загруженной транспортом автостраде можно преодолеть за полчаса максимум. Я вежливо отказался, сославшись на необходимость постоянно присутствовать в разрушенном городе и координировать действия подчиненных мне служб — речь идет о важнейших оборонных объектах!
Вегенер будто бы мимоходом заметил, что если министру империи приходится разгребать последствия каждой авиационной атаки, то его помощников стоило бы отправить на фронт, там они будут нужнее. Уехал с кислым лицом — обиделся. Да и плевать, если откровенно.
Ночевал я в штаб-квартире «Организации Тодта» на Нойштадтсвалль — гостиницы в Бремене или уничтожены, или используются для временного размещения потерявших жилье горожан за государственный счет. Айнзатцляйтер развел руками, сообщив, что в доме отыщется несколько комнаток, обычно предназначенных для постоянно дежурящего персонала. Удобств мизер, но это единственное, что можно предложить.
Я отшутился — в «ревущие двадцатые», в мои студенческие времена, здешние удобства показались бы верхом роскоши! Койка, одеяло, ванная комната, привозят горячий обед. Что еще нужно человеку? А прежде всего до «рабочего места» ровнехонько десять шагов. Шумно? Перетерплю, не впервой.
За исключением сожравших четыре с лишним часа пропагандистских мероприятий вкупе с нашей поездкой в госпиталь днем 27 июня, прочее время занимала донельзя напряженная работа. Не скрою, замечание Пауля Вегенера было обоснованным: рейхсминистр вовсе не обязан заниматься проблемами, ставшими едва ли не повседневными, для этого существует немалый штат помощников.
Однако я впервые столкнулся с вопросом безотлагательной передислокации обширного производства, а именно завода «Фокке-Вульф» — полагаю, что спонтанно принятое решение незамедлительно вывести его из угрожаемого района на восток является правильным и не подлежащим обсуждению. Я обязан лично проследить, как реализуется приказ, и получить незаменимый опыт на случай возникновения аналогичных ситуаций в будущем.
Будем честны: не «на случай возникновения», а «при безусловно ожидаемом возникновении». Эту формулировку при всех я старался не использовать, но подтекст понимал каждый из моих сотрудников.
Мильх, как ответственный за авиапромышленность в своем ведомстве, способствовал всеми силами — понимал, что я прав. Силезия, генерал-губернаторство, возможно, Богемия — в нынешних обстоятельствах куда более безопасны, чем прибрежная зона Северного моря.
Решить такой вопрос меньше, чем за двое суток, крайне сложно, почти невозможно, но мы справились. Выбор подходящего места необычайно важен: требуются гарантированное снабжение электроэнергией, развитые транспортные пути, да еще переориентация поставок комплектующих, рабочая сила и ее обеспечение, продовольствие, строительные материалы. Десятки ключевых деталей и тысячи второстепенных!
С исполнительным директором «Focke-Wulf Flugzeugbau GmbH» Куртом Танком мы сидели девять с половиной часов, твердо решив не расходиться, пока не примем принципиальное решение и не просчитаем все возможные препятствия и огрехи…
К вечеру 28 июня таковое решение было принято: «Фокке-Вульф» рассредоточивает предприятия в районах Мариенбурга, Коттбуса и Позена, эвакуация начинается тотчас по восстановлении железной дороги. Никаких согласований, никаких разрешений от гауляйтеров, никаких задержек с выделением земельных участков — вопросы военной промышленности являются первостепенными, отвечает за них министр Альберт Шпеер. Он же берет на себя всю полноту ответственности и самостоятельно решит затруднения с Министерством финансов и Рейхсбаном, обязанным предоставить подвижной состав по первому требованию.
Очень тяжелый день. Запредельно тяжелый.
— Отлично справляешься, — Мильх, оставшийся у меня в гостях после неимоверно долгого совещания с Куртом Танком, открыл бутылку с коньяком. Разместились мы в комнатке под самой крышей бременской резиденции «Организации Тодта», фельдмаршал скинул китель, оставшись в галифе и сорочке с пятнами пота под мышками. Подтяжки у него смешные, французские, синенькие с золотистыми лилиями Бурбонов. — Энергия бьет ключом. Клянусь, они насмерть перепугались, когда услышали, что бумажная волокита не предусмотрена, а любые возникающие затруднения будут решаться тобою лично, в приказном порядке! Их система миропонимания разрушена самым бессердечным образом!
— Иначе нельзя, — зевнув, ответил я. — Кажется, ты хочешь получать самолеты Fw. 190 прямо сейчас? А не через полгода? Не через год? При этом не разбираясь с жалобами генерал-губернатора Польши и его прихлебателей на то, что под территорию завода в Позене выделен участок девственного заповедного леса, где водятся кабанчики и расположен любимый охотничий домик рейхсмаршала?
— Ты серьезно? — Мильх выпрямился.
— Нет же, нет! Чепуха. Обыкновенный индустриальный район, ну откуда там кабанчики?.. Я о другом думаю: сам факт эвакуации на восток огромного завода заставляет признать, что война вошла в новую стадию — не наступательную, а оборонительную. Хочешь знать, о чем я беседовал с доктором Тодтом в ночь перед его гибелью?
— Ты уже как-то рассказывал. Заявления на грани пораженчества.
— Можно трактовать и так, — согласился я и взял рюмку с коньяком. — Прозит! Но Фриц Тодт сумел обосновать свои выкладки, причем я не нашел существенных возражений. Центральный постулат — война в экономическом отношении проиграна еще осенью 1941 года.
— Слышал, — Мильх картинно закатил глаза, словно говоря: «Какая, право, ерунда! Реальность говорит об обратном!»
— …И вот почему, — с нажимом продолжил я. — Из всех разведсводок, поступающих с Востока, мало кто обратил внимание на критически важные сообщения. Нет, вовсе не число танков, самолетов и живой силы, имеющихся в распоряжении Сталина, это интересно в основном военным. Речь о другом. Что большевикам удалось спасти? Не взорвать, не разрушить, не сжечь при отступлении — в Днепропетровске я вдоволь насмотрелся на развалины. Именно спасти. Вывезти за Волгу и на Урал. Цифры, — наверняка неполные! — в нашем распоряжении есть. И меня они приводят в ужас не меньше, чем покойного доктора Тодта.
— Постой, постой, — фельдмаршал уставился на меня с видом не то озадаченным, не то потрясенным. — Ты подразумеваешь эвакуированные русскими материальные ценности?
— Именно, дружище. Скажу больше, по моей просьбе весной было составлено два реестра. Первый: общая численность и профиль промышленных предприятий на занятых нами территориях России по состоянию на 1 июня 1941 года. Второй: что мы имеем там же сейчас, в настоящий момент. Если сравнить, то получится, что вместо областей с вполне развитой индустрией, крупным металлургическим и машиностроительным производством, огромным добывающим сектором и так далее мы получили едва ли не пустыню. Тридцать шесть процентов от исходных мощностей. Тогда как во Франции два года назад — девяносто четыре процента. Куда всё подевалось, спрашивается?
— Ну-у… — поразмыслив, протянул Мильх. — Разрушения, последствия городских боев, саботаж местного населения.
— Отпадает, — сказал я. — Продвижение вермахта было довольно стремительным, многие города мы брали фактически без боя, неповрежденными. Я сделал отдельный запрос по Харькову, волосы дыбом встали. Когда конкретно Рунштедт взял Харьков, не напомнишь?
— Кажется, в конце двадцатых чисел октября, — неуверенно ответил фельдмаршал, доселе не понимая, к чему я клоню. — Это самый крупный русский город, оказавшийся в наших руках, и как раз в случае с Харьковом нельзя сказать, что он достался нам малой кровью, вовсе наоборот…
— Не в этом дело, — перебил я. — Харьковские паровозостроительный, тракторный и авиационный заводы исчезли. Сгинули. Растворились. Нет, они не разрушены бомбами и не взорваны, они именно исчезли. Остались голые корпуса, стены. Спрашивается — куда исчезли? Где они сейчас? Ответы на эти вопросы у меня тоже найдутся. Причем речь идет не только о трех колоссальных предприятиях: например, куда-то подевался весь транспортный парк Южной железной дороги. Министерство по делам Восточных территорий Альфреда Розенберга по моей просьбе составило подробную справку об ущербе, нанесенном промышленности Харькова, — тридцать два процента было уничтожено вследствие боевых действий и намеренных подрывов перед сдачей русскими города, остальное эвакуировано. Ты внимательно меня слушаешь?
— Господи боже, — выдохнул Мильх. — И такая картина… повсеместна?
— Нет, конечно. В Донбассе обстановка куда более благоприятная, русские попросту не успели вывезти значительную часть предприятий из Сталино и Ворошиловграда. Но в целом статистика далеко не в нашу пользу. Большевики сохранили промышленность и очень скоро наверстают потери. Доктор Тодт понял это первым.
— Альберт, ты не преувеличиваешь? — с сомнением осведомился фельдмаршал. — Хорошо, тридцать шесть процентов от довоенных мощностей русских в наших руках, где больше, где меньше. Для ровного счета, треть. Еще треть списываем на разрушения. Последняя треть эвакуирована, предположим. Но это же мало! Потери при транспортировке, нарушение производственных цепочек, трудности при размещении на новом месте — мы только что обсуждали ровно то же самое с Куртом Танком! И это не один завод, а десятки!
— Сотни, — поправил я. — От трех с половиной до четырех сотен, в худшем для большевиков случае. В лучшем — свыше пятисот. Ты думаешь, они вывозили фабрики по производству швейных машинок, фарфора или скобяных изделий? Ничего подобного! Наоборот! Эти заводы уже сейчас выпускают бронетехнику, самолеты и орудия! А теперь ответь, твои бомбардировщики смогут помешать русским строить танки на Урале или в Сибири? Дотянутся, накроют цели и вернутся обратно невредимыми?.. Во-от, кажется, теперь ты проникся. Или по-прежнему считаешь Фрица Тодта паникером и пораженцем?
* * *
Мильх ушел от меня в состоянии ошеломленно-задумчивом: аргументы возымели действие. Фельдмаршал человек исключительно осторожный, но, как технократ, не склонен взирать на мир сквозь розовые очки и предаваться беспочвенной мечтательности. Пусть знает, что военные победы (бесспорные, тут сомнений нет) — это лишь часть рисунка, постепенно превращающегося в далеко не самую обнадеживающую картину.
Я посмотрел на едва початую бутылку «Фрапена» двенадцатилетней выдержки и поставил ее под койку — завтра с утра нужно проснуться со свежей головой, а спать осталось не больше семи часов. Штора светомаскировки задернута, осталось потушить лампу и закутаться по детской привычке в одеяло с головой.
Сирены воздушной тревоги взвыли час сорок минут спустя.
* * *
— Одевайтесь немедленно! — айнзатцляйтер Аппель пинком распахнул дверь в мою комнату. В руке электрический фонарик, хорошо хоть не бьет лучом в глаза, а светит на пол у изголовья кровати. — Не включайте свет, незачем!
— Неужели снова? — прохрипел я, пытаясь попасть левой ногой в правую штанину брюк. — Бритты решили окончательно разделаться с Бременом?
— Только что позвонил адъютант Эрхарда Мильха, с аэродрома в Дельменхорсте, — скороговоркой произнес Аппель. — Передал распоряжение фельдмаршала: незамедлительно обеспечить вашу безопасность, любой ценой. Над Северным морем обнаружен строй бомбардировщиков, двигающихся в нашу сторону, больше двухсот самолетов, XII авиакорпус поднят по тревоге… Да быстрее же, доктор! Не будьте копушей!
— Выражаетесь в точности как моя мама, когда я с трудом просыпался утром в школу, — беззлобно огрызнулся я, накидывая шинель поверх рубашки, возиться с кителем времени нет.
— У меня трое детей, а это обширная практика, применимая и к столичному начальству, — с неожиданным мрачноватым юморком отозвался Аппель. — За мной!
Мы кубарем скатились по лестнице на первый этаж. Выскочили через боковую дверь во внутренний дворик — я сразу заметил «грибки» системы вентиляции убежища, устроенного со всем тщанием: это тебе не примитивные щели, а настоящий бункер, пускай и расположенный на сравнительно небольшой глубине. Нас догнали еще трое, дежурный по штабу ОТ, кажется, его фамилия Дитрих, телефонистка с коммутатора фройляйн Брейтель и мой референт Ольгерд Динст, тоже ночевавший в доме.
Ббу-у-у! Густой насыщенный рев протолкнулся в уши так, что их слегка заложило. Всегда думал, что музыка разрывов звучит несколько по-другому, но на практике выяснилось совсем иное: с севера накатывала физически ощутимая звуковая волна, слившаяся в грозное урчание одного из титанических монстров древнегерманских легенд — будто мировой змей Ёрмунганд по неизвестной прихоти покинул океанские глубины и выполз на сушу. Над темными крышами сверкали золотистые и блекло-голубые сполохи.
Айнзатцляйтер подтолкнул меня ко входу в укрытие, за которым начиналась бетонная лесенка, уводящая вниз. Шагнул следом, задраил стальную дверь. Освещение слабое, тусклые лампочки, забранные проволочной решеткой, по стенам.
— Типовое сооружение, еще довоенных времен, — пояснил Аппель. — Все государственные учреждения должны оборудоваться своим бомбоубежищем. Инструкция.
— Механистическая функциональность? — невольно съязвил я.
— Совершенно верно, доктор. Спускайтесь. Не скажу, что там очень уютно, но запас воды, продовольствия и даже неплохого алкоголя в наличии. Генератор рассчитан на двенадцать часов непрерывной работы, на крайний случай отыщутся свечи. Принимайте это как не самое приятное, но все-таки приключение. Читали в детстве Жюля Верна?
— Жюль Верн ни разу не описывал бомбардировку Парижа несколькими сотнями «Веллингтонов», дорогой Юлиус…
Обстановка внизу самая спартанская. Убежище рассчитано на двадцать пять — тридцать человек, полный штат бременского штаба. Койки в два яруса, аккуратно застеленные синими флотскими одеялами, отдельная квадратная комнатка для руководителя: телефон, карта города на стене. Склад доверху забит консервами, картонными коробками с итальянскими макаронами, запасными лампочками и полевыми аптечками. Обязательные противогазы. Три электроплитки. Тесная уборная, из крана над раковиной постоянно течет струйка холодной воды.
При необходимости отсидеться вполне можно, бетонные перекрытия с гравийной подушкой в теории должны выдержать прямое попадание, однако проверять устойчивость сооружения на практике я абсолютно не желаю.
— Мы здесь ненадолго, — с невозможным спокойствием предрек Аппель. — Предыдущая воздушная тревога продолжалась четыре часа до сигнала отбоя. Этой ночью, полагаю, всё закончится куда быстрее. Фройляйн Брейтель, вас не затруднит вскипятить воду и приготовить кофе на всех? И найдите галеты с баночкой джема, устроим ранний завтрак.
Снаружи грохотало всерьез, с потолка на одежду опускались невесомые частицы отслоившейся штукатурки. Пол ощутимо подрагивал, значит, бомбы ложатся близко. Слишком близко.
Айнзатцляйтер ошибся с расчетом времени. Едва телефонистка поставила на электроплитку объемистый кофейник зеленой эмали, как случился локальный апокалипсис, других слов и не подберешь. В первые секунды я даже не сумел осознать, что вообще произошло.
Звука я почему-то не услышал. Не уверен, что подобная метафора изящна, но бункер будто подпрыгнул — плитка вместе с кофейником полетели со столика на пол, лампы моргнули, две из них лопнули, выбросив синие искры. Из вентиляционных отдушин под потолком вырвались густые клубы серой пыли и дымка. В воздухе запахло чем-то отвратительно-кислым, химическим.
«О, нет, — промелькнула мысль, — отравляющие вещества в бомбах…»
Сознание померкло, зрение заместилось яркими до рези разноцветными пятнами.
Очнулся я оттого, что господин Аппель, — интеллигентный математик в очках! — отвесил мне несколько тяжеленных пощечин. Рука железная. Присел рядом на корточки, прищурившись посмотрел в глаза.
— Ничего страшного, очень легкая контузия, да и то сомнительно, — со знанием дела сказал Аппель. Голос звучал приглушенно, будто сквозь ватные беруши. — Доктор, возьмите себя в руки! Поднимайтесь с пола, грязно!
Встал, наклонился, протянул руку.
— Вонь… — хрипло выдавил я.
— Так пахнет сгоревшая взрывчатка, — невозмутимо пояснил айнзатцляйтер. — Вы что же, не проходили обязательные для руководящего состава ОТ курсы гражданской обороны? Затянуло через вентиляцию, противохимических фильтров нет, никто ведь не станет использовать зарин, иприт и прочую гадость против городского мирного населения? Женевский протокол от 1925 года подписан Германией и Великобританией.
Как он умудряется совмещать холодный ум и прекраснодушную уверенность в незыблемости отживших свое правил ведения войны? Рыцарство окончательно умерло вместе с Освальдом Бёльке и Манфредом фон Рихтгофеном двадцать с лишним лет назад, а им на смену пришли те, кто отдавал приказы под Ипром и Лоосом. И такие как я — двести тысяч тонн отравляющих боеприпасов Третьего рейха находятся в моей юрисдикции, пускай и покоятся сейчас на бдительно охраняемых складах, ожидая приказа…
Неожиданно выключился генератор, свет погас. Аппель, чертыхнувшись, извлек из кармана фонарик.
— Ничего страшного, сейчас найдем карбидные лампы. Господин Дитрих, займитесь. Доктор Шпеер, с вами все в порядке? Как вы себя чувствуете?
— Как последний идиот, — не стал скрывать я, постигнув очевидную истину: никакой контузии. Я просто насмерть перепугался и свалился в обморок, будто юная послушница, обнаружившая в своей келье пьяного матроса с ополовиненной бутылкой рома. — Я, знаете ли, прежде имел дело с боеприпасами только на артиллерийском полигоне в Куммерсдорфе, причем взрывались они в нескольких километрах от наблюдательного пункта…
— Берлинским чиновникам полезно узнать суровую правду реальной жизни, — изрек Аппель преувеличенно-ханжеским тоном.
Чувство юмора у него в наличии, и айнзатцляйтер позволяет себе подтрунивать над рейхсминистром, что в других условиях выглядело бы святотатством, злонамеренным покушением на незыблемые устои и циничным надругательством над самим понятием «субординация». Такие люди мне не просто нужны, а необходимы как воздух!
Шутки, впрочем, скоро кончились. Взрывов больше не слышно, значит, налет закончился. Аппель поднял телефонную трубку, в надежде связаться с полицией или пожарными, но телефонная линия оказалась повреждена, гудок отсутствовал.
Поднялись наверх, к выходу. Запирающий механизм работал, но сама бронедверь не поддавалась, какие усилия не прикладывай.
— Скверно, — покачал головой айнзатцляйтер. — Вывод, кажется, очевиден: завал. Защитные двери всегда открываются наружу, потому и не открыть… Аварийного выхода нет, проектом не предусмотрен, следовательно, придется сидеть здесь до рассвета и ждать, пока нас откопают.
— Откопают ли? — хмуро заметил Динст.
— Нас всего пятеро, припасов при разумной экономии хватит на несколько месяцев, — ободряюще сказал Аппель. — Да и водопровод, как я заметил, не поврежден… Ну-ну, не смотрите на меня так! RLB обязан в первую очередь расчищать выходы из бомбоубежищ, это аксиома. Будем ждать. Надеюсь, никто не боится замкнутого пространства? В условиях войны от этого страха надо избавляться как можно скорее. Вдоволь побоимся после победы, нарочно здесь запремся и устроим вечеринку!
Нет, определенно, нашивки ОТ-айнзатцгруппенляйтера, сиречь руководителя стройуправления, он сегодня заслужил. Равно и перевод в Берлин, поближе ко мне. Только бы не загордился, стремительное возвышение портит людей необычайно.
Время я не считал — забыл наручные часы в комнате. Просто улегся на откидную кровать, прикрыл глаза рукой, защищаясь от резкого света карбидных фонарей, и попытался задремать. Начинать разговор никому не хотелось, все устали и перенервничали. Господин Аппель, как человек, начисто лишенный рефлексии, почти сразу заснул и посапывал так мирно, что казалось, он находится у себя в супружеской спальне. А ведь неизвестно, остались ли в живых его родные, дом семьи всего в двух кварталах отсюда, могло накрыть…
Сон не шел. Угнетающая обстановка, раздражающие запахи, чувство полной отрезанности от внешнего мира. Ничего себе, угодил в переплет. Для рейхсминистра это даже как-то… Как-то неприлично. Вот Герман Геринг сейчас, вероятнее всего, почивает в огромной спальне Каринхалла с отделкой под барокко и горя не знает — отчет о событиях в Бремене ему предоставят с утренней сводкой, за обильным завтраком.
Боже, какая бессмыслица в голову лезет. Тогда как всерьез подумать надо о другом: что делать дальше? Рекомендация обергруппенфюрера Гейдриха «видеть картину целостно и объемно» окончательно излечила меня от соблазна впасть в самообман — самый распространенный недостаток руководства Германии.
Недостаток? Слишком мягко. Как однажды совсем по другому поводу выразился Антуан Буле де ля Мерт: «Это хуже, чем преступление. Это ошибка». Да, страшная ошибка всеобщего самообмана. Именно всеобщего, поразившего практически каждого — от фюрера до безусого фаненюнкера, рвущегося в бой, чтобы сложить голову за Германию.
А за многоцветной ширмой из знамен и штандартов прячется та самая «суровая правда реальной жизни», о которой с печальной иронией говорил сегодня Аппель: лавинообразно нарастающий управленческий кризис, разрушающаяся экономика, не способная выдержать нагрузку мировой войны, сверхсверхбюрократия, а прежде всего — уйма «государств в государстве».
Партия. Вермахт. СС. Корпорации. Особняком стоят Люфтваффе и Кригсмарине. «Принципиально новый, истинно национал-социалистический род войск», — как любит характеризовать Геринг свою авиацию, и консервативный военно-морской флот, где необычайно сильны кайзеровские традиции.
Могу назвать еще с десяток позиций, от Трудового фронта и отдельной касты Министерства иностранных дел до проклятущего Управления четырехлетнего плана или Дойче Юнгфолька! У всех задачи «наиболее приоритетны», все до единого требуют денег, ресурсов, поддержки, грызутся за полномочия и сферы контроля, лезут не в свои дела с бесценными и столь же нелепыми предложениями, саботируют важнейшие решения только потому, что они могут принести гешефты конкурентам, а в этом случае лучше вообще ничего не делать, чем позволить сопернику вырваться вперед.
…Наверное, все до единого дети, читавшие приключенческие романы, изучали азбуку Морзе — когда-то и я не избежал этого увлечения, тоже играл со сверстниками в «пиратов» на озере Коллер под Мангеймом. Тире-две точки. Тире-точка. Снова и снова. Морской код DN, «Иду к вам на помощь», обычно отдающийся флажковой сигнализацией!
Кто-то колотил камнем во внешнюю дверь убежища — DN, DN, тире-две точки. Тире-точка! Ну конечно же, Бремен — морской город, как еще подать сигнал запертым в бункере? Вот и пригодились, казалось бы, накрепко позабытые и ненужные во взрослой жизни знания ранней юности!
— Поднимайтесь! — громко сказал я. — Господин Аппель?
— Слышу, — донеслось из полутьмы. — Тоже опознали код? Кажется, нас все-таки откопали. Пойдемте, взглянем. Надеюсь, это не английский десант. Но если так, я буду отбиваться гербовой печатью, а вы забрасывайте противника чернильницами.
Я нервно усмехнулся.
Тяжелая дверь с неприятным скрипом отошла в сторону. Я зажмурился: день пасмурный, но все равно утренний свет оказался слишком ярким.
— Как вы нас напугали, — послушался знакомый голос. Опознать нетрудно, это Густав фон Холленбройх, адъютант Мильха. — Мы думали, что случилось худшее.
«Я их напугал, надо же! Я!»
Ого, да здесь не меньше полусотни людей — военные, рабочие «Организации Тодта» в оливковой «богемской» униформе, несколько гражданских, полицейские. К спасению моей персоны из подземного узилища приложены немалые силы. Мильх постарался, никаких сомнений.
Пейзаж претерпел изменения в радикально худшую сторону: здание штаба ОТ исчезло, снесено до фундамента — похоже, бомба угодила точнехонько в него. Деревья в парке напротив сгорели, голые черные стволы еще дымятся. Соседние дома частично обрушились, а вот каменная лютеранская церковь в сотне метров вверх по улице, судя по виду, не пострадала вовсе — сверкает цветное стекло витражной розетки на фасаде; как не выбило ударной волной, непонятно.
— Архив и текущая документация, — замогильным голосом сказал Аппель, стоявший за моей спиной. Первое о чем он подумал, увидев руины штаба. — Расстрелял бы Черчилля самолично!
— Если вам и повезло в том, что бумаги сгорели и избавили от лишнего балласта, — фыркнув, отозвался я, — все же лучше не рассчитывать на повторение подобных событий, которые будут постоянно привносить в работу необходимую свежесть. Юлиус, забудьте! Я не стану требовать строгой отчетности, обещаю. Главное — все живы!
— Это нужно заканчивать, — после короткой паузы вполголоса сказал айнзатцляйтер, исподлобья поглядывая на кирпичное крошево и обгоревшие листки, гоняемые ветерком. — Заканчивать как можно скорее. Немедленно. Как угодно. Вы понимаете, что я имею в виду, доктор.
— Господин Шпеер, — шагнул вперед фон Холленбройх. Вид у подполковника был озадаченный, вероятно, он не получил четких инструкций от фельдмаршала, что со мной делать, буде рейхсминистр отыщется живым и здоровым. — Прикажете сопроводить в Дельменхорст на аэродром? Если нет других распоряжений?
— Поезжайте, мы справимся, — Аппель дружески тронул меня за плечо. — Здесь вам делать нечего, доктор. Это не ваша задача. Отправляйтесь. Всё необходимое вы успели сделать. Благодарю за приятную компанию, мы отлично провели минувший вечер. Со смыслом.
«Что он имеет в виду?» — подумал я. И сразу осознал, что знаю ответ на этот вопрос. Его только что озвучил сам Аппель.
Заканчивать. Как именно — не принципиально. Были бы инструменты в руках. А их нет.
— Я вызову вас в Берлин, едва обстановка нормализуется. Любые — слышите, любые! — ваши требования по снабжению будут удовлетворены немедленно. Достаточно запроса в мой секретариат.
— Спасибо, доктор Шпеер. Мне очень приятно работать под вашим руководством.
Кажется, это не просто обязательно-вежливая формулировка. Юлиус Аппель подразумевает нечто большее. Выражает надежду. Невозможно подводить людей, надеющихся на тебя и тебе доверившихся.
— Едем, — я решительно кивнул Холленбройху. — Фельдмаршал на аэродроме?
— Так точно, господин рейхсминистр!
* * *
Спустя два дня, уже в Берлине, я узнал, что повторная бомбардировка Бремена в ночь с 28 на 29 июня не носила масштабного характера — видимо, англичане решили, что бдительность наших ПВО притупилась и нового удара спустя двое суток никто не ожидает.
По данным Мильха в этом налете участвовали двести девять машин, сбито одиннадцать, причем из-за низкой облачности британцы промахнулись и вместо железнодорожного узла (как показали очередные пленные) бомбы посыпались на предместья, где я и находился.
Дома среди многочисленной корреспонденции меня ожидала депеша от брата, переданная не почтой, а через знакомого офицера связи ОКХ в ставку и далее мне лично: незаменимый Хайнц Линге поспособствовал.
Я сразу показал письмо маме. Заканчивалось оно так:
«…Я ничуть не жалуюсь, в действующей армии на Востоке вовсе не так ужасно, как это частенько описывают слухи: самая обычная служба. Мы здесь в ожидании больших событий, но, полагаю, тебе куда лучше знать, каких именно.Мои поздравления Маргарет с рождением сына, это замечательная новость.Люблю всех вас. Скучаю, надеюсь, приеду в отпуск осенью, в ноябре. Твой всегда — Эрнст Шпеер».
* * *
17 июля 1942 года Шестая армия вермахта начала генеральное летнее наступление.
Целью были Сталинград и Кавказ.
Эрнст оказался в гигантском водовороте людей и событий, решивших судьбу цивилизации на долгие десятилетия вперед.
Назад: II. Цельно и объемно
Дальше: Часть вторая СОЛДАТ
