II. Цельно и объемно
Имперский протекторатБогемия и Моравия, Прага.19–23 мая 1942 года
«Кондор» шел над покрытым хвойным лесом Рудным хребтом, по левому борту прекрасно различалась гора Фихтельберг, самая высокая точка Саксонии. Пройдет еще несколько минут, и самолет покинет воздушное пространство Рейха — формально Богемия в состав империи не входит, оставаясь странным государственным образованием под германским протекторатом и с германским же руководством, при этом имея собственное правительство и президента, Эмиля Гаху.
С минувшего февраля мне по рангу полагался собственный Fw.200, почти такой же, как у фюрера, — с одиннадцатью креслами в пассажирском салоне, белыми шторками на иллюминаторах и стюардом. От услуг последнего я отказался: незачем занимать лишнее место, способное пригодиться одному из моих ближайших помощников, а кроме того, самолет я использую в целях служебных, а не развлекательных.
После зимней трагедии в Растенбурге я начал относиться к авиации несколько предвзято, но ничего не поделаешь — преодолевать большие расстояния поездом или автомобилем не получится, время слишком дорого.
Герхард Найн в тот злосчастный день напророчил, будто мы «еще полетаем вместе». Так и вышло — капитан курьерской эскадрильи стал моим личным пилотом. Мы идеально сходимся характерами, поскольку Найн по темпераменту выраженный флегматик, терпеть не может суету и шум, к своим обязанностям относится ревностно, да и опыт немалый — начинал еще в «Люфтганзе» с 1931 года, а перед самой войной летал на «Кондоре» в Бразилию, куда планировалось открыть регулярную трансатлантическую линию…
Сегодня наш путь лежал в Прагу — мое первое посещение протектората в качестве официального лица; в программе осмотр заводов фирм «Шкода» и BMM, играющих значительную роль в военной промышленности, каковую я теперь возглавляю.
Его превосходительство Альберт Бертольд Конрад Герман Шпеер, имперский министр вооружений и боеприпасов, глава «Организации Тодта», Генеральный инспектор по реконструкции Берлина и прочая, и прочая. Включая даже депутатство в рейхстаге от Западного округа столицы.
Мое превосходительство.
Кто бы мог подумать, что этим все закончится.
* * *
— …Прага через двадцать минут, — командир Найн выглянул из кабины. — Садимся в Ружине, аэродром Кбелы занят военной авиацией. В любом случае вас встретят, доктор Шпеер, подтверждение по радио получено.
Внизу пестрели квадратики крестьянских полей, зияли угольные карьеры под Билиной, виднелась извилистая лента Влтавы. Безмятежный провинциальный пейзаж, Богемия недаром считается наиболее спокойной областью, находившейся в прямой сфере влияния Германии. Никакого сравнения с оккупированной Югославией или Россией.
«Кондор» заложил крутой вираж — терпеть не могу резкий крен на борт, почему-то мне всегда кажется, что самолет при таком маневре непременно завалится на крыло и разобьется. Я вцепился левой рукой в спинку стоящего впереди кресла и успокоился, когда машина выровнялась.
Ружине вполне узнаваем — архитектурную композицию пражского аэропорта я отлично запомнил по Всемирной выставке в Париже 1937 года, где ее создатель, инженер Адольф Бенеш, получил золотую медаль и почетный диплом. Мне тогда достался гран-при за проект «Города партийных съездов» в Нюрнберге.
Шасси «Кондора» коснулись бетонной полосы, капитан Найн уверенно и изящно вырулил к двухэтажном зданию аэропорта, над которым развевались два знамени — германское и бело-красно-голубое, флаг протектората. За стеклом иллюминатора виднелось несколько автомобилей, выехавших на летное поле.
Найн сам открыл дверь по левому борту, аэродромная служба моментально приставила легкий трап в семь ступенек.
Добро пожаловать в Прагу, господин рейхсминистр.
Никак не могу привыкнуть к тому, что я стал одной из наиболее влиятельных персон в стране — приятные, но докучливые мелочи в виде обязательных орденов, вручаемых в соответствии с протоколом при визитах глав дружественных держав, государственная резиденция (я ею не пользуюсь), высокое жалованье (никак не дотягивающее, правда, до моих гонораров за архитектурную деятельность) и прочие сопутствующие чину привилегии не отменяли навязчивого внимания со стороны должностных лиц Рейха. Поехать куда-либо инкогнито, как в старые времена, ныне невозможно, я стал узнаваем.
Вот и здесь не обошлось без встречи на высоком уровне. Я-то надеялся, что обойдусь скромным рандеву с представителем министерства при канцелярии протектората, можно будет сразу приступить к делу, но…
С Рейнхардом Гейдрихом я мельком виделся несколько раз в Берлине, на приемах в рейхсканцелярии. Близко мы общались лишь однажды, перед Олимпиадой 1936 года — Гейдрих входил в Германский Олимпийский комитет, а я как раз помогал архитектору Отто Маршу спешно переделывать проект стадиона в Берлине, вызвавший резкое неудовольствие рейхсканцлера.
Дело дошло до того, что вспыливший фюрер хотел вовсе отменить игры, заявив, будто модернистская концепция стадиона с застекленными промежуточными стенами смахивает на террариум и ноги его там не будет — Адольф Гитлер, как глава государства, в этот стеклянный ящик не полезет! Скандал едва удалось уладить, а когда Олимпийская арена была почти готова, с проверкой от комитета приехал Гейдрих, в те времена носивший звание группенфюрера.
Шесть лет назад он произвел впечатление очень целеустремленного и серьезного человека, с прекрасным классическим воспитанием, обходительного и вежливого. В форме СС он появлялся только на официальных мероприятиях, для визита на стадион Гейдрих предпочел строгий костюм идеального кроя, подчеркивающий спортивную фигуру, которую несколько портили излишне широкие бедра.
Помню, что группенфюрер не перебивая выслушал меня и Отто Марша, благосклонно оценил проведенную реконструкцию, в итоге мы поболтали о перспективах команды Германии на играх (я интересовался греблей, а Гейдрих пентатлоном и фехтованием), и на этом наше знакомство закончилось — впредь, тем не менее, при редких встречах в столице или Оберзальцберге мы традиционно раскланивались.
— Здравствуйте, господин Шпеер, рад приветствовать вас на земле Богемии, — к самолету быстрым шагом подошел очень высокий блондин; рост по моей оценке не меньше метра девяносто. Внешне он практически не изменился, такие же резкие черты лица, широкий лоб философа, близко посаженные глаза, нос с аристократической горбинкой.
Я сразу отметил, что привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.
— Счел необходимым лично засвидетельствовать свое почтение и пригласить в свою резиденцию.
Я с трудом удержал вздох. Ненавижу официоз, мне громких словес и в Берлине хватает.
— Добрый день, господин обергруппенфюрер, я польщен…
— Богемские наливки, хорошая музыка и приятная беседа, — понизив голос сказал Гейдрих и чуть улыбнулся углом рта. — Вам понравится.
Забавно. Неужели на этом протокольная часть и закончилась? Не ожидал.
— Прошу извинить, у меня очень напряженный график и…
— Поверьте, никто не введет вас с курс дела лучше, чем я, — уверенно сказал обергруппенфюрер. — Время к шести, рабочий день на чешских предприятиях заканчивается. Вашу свиту разместят в Прагербурге, а вас, господин Шпеер, я похищаю. Сопротивление бесполезно.
— Свиту? — я невольно оглянулся. — Со мной только советник министерства Штерн и референт комитета по производству бронетехники…
— Вы скромняга, как погляжу, — несколько более панибратски чем следовало, ответил Гейдрих. — Рейхсмаршал в апреле притащил сюда целый караван, полсотни раззолоченных дармоедов. Извините за резкость в оценках, но я предпочитаю называть вещи своими именами. Итак, едем. Разрешите представить, мой адъютант Герберт Вагниц, он поведет машину.
Вагниц молча козырнул.
— Это не слишком легкомысленно? — не без удивления осведомился я. Обергруппенфюрер ездил на кабриолете «Мерседес 770» с открытым верхом, более того, не замечалось обязательной для чиновника такого ранга охраны. Только два автомобиля, предназначенные для моей крошечной «свиты». — Рейхсляйтер Франк в Польском генерал-губернаторстве…
— Сравнение некорректно, — Гейдрих устроился рядом со мной на заднем сиденье. — Польша и Богемия — это два разных универсума, две почти не взаимодействующие вселенные. А с учетом проводимой в генерал-губернаторстве политики, Гансу Франку скоро придется пересаживаться на танк; это не шутка, а реальность…
Я предполагал, что мы отправимся в Прагербург, Пражский град. Рейхспротектор Константин фон Нейрат занял в марте 1939 года пустующий и заброшенный два десятка лет назад дворец Габсбургов, отреставрировал его и оставил в наследство фактическому преемнику — формально Рейнхард Гейдрих «исполнял обязанности» отправленного в бессрочный отпуск Нейрата.
«Мерседес» неторопливо проехал по пригородам, вырулил на шоссе Прага — Карлсбад, и двадцать минут спустя мы оказались в центре древней столицы.
На автомобиль Гейдриха с приметным номером «SS-3» никто не обращал и малейшего внимания, разве что редкие патрули да полицейские в темно-зеленых чешских кителях и смешных старомодных галифе козыряли вслед. Прага выглядела мирным городом. Магазины работают, хорошо одетые прохожие, в парке Летна, разбитом еще при Франце-Иосифе, играет духовой оркестр. Сущая идиллия.
— Вам решительно не о чем беспокоиться, господин Шпеер, — неторопливо объяснял обергруппенфюрер. — Звучит странно, но в свое время чехи ухитрились развязать «первую мировую войну», пятнадцатый век, гуситы. Подумать только, полтысячелетия назад эта полусонная нация поколебала устои всей Европы, разгромила несколько крестовых походов против гусовой ереси, чешские отряды разбойничали на пространстве от Литвы до Рейна и от Балтики до Венгрии!
— О нынешних богемцах такого не скажешь, — отозвался я. Машина затормозила у поворота на набережную. В уличном кафе под бежевыми тентами расположились представительные усатые господа с развернутыми газетами в руках и женщины с детскими колясками. Теплый весенний ветерок доносил запах кофе и свежей выпечки. — Сплошная умиротворенность.
— На том и надорвались, — сказал Гейдрих. — Помните университетский курс истории? Разоренная и наполовину вымершая страна, «бескоролевье», трон от последнего чешского Ягеллона, короля Людвига, переходит к Габсбургам. Которые, собственно, за несколько столетий накрепко вколотили в головы богемцев очевидную аксиому, гласящую, что германец — существо высшего порядка.
— Неужели эта уверенность крепка в них до сих пор? После гибели Австро-Венгрии и двадцати лет республики?
— Менталитет нации есть вещь неизменная, доктор Шпеер. Знаете, как они почитают императрицу Марию-Терезию? Мать отечества, не больше и не меньше — при этом чистокровная немка, Марию-Терезию сейчас запросто приняли бы в женское подразделение СС-хельферин, не проверяя родословную на предмет предков-евреев!
Я мельком отметил, что обергруппенфюрер не чурается черного юморка, и это хорошо: люди, принципиально лишенные чувства юмора, мне несимпатичны, да и работать с ними трудно.
Гейдрих непринужденно продолжал:
— Уверяю, у моей администрации нет никаких проблем с богемцами — из семи с половиной миллионов населения протектората больше восьмисот тысяч вступили в организованные нами профсоюзы, местная полиция лояльна, люди законопослушны и трудолюбивы. Гражданское правительство Эмиля Гахи и премьера Крейчи полностью следует в русле политики Рейха, сын министра просвещения Моравеца поступил на службу в СС… Больше нам от Богемии ничего не требуется, ведь верно?
Я только головой покачал. Успехи Рейнхарда Гейдриха на протекторском поприще были общеизвестны и вызывали жгучую зависть у отдельных руководителей оккупированных областей.
Упомянутый Ганс Франк так и не сумел навести порядок в Польше, куда хуже дела обстояли у Вильгельма Кубе в Генеральном комиссариате Вайсрутения, несколько поспокойнее было на Украине, управляемой Эрихом Кохом. Но в любом случае все новоприобретенные земли к востоку от Одера не шли ни в какое сравнение с благоденствующим протекторатом.
И я не думаю, что в этом процветании заслуга «менталитета чешской нации», о котором Гейдрих упомянул не без оттенка пренебрежения, — обергруппенфюрер построил тут маленький «частный Рейх». Для себя. Личное благоустроенное поместье размером с целую страну.
К моему удивлению мы не поехали к холму Прагербург, над которым главенствовали готические башни собора Святого Вита, а свернули на Карлов мост и оказались на восточном берегу Влтавы. Позади остались площадь Крестоносцев и собор Святого Франциска, «Мерседес» направился вверх по Роханьской набережной.
Обергруппенфюрер решил показать гостю Прагу? Но я бывал тут раньше, в тридцатых!
— Я живу за городом, — пояснил Гейдрих в ответ на мой вопрос. — В Паненских Бржежанах… Кошмарный язык, я научился верно произносить это название только через два месяца. Поместье совсем недалеко, по Дрезденскому шоссе на север.
Мы с ветерком промчались по асфальтированной дороге, на обочинах сохранились довоенные черно-белые указатели «Drazd’any-Dresden-Dresno. 145 km». Поворот направо, к небольшой чистенькой деревеньке.
— Это было монастырское владение, еще с XIII века, — не уставал просвещать меня Гейдрих. — Поселок крошечный, меньше пятисот жителей, из них около трети судетские немцы. Сразу за ним частное владение, в прошлом веке принадлежавшее графу Матиасу фон Ризе-Шталльбургу, он и построил тут замок примерно сто лет назад…
— Неужели? — я вздернул бровь, ожидая увидеть именно «замок» в классическом понимании. Мы подъезжали к двухэтажному дому в стиле позднего барокко с двускатной черепичной крышей. Неподалеку виднелся купол часовни, выстроенной в аналогичной манере. Парк, мраморные чаши на квадратных постаментах, английские клумбы. Видно, что за усадьбой ухаживают. Охраны я снова не заметил.
— Считайте это слово метафорой, — обергруппенфюрер распахнул дверцу автомобиля. — Если заинтересуетесь, после обеда я провожу вас на холм, там находится «Верхний замок» начала тысяча семисотых годов, в виде форта, а перед вами — обычный жилой дом не самого богатого австро-венгерского аристократа. Вернее, разорившегося аристократа: перед Великой войной поместье за долги конфисковал банк и перепродал еврейскому коммерсанту Блоху, сбежавшему в Америку после аншлюса Судет и перехода Богемии под протекторат. Усадьбу конфисковали, сначала тут поселился фон Нейрат, а по его уходу с должности в Бржежаны перевез семью я… Будьте как дома, господин Шпеер, никаких китайских церемоний.
* * *
В гостях у четы Гейдрих я действительно чувствовал себя уютно. Во-первых, в семье тоже были дети, два мальчика и девочка, чинно поприветствовавшие «досточтимого господина министра», когда обергруппенфюрер представлял меня домашним.
Во-вторых, госпожа Лина Гейдрих фон Остен, как и моя Маргарет, этой весной ждала ребенка — малыш должен родиться в следующем месяце. Тем не менее устраняться от обязанностей гостеприимной хозяйки Лина не собиралась и тотчас пригласила меня и мужа к столу.
В-третьих, фактический протектор Богемии и Моравии (при его-то почти неограниченной власти!) держал очень скромный штат прислуги — богемец-лакей, воспитательница из Ганновера для взрослеющих мальчиков и две пожилые женщины из Бржежанов, помогавшие хозяйке на кухне. Лина предпочитала готовить сама.
Попомнишь тут Каринхалл Германа Геринга и его вызывающую оторопь роскошь, более напоминающую венский двор кайзера времен упадка Габсбургов! Фюрер считал поместье рейхсмаршала «ужасной пошлостью» и предпочитал избегать приглашений в Каринхалл, но запретить Герингу такое немыслимое расточительство или не решался, или удовольствовался тем, что дворец формально находился «в собственности германского народа».
Беседовать за обедом о делах не принято, поэтому мы ограничились обсуждением чешской национальной кухни (по мнению госпожи Лины, слишком жирной и тяжелой) да новостями кинематографа — наряду с Берлином и Мюнхеном Богемия в последние годы стала одним из крупнейших европейских центров киносъемок, студии «Баррандов» и «Люцерна» снимали фильмы по заказам рейхсминистерства пропаганды, а Йозеф Геббельс питал далеко не всегда целомудренную страсть к чешским актрисам — история его давнего романа с Лидой Бааровой была общеизвестна.
— Пойдемте в курительную комнату, — предложил Гейдрих после десерта. — Я сам не курю, но для гостей держу неплохой выбор сигар и трубочного табака. Заодно постараюсь осветить некоторые подробности нашего здешнего бытия — уверяю, таких сведений от промышленников или министерских сотрудников вы не получите. Они вряд ли способны видеть картину цельно, объемно, а мои возможности более широки.
В этом вопросе я абсолютно согласен с обергруппенфюрером — несмотря на «почетную ссылку» в Прагу, Рейнхард Гейдрих оставил за собой пост руководителя РСХА. Подозреваю, что повелитель Богемии является самым осведомленным человеком в империи.
Нет, не Гитлер, а именно он — фюрер зачастую предпочитал устраняться от расстраивающей его информации, а ближайшее окружение этим охотно пользовалось, поддерживая пагубную тенденцию и не желая огорчать главу государства. В результате «цельности картины», о которой только что говорил Гейдрих, в ставке не наблюдалось, что вело к множеству неприятных коллизий…
Курительная была выдержана в классическом «габсбургском» стиле — деревянная обшивка стен, охотничьи трофеи, несколько выцветших гобеленов, серебряные подсвечники, камин. Обергруппенфюрер извлек из бара бутылку «Шато де Триак» двадцать девятого года, я набил трубку и расположился в кресле.
— Вы ведь не политик, господин Шпеер? — полувопросительно-полуутвердительно сказал хозяин замка. — То есть никогда раньше не занимались политикой как таковой, верно? Не выступали на митингах и партийных съездах, не участвовали в принятии важных решений…
— Какие митинги, о чем вы? С моей чудовищной косноязычностью? Перед большой аудиторией я теряюсь и не могу слова вымолвить!
— Знаю, — кивнул Гейдрих. — Оратор из вас никакой, помнится, в тридцать девятом году перед днем рождения фюрера вы поставили его в довольно неловкое положение.
Я вежливо посмеялся — было такое. Накануне пятидесятилетия Гитлера мне пришлось открывать для автомобильного движения новую трассу в Берлине, все ожидали, что я выступлю с трибуны перед Бранденбургскими воротами, но собравшаяся вокруг многотысячная толпа ввела меня в каталепсию и я выдавил в микрофон лишь две фразы: «Мой фюрер, докладываю о завершении строительных работ „оси Восток — Запад“. Пусть дело говорит само за себя!»
Гитлер, привыкший к многословности соратников на торжественных церемониях, тогда поперхнулся воздухом, возникла долгая пауза, и лишь полминуты спустя он сказал несколько слов в ответ. Потом, уже на банкете в рейхсканцелярии, фюрер с юмором заметил, что это была хорошая речь, одна из лучших, которые он когда-либо в своей жизни слышал. Больше меня к публичным выступлениям не принуждали никогда.
— Если вы не занимались политикой, то теперь политика вплотную занялась вами, — продолжил Рейнхард Гейдрих. — Как вы себя ощущаете в роли одного из ведущих министров? Не очень приятно, а?
Обергруппенфюрер попал в точку, причем весьма для меня болезненную. Не успел я занять кабинет на Паризерплац, 3, как оказался в вихре самых невероятных интриг, о каких прежде и подозревать не мог. Рейхсмаршал Геринг расценил мое назначение как покушение на его авторитет, все три рода войск в вопросах производства вооружений и разработки новых технологий тянули одеяло на себя.
У меня ум за разум заходил, когда пришлось столкнуться с бесконечными спорами о «пределах компетенции» различных ведомств и группировок — Министерство финансов, армия, флот, промышленность, смертно надоевший Четырехлетний план и, разумеется, неопределенные государственно-правовые формы моего министерства: не было даже документальной фиксации сферы моей деятельности и прямых обязанностей!
Кошмар, одним словом. Не будь прямой поддержки со стороны Гитлера, я бы столкнулся с ворохом принципиально неразрешимых проблем и с позором ушел в отставку через месяц после назначения.
— Описанное вами — никакая не политика, — сказал Гейдрих, выслушав мои осторожные жалобы на царящий в экономике и промышленности плохо управляемый хаос. — Видна ваша неопытность, господин Шпеер, уж простите за прямоту… Однако вы верно уловили направление: основная опасность заключена не в русских армиях в заснеженных степях, не в английском флоте и не в гигантском потенциале Североамериканских Штатов, которым мы столь опрометчиво объявили войну в декабре. Нас погубит внутренняя борьба группировок, я это утверждаю не впервые, но никто не желает слушать. Может быть, хоть вы, человек новый, обладающий свежим и трезвым взглядом, поймете.
— Что именно мне следует понять?
— То, о чем напрямую говорил покойный доктор Тодт. Война в экономическом и военном отношении проиграна. Точнее, неминуемо будет проиграна, если сложившаяся у нас система продолжит действовать так, как действует сейчас, — с нажимом сказал Рейнхард Гейдрих.
С ответом я не нашелся. Меньше всего ожидал услышать подобные слова от руководителя РСХА.
— Я не утверждаю, что сама идея Четырехлетнего плана была порочной, — обергруппенфюрер предпочел не замечать моей растерянности. — Но его исполнение вызывает обоснованные и неприятные вопросы. Мало того, что экономика подчинена напрочь неспособному к кропотливой будничной работе Герингу, так еще из этой сферы изгнаны мешающие его амбициям профессионалы. Я осознал, что мы подходим к краю бездны, после отставки Яльмара Шахта с поста министра и главы Рейхсбанка — его оценки полностью совпадали с мнением Фрица Тодта. Когда два человека, занимающихся серьезным делом, утверждают одно и то же, к ним лучше прислушаться.
— «Большевизация экономики», — сказал я, припомнив резкие слова Шахта, за которые, по мнению многих, он поплатился министерским портфелем. — Количественный рост при снижении качества и эффективности. Я сталкиваюсь с этим ежедневно.
— Вот видите? — развел руками Гейдрих. — А я в свою очередь ежедневно получаю соответствующие донесения по линии нашего тихого ведомства. Валютные запасы мизерны. Государственный долг в настоящий момент около ста пятидесяти миллиардов марок, то есть не менее трети всех денег, находящихся в обращении. И он продолжает расти с устрашающей быстротой. Безумная кредитная политика, государственных векселей сейчас выпущено на двадцать пять миллиардов, но они ничем не обеспечены. Управленческий аппарат увеличился вшестеро по сравнению с тридцать четвертым годом. Вопиющий дефицит квалифицированной рабочей силы. Я могу привести десятки подобных примеров, впрочем, вы знаете обо всем ничуть не хуже меня — да только сведения разбросаны по десяткам сводок, отчетов и рапортов.
— Цельная картина? — мрачно повторил я. — Но простите, почему вы завели этот разговор именно со мной?
— А с кем еще? — подался вперед Гейдрих. — С рейхсмаршалом? Или с управляющими его «Рейхсверке Герман Геринг»? С Борманом? С Гиммлером? Хорошо, предположим, я составил подробный меморандум и отослал его фюреру. Вообразим, что бумага прошла строжайшую цензуру Бормана и попала на стол канцлера. Что дальше?
— Боюсь, ничего, — я пожал плечами. — В лучшем случае грозит очередная реорганизация, в худшем вы отправитесь вслед за Шахтом.
— Даже если вы попытаетесь лично переговорить с фюрером? Используя ваше… э-э… влияние на Гитлера?
— Влияние?
— Не прибедняйтесь, доктор Шпеер. Фюрер настолько явно оказывает вам всемерную поддержку, что опасаться нечего. Мне докладывали о февральском совещании в Министерстве авиации. Вы произвели настоящий фурор — никто и никогда в Рейхе не вступал в должность подобным образом! Расскажите в подробностях, мне интересно. Не возражаете?
— Что вы, господин обергруппенфюрер, какие возражения?..
* * *
Гейдрих излагал чистую правду. Фактически тогда я ехал во вражеский стан, и приятельские отношения с фельдмаршалом Эрхардом Мильхом ничего изменить не могли: Геринг продолжал считать меня прямым и опасным конкурентом. Ничего не оставалось, кроме как попросить помощи у фюрера, прибывшего из Растенбурга в Берлин на похороны доктора Тодта.
— …Даже так? — Гитлер, выслушав, посмотрел на меня поверх очков. — Понимаю вашу неуверенность, Шпеер. Поступим нестандартно: я без предупреждения приеду в министерство и буду ожидать в зале заседаний кабинета министров. Если появятся затруднения или против вас кто-нибудь посмеет выступить открыто, смело прерывайте совещание и передайте присутствующим мое личное приглашение. Надеюсь, уж ко мне-то они прислушаются…
Когда требовали обстоятельства, фюрер умел произвести надлежащий эффект. Сразу после начала конференции, когда в пленарном зале Министерства авиации собрались высокие гости, — министр финансов Функ, руководители промышленности, армейского и флотского отделов вооружений, фельдмаршал Мильх от ВВС, уполномоченные по Четырехлетнему плану, — Гитлер в буквальном смысле этих слов с черного хода вошел в здание и, категорически запретив сообщать о своем визите, устроился по соседству, в «кабинетном» помещении.
Последовали не слишком оптимистичные выступления участников совещания о финансовых затруднениях и неразберихе, создаваемой конкуренцией трех родов войск. Чиновники сходились в одном: остро требуется единоначалие, одно руководящее лицо, которому будет подчинена вся структура.
Дальнейшее напоминало хорошо срежиссированный фарс. Поднялся Вальтер Функ, устремил взгляд на фельдмаршала и с патетикой героя дурной мелодрамы воскликнул:
— И кто мог бы лучше, чем вы, дорогой Мильх, подойти для этой роли? Вы, пользующийся полным доверием нашего высокочтимого рейхсмаршала! Я полагаю, что говорю от имени всех присутствующих, когда прошу вас взять эту задачу на себя!
О моей скромной персоне никто не вспомнил — оказывается, обязанностями рейхсминистра вооружений и боеприпасов должен заниматься человек Геринга. Тот факт, что верноподданническое заявление Функа было заранее согласовано, никаких сомнений у меня не вызывал.
Ну что ж, введем в действие артиллерию главного калибра.
Функ еще продолжал говорить, красочно расписывая, каких неслыханных успехов мы достигнем и какие скрытые резервы раскроем под руководством господина фельдмаршала, как я незаметно подтолкнул Мильха локтем и сказал вполголоса:
— Эрхард, вы председательствуете? Прекрасно. Окажите любезность, прервите совещание — оно будет немедленно продолжено, но не здесь, а в зале заседаний кабинета, где нас ожидает фюрер.
— Фюрер? — развалившийся в кресле фельдмаршал выпрямился и заморгал, будто спросонья. — Здесь?
— Здесь, здесь, — я с трудом сдержал торжествующе-саркастичную улыбку. — Извольте выполнять.
Я знал Эрхарда Мильха много лет, он являлся одним из редких людей в высшей иерархии государства, с кем мы вне официальной обстановки общались на «ты». Фельдмаршал умный человек, он моментально всё понял.
Мильх прервал щебетавшего жаворонком министра финансов, сухо объявил, что предложение, безусловно, лестное, однако в настоящий момент он настолько загружен работой, что принять таковое не может. Лицо Функа изумленно вытянулось.
Объявили перерыв, я попутно успел вкратце проинформировать собравшихся, что пятнадцать минут спустя нас примет рейхсканцлер Германии.
Гитлер обещание сдержал. Публично было дано распоряжение вычленить из Четырехлетнего плана задачи наращивания производства вооружений, прежде всего учесть потребности вермахта и флота (еще один завуалированный выпад в сторону Геринга) и передать их в ведение доктора Шпеера, известного своими организаторскими заслугами в области строительства и сейчас, ради нашего общего дела, приносящего личную жертву, приняв на себя столь колоссальную ответственность…
— Надеюсь, вы отнесетесь к нему как джентльмены, — закончил фюрер. — И сотрудничество будет не только плодотворным, но и по-спортивному честным.
Я вышел из Министерства авиации триумфатором.
* * *
— Это, знаете ли, carte blanche, — покачал головой Гейдрих, выслушав. — «Как джентльмены»? Именно так и выразился?
— Дословно.
— Брависсимо, доктор. Изумительный дебют. Реакция Мильха?
— Спокойная, — ответил я и, подумав, добавил: — Есть одна существенная деталь. В своей речи фюрер делал упор на оснащение армии и военно-морских сил, избегая темы Люфтваффе, поэтому Геринг остался при своем, да и фельдмаршал Мильх на меня не в обиде. Мы с ним вполне успешно сотрудничаем в последние недели, его рекомендации очень ценны.
— Хорошо, пускай. Но это не решает других проблем. Поднимемся в мой рабочий кабинет, покажу вам кое-какие любопытные документы. Вы приехали в Богемию с инспекцией? Вот и оцените, как работает промышленность протектората. Точнее, на кого она работает. Равно и с какой эффективностью.
* * *
— Но… Но как?.. — заикнулся я. — Как эта система вообще ухитряется существовать?
Два с половиной часа спустя мы вновь спустились в курительную. Стемнело, в доме зажгли лампы. Сказать, что я остался в шоке от услышанного, значит не сказать ровным счетом ничего.
— Есть немаловажный объективный фактор, — Рейнхард Гейдрих назидательно вытянул палец к потолку. — Колоссальная инерция, оставшаяся от кайзеровских времен. Помните фразу Бисмарка о войне, выигранной германским учителем?
— Если быть совсем точным, «Битву при Кёниггреце выиграл прусский учитель», — угрюмо процитировал я. — Да и вообще авторство этого афоризма принадлежит Оскару Пешелю, Бисмарк лишь во всеуслышание повторил, а репортеры, как всегда, переврали. Но при чем тут…
— Да при том, что благодаря «прусским школьным учителям» у нас до сих пор осталось немалое количество великолепных профессионалов в большинстве отраслей. Чиновники, инженеры, военные. Заметьте, не новые «партийные кадры», не, простите, клошары, прыгнувшие после тридцать третьего года в гауляйтеры, имея семь классов образования и окопную школу Великой войны, а настоящие, крепкие специалисты. Которые и принимают на себя всю тяжесть.
— Получается, — со скупым смешком ответил я, — мы с вами, господин обергруппенфюрер, этими клошарами и являемся. С таким-то подходом.
— Отнюдь нет, — пожал плечами Гейдрих. — По крайней мере, не вы, человек университетский и не воевавший. Я, наверное, тоже: поступил во флотское училище сразу после войны, а Кригсмарине — это элита, кодекс чести и, с какой стороны ни посмотреть, глубокие знания, которые в курсантов вбивали упорно, старательно и на всю жизнь. Пояснить мысль?
— Потрудитесь.
— Гармонию развития Германского Рейха прервала Первая мировая. И прежде всего в плане образования. Качества человеческого материала. Мальчишки шли на фронт в семнадцать лет, пять лет на фронте отнюдь не способствуют интеллектуальному развитию. Опыт исключительный, да, но опыт и интеллект — это принципиально разные вещи. В итоге к 1918 году мы получаем огромную армию огрубевших недоучек, лишь ничтожная доля которых смогла себя преодолеть и пойти дальше. Послереволюционный кризис, ставка на грубую силу и безысходность социального положения довершили их формирование — оставалось отыскаться вождям, которые направят энергию этой массы в определенном направлении. Такие вожди нашлись. Коммунисты. И мы. Мы в итоге победили, пообещав этим людям радужные перспективы и, что самое скверное, во многом реализовав обещания. Вчерашний штурмовик SA садится в кресло регирунгсасессора полиции, а результат? Много он там наработает?..
— Кажется, понял, — тихо сказал я. — Знаете, как-то прежде задумываться конкретно над этой проблемой не приходилось. Вы ведь абсолютно правы, господин Гейдрих!
— Еще бы, — удовлетворенно кивнул шеф РСХА. — Уяснили, наконец? Десятки, возможно, сотни тысяч дилетантов на управляющих должностях. Партия дала им возможность выдвинуться наверх, это прекрасно. За годы борьбы люди заслужили место под солнцем. Но партия не позаботилась о главном — о просвещении своих членов, я подразумеваю множество «старых борцов». Об их образовании, желательно профильном. Чиновник должен понимать, что он делает. Знать, как работает механизм, что приводит этот механизм в движение. Они — не понимают. Некоторые догадываются, но интуитивно, народной сметкой, присущей низам.
Гейдрих умолк, перевел дух и продолжил полминуты спустя:
— В результате мы имеем безграмотных гауляйтеров и бургомистров, безграмотных руководителей над безграмотными исполнителями; имеем всеобъемлющее дилетантство, пока что компенсируемое представителями старшего поколения, на чьих плечах всё и держится. Временно. Пока они живы и владеют нитями управления. Тодт, Шахт, Нейрат и многие другие уже за бортом. Причем кадровый кризис на всех уровнях, от вершин до низов. Помните, что во всеуслышание заявил генерал-полковник Франц Гальдер? «Той пехоты, которая была у нас в 1914 году, мы даже приблизительно не имеем», и это опять же последствия Великой войны и крушения «германской школы»!..
«Потрясающая по своей глубине ересь, — не без смятения подумал я. — Концепция „дилетантского государства“ с таким же дилетантом во главе. Это проверка? Или Гейдрих искренен?»
— Ваш взгляд, — мягко сказал обергруппенфюрер. — Взгляд изменился. Подозреваете меня в провокации? Бросьте, пожелай я навредить вам, доктор, нашел бы куда более примитивные и действенные способы, а не тратил несколько часов драгоценного времени на информирование министра Шпеера о нависшей над всеми нами беде. Можете ничего не отвечать, просто примите мои слова к сведению.
— Вот почему вы здесь, в Праге? В почетной ссылке? — буркнул я, догадываясь. — Пытались озвучить эту мысль наверху? Разумеется, такое никому не понравилось.
— Третий Рейх, — без обиняков сказал Рейнхард Гейдрих, — по вышеназванным причинам к сегодняшнему дню превратился в одно из самых нелепых государств в мировой истории. Впрочем нет, знаю еще одно, нелепее — Польша до 1939 года. Поляки вполне закономерно плохо кончили, а теперь эта угроза замаячила перед нами. Если немедленно не предпринять мер к спасению. Впрочем, иногда меня посещает обдающая морозом мысль — слишком поздно.
— Но что же делать? — оторопело сказал я.
— Не знаю, — обергруппенфюрер поднялся с кресла. — Призываю вас подумать. Вечереет, завтра тяжелый день у обоих, лакей проводит вас в спальню. Завтрак в семь, машину подадут к половине девятого утра. Спокойной ночи, доктор…
И ушел, оставив меня в состоянии, близком к полной опустошенности.
* * *
Заснуть я не мог до полуночи. Ворочался, прислушивался к чужим звукам, доносящимся из-за окна, включил лампу и попробовал читать прихваченный с собой из Берлина отчет, но буквы прыгали перед глазами и я не мог отделаться от мысли, что сегодня не слишком умело сыграл роль Фауста, встретившегося с Мефистофелем.
Наконец, не выдержав, я облачился в домашний халат, оставленный в спальне прислугой, и спустился вниз, в обширную кухню. Включил свет. Нашел молотый кофе и сахар, сварил на газовой плите сразу три порции — это других от кофе бодрит, а меня, наоборот, тянет в сон. Устроился на табурете, глядя в темное окно, выводящее на задний двор.
Надо попытаться еще раз вспомнить всё, что я когда-либо слышал о Гейдрихе. Сплетни, мимолетные разговоры в кулуарах имперской канцелярии и на личных встречах с фюрером. Что-то мне рассказывали жена и Ева Браун, но эти сведения были настолько неинтересны, что со временем окончательно выветрились из головы.
И всё же, и всё же… Кое-что я помню.
Очень у многих имелись веские основания Гейдриха не любить, а то и опасаться. Слишком работоспособен, слишком умен, невероятно быстрая и успешная карьера, чересчур много власти в одних руках. Помнится, года два назад Мильх в приватном домашнем разговоре шепотом озвучил — «А что, возможно и преемник…», пускай было общеизвестно, что официальным преемником является рейхсмаршал, уже тогда начавший терять былую популярность.
Кстати, о последнем. Именно Геринг, иногда способный блеснуть остроумием, запустил в обиход одно из заглазных прозвищ Рейнхарда Гейдриха — «Четыре „Х“», «Himmlers Hirn heifit Heydrich», безусловно, обидное для рейхсфюрера СС — «Мозг Гиммлера зовется Гейдрих», прозрачно намекая, что большая часть работы в этом ведомстве выполняется не Гиммлером, а его излишне шустрым заместителем.
На месте рейхсфюрера я бы непременно задумался, ибо шутки шутками, а в таком неслыханном гадюшнике, как высшие круги СС (уж поверьте, я знаю не понаслышке, много лет был свидетелем тамошних интриг, о которых в рейхсканцелярии были отлично осведомлены!), подсиживания, внутренние войны группировок и просто мелкие гадости конкурентам за чины и должности — дело самое обычное, можно сказать, житейское.
Гитлеру иногда приходилось лично вмешиваться и своей волей решать возникавшие конфликты, после чего он частным образом жаловался мне на «отсутствие порядка» даже в столь влиятельной организации. Показательно, не правда ли?
Тем не менее Гейдрих стоял неколебимо, будто гранитный утес среди бушующего моря интриг. Однако в сентябре прошлого года он получает звание обергруппенфюрера и генерал-лейтенанта полиции и одновременно с этим — какая неожиданность! — назначение с очевидным понижением: исполняющим обязанности рейхспротектора в Прагу.
Гейдриха под благовидным предлогом выставили из Берлина, это было очевидно любому наблюдателю. Убрали подальше, оставив, правда, в прежних чинах. Но в его кабинете на Принц-Альбрехтштрассе теперь расположился группенфюрер Эрнст Кальтенбруннер, человек мне малознакомый и столь же малоприятный — без повышения, без официального занятия должности, но это всё равно знак.
Как это случилось, в чем причина — не знаю. Гитлер при мне не обмолвился и словом, любые разговоры в Ставке решительно (но без угрожающего тона) пресекал, а следовательно, можно сделать вывод, что господин обергруппенфюрер стал чересчур много себе позволять, вдобавок приобретя огромное влияние. Такое у нас мало кому прощается.
Но с учетом вечернего разговора и тех документов, что показал мне Гейдрих, прошлогодняя история предстала передо мной в совершенно ином свете.
Это уже не просто глухое недовольство. Это оппозиция. Не заговор, не подготовка к мятежу, а серьезная оппозиция, которая понимает, что крах неизбежен. В чем Гейдрих и попытался настойчиво, но без ненужного воодушевления меня убедить.
И представляет эту оппозицию руководитель Главного имперского управления безопасности.
Дожили.
Любопытно, как давно Гейдрих задумался? Явно не вчера. И скольких сумел убедить?
…Спать, спать. В конце концов, мне еще предстоит выполнять прямые служебные обязанности наступающим днем. А в свете открывшихся реалий это будет стократ сложнее.
* * *
Богемия не зря именовалась «фабрикой Европы» — вслед за распадом Австро-Венгрии и появлением на политической карте Чехословакии обитатели маленькой страны совершили изумительный экономический прорыв.
В 1928 году, всего через десять лет после окончания Первой мировой, Чехословакия вышла на десятое место в мире по промышленному производству, а это, знаете ли, заставляет относиться к богемцам с уважением. Достаточно вспомнить, что до войны чехословаки поставляли оружие почти всем странам Европы, а когда судьба Богемии окончательно решилась в Мюнхене, начали снабжать германскую армию. Чем весьма успешно занимаются до сих пор.
Успешно? Здесь я преувеличил. Благодаря стараниям тех самых «дилетантов», о которых в красках рассказывал мне вчера Гейдрих, богемское экономическое чудо превратилось в богемское экономическое чудище, на смертный бой с которым мне и пришлось выйти…
Наследство нам досталось богатое, не поспоришь. Огромные запасы угля в Судетах, развитая металлургия (орудия здешнего производства по качеству не уступают крупповским!), машиностроение, химическая промышленность, прекрасная транспортная сеть — всего не перечислить. Бриллиант из короны Габсбургов перекочевал к новым владельцам.
Но, как водится, есть нюансы. Имя самому главному нюансу — концерн «Рейхсверке Герман Геринг». Монстр, созданный трудами «нашего высокочтимого рейхсмаршала», если повторять слова Функа на памятном совещании в Министерстве авиации.
— …А я ничего не могу поделать, — разводил руками мой собеседник, господин Антон Шенк, директор по снабжению предприятия BMM. Он как раз происходил из плеяды «старых профессионалов», для которых современная экономика Рейха являлась одной леденящей кровь загадкой. — Хорошо, контракт на поставку машин для вермахта подписан, поставки согласованы, производство развернуто. Но как мне прикажете поступать, когда волевым решением… — Шенк поднял глаза к потолку, явно не решаясь упоминать громкие имена, — вольфрам и никель идут не нам, а в авиационную промышленность, где опять же не используются напрямую, а отправляются на склады: вдруг да понадобятся в среднесрочной перспективе? Это далеко не единственный пример! Отвечать за срыв поставок военного заказа для действующей армии придется мне… Возможно ли работать в таких условиях, господин министр? Как?
— Никак, — буркнул я. Несчастный директор исторгал вполне обоснованные жалобы на царящий в сфере снабжения бардак уже почти час. — Будьте добры, подготовьте бумаги по заказу на стратегические металлы и дайте мне телефон.
— Телефон? — недоуменно переспросил Шенк.
— Именно. Давайте попробуем обойтись без долгих бюрократических согласований, запросов и переписки.
«Ну, кто-то сейчас у меня получит, — не без злорадства подумал я. — Все-таки в использовании административного ресурса и министерского авторитета есть свои маленькие прелести!»
Разговор с берлинским управлением «Рейхсверке» занял ровно семь минут.
— Да, это Шпеер. Что значит — «какой Шпеер»? Вы там совсем ополоумели?! Да, извинения принимаются. А теперь, господин коммерции советник, слушайте меня очень внимательно… Доложите лично рейхсмаршалу? Докладывайте, это даже к лучшему. Возражения? Прекрасно, в таком случае вам придется говорить лично с фюрером. Ах, никаких возражений?..
— Ваш заказ прибудет в Прагу послезавтра, — сказал я Шенку, положив трубку. Директор взирал на мою персону, сняв пенсне и вытаращившись, будто увидел божество, спустившееся прямиком с Олимпа. Я пожал плечами: — А что вы хотели, Шенк? Привыкайте к новым методам работы. И не стесняйтесь обращаться напрямую в будущем. На первом месте — требования армии, остальное второстепенно!
Козырять именем Гитлера было с моей стороны несколько опрометчиво, фюрер этого не любит, однако чиновник из корпорации Геринга не станет проверять, испугается. Ему достаточно знания о том, что министра Альберта Шпеера во всех начинаниях поддерживает лично канцлер — я постарался, чтобы эта информация за последние месяцы распространилась как можно более широко.
Предоставленный Гейдрихом автомобиль ожидал во дворе заводского управления BMM. Я постоял на крыльце, шумно втянул носом ароматы, с которыми теперь накрепко связана моя жизнь: угольный дым, горячий металл, креозот. Сидевший за рулем шарфюрер посмотрел на меня вопросительно: едем?
На часах половина седьмого вечера. Возвращаться в Бржежаны рановато, радушный хозяин за завтраком предупредил, что сам окажется дома лишь около девяти. Почему бы не заглянуть в Прагербург? Погода отличная.
— В крепость, — скомандовал я водителю, вольно расположившись на заднем сиденье «Мерседеса». — Хочу погулять.
Ненавязчивую охрану ко мне все-таки приставили. За моим автомобилем с раннего утра следовал неприметный «Опель» с еще более неприметными личностями в штатском, наверняка вооруженными чем-то очень действенным и эффективным. Конечно, обергруппенфюрер может себе позволить передвигаться по «собственному» городу без сопровождения, но не дай бог что-нибудь неприятное произойдет с господином рейхсминистром — бывали ведь случаи, достаточно вспомнить покушение на Эрнста фон Рата в Париже в ноябре 1938 года.
Промышленный комплекс BMM расположен сравнительно недалеко от центра города на Колбеновой улице, до Прагербурга ехать не больше восьми километров. Град территория охраняемая, но меня заверили, что в Праге я могу посещать любые места, какие заблагорассудится. Главное не соваться в подозрительные районы вроде Жижкова — да и то тамошняя дурная слава начала улетучиваться после того, как германские власти удалили из города всех цыган. Помню, лет шесть назад в городе было не так чтобы не протолкнуться, не встретив цыгана, но число грязных попрошаек оказалось существенно выше, чем в любой другой из посещенных мною столиц Европы.
Я покинул машину на Градчанской площади и неторопливо зашагал мимо резиденции архиепископа, прошел через ворота Матиаша во второй двор. Неприметные личности чинно шествовали следом, метрах в двадцати за мной. Удивительное дело, часовые не обратили на меня и малейшего внимания, будто министра Шпеера тут и вовсе не было — уверен, господин Гейдрих постарался.
Наслаждаться изумительной архитектурой и дворцами Прагербурга не было ни малейшего желания. Хотелось подумать в тишине и одиночестве — неприметные личности не в счет, в конце концов, они на службе и желания мне мешать не изъявляют. Дисциплина.
…Предъявленные мне вчера обергруппенфюрером досье на многих наших промышленников (как представляющих государственные структуры, так и лиц частных) поначалу показалось мне чем-то из области эсхатологической мифологии — ничего подобного попросту не может быть! Это исключено! Это не оправдывается никакой логикой! Гейдрих же выкладывал на стол передо мной документы, подлинность которых не вызывала сомнений. И от каждой бумаги исходил запах беспрецедентного воровства и прямой государственной измены.
Примеры? Сколько угодно. Фирма «Société du Pneu Englebert», исходно бельгийская, теперь с преобладанием германского капитала. Ее основатель, Оскар Энгльбер, начинал еще в 1877 году со штамповки резиновых ковриков и детских сосок, одиннадцать лет спустя он организует производство пневматических шин для велосипедов и входящих в моду автомобилей. В 1926, компания открывает завод в Аахене и сегодня является крупнейшим поставщиком шин, прежде всего для вооруженных сил. Часть акций, разумеется, выкуплена вездесущей «Рейхсверке Герман Геринг».
Это всё прекрасно, к качеству продукции и срокам исполнения контрактов к «Englebert» нет никаких претензий. За исключением одной небольшой, почти никому не заметной детали: фирма успешно продолжает сотрудничать с англичанами со взаимным размещением заказов, платежами через банк «Credit Suisse» и товарооборотом через нейтралов — та же Швейцария, Швеция и Испания. Партнеры? Да хоть «Daimler Motor Company» из Ковентри, тоже занятая в производстве стратегической военной продукции. С британской стороны, само собой.
— Никакой ошибки? — потрясенно спросил я у Гейдриха. — Фальсифицированные бумаги? Происки конкурентов? Немыслимо — прямое сотрудничество с врагом! Когда гибнут наши летчики и подводники, эти… Эти… Но тогда почему вы молчите? Никому не докладываете? Вы начальник службы Имперской безопасности! Господин обергруппенфюрер, это ваша прямая обязанность!
— Повторяю исходный тезис о вашей политической неопытности, доктор Шпеер, — усмехнулся Рейнхард Гейдрих. — Документацию по «Englebert» мои орлы раздобыли, да. Заметьте, на немецком и английском языках. Секретные контракты, платежные поручения, деловая переписка — более чем достаточно для военно-полевого суда с непременной виселицей в сухом остатке…
— Не преувеличивайте, — я вздохнул. — Дела о государственной измене рассматривает Народная судебная палата, а не военные.
— Считайте мои слова неудачной метафорой, доктор Шпеер, но в упомянутом сухом остатке тогда гильотина. Встает насущный вопрос: как мне дать ход делу, если во главе предприятия номинально стоит Геринг, как председатель «Рейхсверке»? Скомпрометировать второго человека в империи после фюрера?
— Вот дьявольщина, — только и сказал я.
— Конечно, я доложил рейхсфюреру. Гиммлер поразмыслил и распорядился отправить бумаги под сукно. Пускай занимаются своими мелкими гешефтами, в конце концов, никакого существенного вреда «Englebert» не причиняет, а если смотреть широко — одна сплошная польза. Кто-то ведь должен обеспечивать моторизованные части шинами? Зачем ради нескольких прохвостов из директората портить отношения с рейхсмаршалом, который непременно огорчится и в расстроенных чувствах наломает дров? Мне продолжать, или одного эпизода будет достаточно?
— Продолжайте, — я безнадежно махнул рукой. — Только я не уверен, что хочу всё это знать.
— При чем тут «хочу» или «не хочу»? — очень серьезно сказал обергруппенфюрер. — Вы обязаны быть осведомленным. Среди окружающего нас карнавала безответственности должны быть люди, которые твердо знают, каково истинное положение вещей. Которые не станут питать иллюзий.
Я и прежде подозревал, что РСХА — контора серьезная и бездельников там не держат, в отличие, допустим, от партийного аппарата. Рейнхард Гейдрих снова подтвердил эту истину: «экономическое» досье было составлено исключительно скрупулезно. Я бы даже сказал, пугающе.
Комплексного плана развития экономики нет и в состоянии войны быть не может. Пресловутая четырехлетка имеет под собой только демагогические цели — пятилетние планы русских, у которых Гитлер подхватил эту идею, подразумевали создание мощной промышленности, которой в СССР не было, создание системы с вертикальными и горизонтальными связями; у нас же это превратилось в череду абсолютно бессвязных и зачастую нелепых мероприятий.
Тут мы хотим сталелитейный завод, вот здесь автостраду, вон там реконструкцию Берлина, а еще дальше — народный автомобиль. Как эти планы будут взаимодействовать — непонятно, а взаимодействовать такие проекты обязаны! В итоге около 80 процентов государственных доходов уходит на непродуктивные цели. Кошмар.
Кстати о «народном автомобиле». Реализацию проекта «машины для каждого» KdF начали в 1938 году, построили огромный завод, возле которого появился новый город для рабочих с нестерпимо пафосным названием Штадт дес КдФ-Вагенс бай Фаллерслебен. Потратили почти сто семьдесят миллионов марок. Причем большая часть этих средств была собрана с подданных Германии в качестве аванса за автомобили, предполагавшиеся выпускаться в будущем — финансовые операции шли через Трудовой фронт Роберта Лея.
Естественно, никакого KdF в настоящий момент нет и в ближайшее время не предвидится — завод перешел на выпуск военной продукции, кюбельвагенов, танков, амфибий. 340 000 простых немцев вложили свои деньги в этот проект, и нет никакой уверенности в том, что в один прекрасный день они получат свой KdF.
Тем более откуда взять бензин для столь неимоверного числа частных автомобилей? Вы над этим не задумывались? Никто не задумывался!
А вот, доктор Шпеер, взгляните на доказательства того, что партайгеноссе Лей положил в собственный карман около десяти миллионов рейхсмарок из аванса на строительство предприятия. Как вы думаете, откуда у него роскошный особняк на берегу Ванзее? Через его руки ежемесячно проходит сумма до пяти миллионов, выплачиваемых в виде налогов Трудовому фронту — как тут не соблазниться?..
Или, к примеру, рейхсляйтер Рихард Дарре, ваш коллега, министр сельского хозяйства, глава Управления аграрной политики НСДАП, руководитель фермерской организации и прочая. Его идея установить внутренний контроль над ценами за продовольствие, чтобы стимулировать внутреннее сельскохозяйственное производство, в корне не так уж и плоха, — здоровый протекционизм, — но реализация… Реализация весьма своеобразная.
Германия вынуждена импортировать продовольствие, своих ресурсов не хватает. В итоге товары, закупаемые на бирже по текущему курсу за границей, перепродаются на германском рынке по курсу, назначенному господином Дарре. Разница существенная; в отдельные годы может достигать нескольких сот миллионов марок.
Куда идут вырученные средства? Нет, не в бюджет. Всё туда же, на содержание орды дармоедов и бездельников, громко именуемых «политико-аграрным аппаратом», чьи представители отыщутся в любой заштатной деревне. Учат крестьян, как выращивать национал-социалистический картофель и убирать сено в соответствии с идеями партии.
Большевистские колхозы в сравнении с этим бедламом выглядят просто образцом патриархальности — иди и работай, никакой политики! Недаром оккупационные власти додумались сохранить в России стройную и вполне эффективную колхозную структуру: красные знают толк в организации.
Нравится? Тем временем скрытые фонды Дарре, по нашим подсчетам, составляют полмиллиарда. Почти как у Лея. И, безусловно, господин рейхсминистр прикупил средневековый королевский замок в Госларе, где расположил свою многочисленную канцелярию.
— Можете подобрать описанному мною подходящее определение? — бесстрастно спросил Гейдрих, одновременно убирая продемонстрированные документы в папки. — Кратко и ёмко?
— Не уверен, — я помедлил с ответом. — Это даже не коррупция. Нечто большее. Спрут…
— Обойдемся без лирических сравнений, — обергруппенфюрер поморщился. — Помните, я упоминал о запредельных расходах на непродуктивные цели? Незачем далеко ходить, тот же Рихард Дарре блестяще справляется с этим несложным делом. Зачем нам в текущий момент сотни экспериментальных ферм по выращиванию шелковичных червей, соевых бобов и тутовых деревьев? Тогда как эти материальные и человеческие ресурсы следовало бы направить на традиционное сельское хозяйство? Парники, где пытаются вырастить гевею бразильскую?
— Что-о? — мне показалось, я ослышался.
— Да-да, каучуковое дерево. Оно и спасет Германию от острого дефицита каучука. В представлении Дарре и его шарлатанов от аграрного управления.
— Но почему вы…
— Почему молчу? — опередил меня Гейдрих. — Не бью тревогу? Не заваливаю рейхсканцелярию меморандумами, докладными и рапортами? Ответ прежний. Дарре из своих «закрытых» фондов финансирует наших романтиков. Субсидии доктору Альфреду Розенбергу на его исследования в области археологии, например. Часть уходит в руки СС. Кое-что рейхсмаршалу. Вы должны понимать. Это система, бороться с которой невозможно.
— Вы даже не пытались…
— Пытался. До прошлого года. Что было воспринято, в том числе и фюрером, как покушение на сакральные привилегии высшего руководства заниматься любым дорогостоящим идиотизмом. Поэтому мы разговариваем с вами не в Берлине, а в Праге.
* * *
Я остановился в самой отдаленной части Прагербурга, там, где Золотая улочка упиралась в круглую башню Далиборка, построенную в XV веке жутковатую тюрьму королей Богемии и священноримских императоров.
Перед войной крохотные строения Золотой улочки были населены. До 1917 года в доме под номером 22 жил Франц Кафка. Теперь, из соображений безопасности, обитателей этого средневекового квартала переселили в другие районы Праги. Игрушечные домики чернеют провалами окон, поскрипывают на ветерке сорвавшиеся с креплений ставни. Далиборка прямо, правее готическая Черная башня, обширный двор и бывшая резиденция магнатов Лобковичей.
Никого. Даже неприметные личности куда-то подевались, видимо, решили, что в пустующем Прагербурге господину рейхсминистру ровным счетом ничего не угрожает. Разве что голубь уронит каплю на шинель «Организации Тодта». Кстати, униформа OT в нынешнем виде появилась именно благодаря протекторату: когда потребовалось обмундировать сотрудников, распотрошили склады бывшей чехословацкой армии. Отсюда и необычная для Германии темно-оливковая расцветка.
— Ваше превосходительство, господин Шпеер? — я дернулся от неожиданности. Чертыхнулся под нос. Из вечерней тени показалась фигура одной из неприметных личностей. Тот, что повыше и в тирольской шляпе. — Простите, не хотел напугать. Вас ожидают возле королевского дворца. Прикажете проводить?
— Ожидают? Кто?
— Господин обергруппенфюрер Гейдрих.
«Сейчас меня арестуют и посадят в Далиборку», — мелькнула дурацкая мысль.
— Идемте, — кивнул я, отгоняя возникшую в голове несуразицу.
Доверять Гейдриху всецело у меня нет ровным счетом никаких оснований. Очевидно, что правитель Богемии ведет некую свою игру, в которую пытается вовлечь меня, но холодная логика подсказывает: провокацией тут и не пахнет. Настоящие провокации выглядят совершенно иначе, проводятся куда тоньше и деликатнее.
Да и зачем ему это? Смысл? Приказ Гиммлера? Не вижу оснований. Пока с СС не возникало никаких трений, рейхсфюрер не видит во мне сколь-нибудь серьезного политического конкурента, в отличие от партийных хозяйственников или ведомства Геринга.
Предположим, исполняющий обязанности протектора Богемии действительно был искренен. Предположим. Но в чем тогда истинная подоплека вчерашнего разговора? Указать на грозящую катастрофу? Это я и без наставлений Гейдриха предполагал. Он думает, что его собственное спасение всецело и полностью зависит от спасения Германии? Кажется, это уже ближе…
— Добрый вечер, доктор Шпеер, — поприветствовал меня обергруппенфюрер, стоявший возле своей открытой машины с номером «SS-З». Светло-серая, идеально подогнанная по фигуре форма. Фуражка в правой руке. В левой картонная папка. — Как провели день?
— Отвратительно, — не стал скрывать я.
— Понимаю, — Гейдрих невозмутимо кивнул. — Садитесь, едем домой, Лина телефонировала, сообщила, что к позднему обеду порадует нас кудлянками с грибами, сливками и взбитым яйцом. Должны же мы попотчевать гостя истинно богемской кухней? Уверяю, это очень вкусно.
— Не сомневаюсь. Благодарю.
Герберт Вагниц захлопнул дверцу автомобиля, сел за руль. «Мерседес» спустился с холма и вырулил на тихую Королевскую улицу.
— Ваших рук дело, позвольте поинтересоваться? — обер-группенфюрер протянул мне папку с завязанными трогательным бантиком тесемками. — Вернее, вы участвовали в разработке?
На твердой обложке желтоватого картона с обязательным грифом секретности присутствовала бумажная наклейка с машинописным текстом:
«ВАЛЬКИРИЯ».Оперативный план.Утверждено 4 мая 1942 года.
* * *
«Кондор», взревывая прогреваемыми двигателями, стоял на летном поле Ружине. Я отправлялся в обратную дорогу с расширенным составом сопровождающих — два ведущих инженера «Шкоды» и представитель управления BMM, они должны были участвовать в берлинском совещании, назначенном на следующую среду.
В общей сложности я провел в Богемии четверо суток, успев объездить большинство стратегических предприятий в окрестностях Праги. Стоит отдельно заметить, что Рейнхард Гейдрих при мне «сомнительные» темы более не поднимал, однако сделал всё, чтобы я в полной мере ознакомился с обстановкой. Везде наблюдалось примерно одно и то же — межведомственная неразбериха, взаимное перетягивание одеяла между армией и ВВС, раздутые чиновничьи штаты и тихая коррупция.
Впрочем, по сравнению с Германией, здесь еще поддерживалась некая видимость порядка, опять же благодаря обергруппенфюреру, расставившему на ключевые посты представителей «старой кайзеровской школы» в ущерб неустанно навязываемым из Берлина некомпетентным бюрократам из партаппарата.
Гейдрих предпочитал закрывать вакансии по своему разумению, не особо прислушиваясь к рекомендациям из Партийной канцелярии Мартина Бормана. Чем, конечно, тоже вызывал раздражение. Что он себе позволяет?
— Насколько я понимаю, никакого прекраснодушия и самоуспокоенности в ваших выводах нет? — Гейдрих, как гостеприимный хозяин, лично поводил меня на аэродром. — Что собираетесь предпринять по итогам инспекции?
— То же, что предпринимаю в Германии, — ответил я. — Тотальная реорганизация всей системы производства вооружений.
— Ах, реорганизация… — с нескрываемой иронией повторил обергруппенфюрер. — Видно человека из столицы.
— Нет-нет, это вовсе не то, о чем вы подумали! — я даже руками замахал. — Сейчас покажу. Дайте карандаш с бумагой!
Поскольку перед отлетом мы находились в комнате для официальных делегаций Ружинского аэродрома, требуемое отыскалось без проблем. Адъютант Вагниц сунул мне в руки лист мелованной бумаги и перьевую ручку.
Прежде я демонстрировал эту схему фельдмаршалу Мильху, генералам Фромму и Ольбрихту, директорам ведущих промышленных предприятий и даже рейхсмаршалу — благодаря архитектурному образованию и привычке мыслить в трехмерном пространстве организационный план был представлен в перспективе и объеме.
— Вертикальные линии, — торопливо объяснял я, — это готовая продукция. Танки, самолеты, подводные лодки, бронетранспортеры и так далее. Кольца вокруг этих столбов — комплекты материалов и техники, необходимых для конечного результата. Производство, сведенное воедино: подшипники, электротехника, кованые и литые изделия, оптика. Управляют системой не государственные чиновники, а непосредственно руководители предприятий — связи налаживаются напрямую. Отсюда стандартизация продукции, мгновенный обмен техническими усовершенствованиями и новшествами, разделение труда. Плюс комитеты по отдельным видам вооружений, каждый занимается строго своей сферой, не распыляя сил. Понимаете?
— Неплохо, — кивнул Гейдрих. Вагниц заинтересованно поглядывал из-за плеча шефа. — Впрочем, идея не нова, «самоответственная промышленность» Вальтера Ратенау, Первая мировая — я читал исследования. Однако в наших условиях выстроить такую структуру практически невозможно. Как вам удалось?
Я тяжко вздохнул. Это-то и было самым трудным. «На ура» концепцию «столбы — кольца» воспринял только Эрхард Мильх, уяснив, что перспективы запланированного развития авиации (без излишеств, конечно) становятся вполне достижимыми — никто не станет гнаться одновременно за пятью заказами, как это было раньше; высвобождающиеся мощности можно бросать на другие проекты. Но вот остальные… Больше всего мне досталось от флотских консерваторов во главе с генерал-адмиралом Карлом Эрнстом Витцелем, начальником Управления военно-морских вооружений. Как так, унификация с остальными родами войск? Или вы, Шпеер, думаете, что танковый перископ и перископ для субмарины — это одно и то же? Уломать моряков удалось с трудом, но они по-прежнему питали к моим идеям недоверие.
Обергруппенфюрер, наоборот, моментально сообразил, что к чему. Поинтересовался кратко:
— Штат?
— Двести восемнадцать человек министерских чиновников, остальные разбросаны по предприятиям, — не без гордости сообщил я. — То есть разумный минимум.
— Далеко пойдете, доктор Шпеер, — неопределенным тоном сказал Гейдрих. — Ухитрились сломать устоявшуюся систему, причем за рекордно короткий, олимпийский срок. Поздравляю.
Из вежливости обергруппенфюрер не упомянул, что достичь подобных результатов можно было только после речи Гитлера в Министерстве авиации 13 февраля и уж особенно после 21 марта, когда я, окрыленный открывавшимися возможностями (и одновременно немало рискуя), подсунул фюреру на утверждение неопределенно-расплывчатый документ, в котором решающую роль имела одна-единственная фраза: «Любые интересы немецкой экономики должны быть подчинены необходимостям производства вооружений».
Гитлер был в хорошем расположении духа и подписал, фактически не глядя, тем самым окончательно развязав мне как рейхсминистру вооружений руки и предоставив всю мыслимую экономическую власть. Этим-то указом я и козырял в трудных ситуациях, действуя так, как считал нужным, не оглядываясь на замшелые регламенты, установления и инструкции.
— Время, время, — Рейнхард Гейдрих взглянул на часы. — Три минуты одиннадцатого. Что ж, доктор Шпеер, весьма рад был с вами пообщаться. Вынес для себя много полезного.
— Благодарю, господин обергруппенфюрер. Передайте поклон госпоже Лине.
— До встречи, доктор.
И снова, снова никакого «Хайль Гитлер!».
Вот вроде бы и всё, рабочий визит в Прагу завершен. Командир Найн ждет. Что конкретно я «вынес для себя» из этой поездки, пока сказать затрудняюсь, но давешняя вечерняя беседа с Гейдрихом по-прежнему меня тревожит. Что он хотел сказать на самом деле? Каков скрытый подтекст?
Я шагнул к забранной роскошным зеркальным стеклом двери, выводящей на летное поле, но задержался. Подумал секунду. Обернулся.
— Знаете, — сказал я, — если угодно взглянуть на методы моей работы, приглашаю на совещание в министерстве. Двадцать седьмого мая, в среду, десять утра. Приглашение неформальное, но почему бы руководителю РСХА не ознакомиться поближе с насущными проблемами промышленности Рейха? В конце концов, экономическая безопасность также входит в сферу ваших прямых служебных обязанностей и вы должны быть осведомлены, так сказать, из первых рук. А не только по сводкам и докладам подчиненных.
В голубых глазах обергруппенфюрера на мгновение промелькнуло что-то… Что-то непонятное, странное. Не то удовлетворение, не то искорка азарта. Впрочем, Гейдрих обладал изумительной выдержкой. Ответил с вальяжной ленцой, но крайне учтиво:
— Это было бы любопытно, доктор. Хорошо, если не отвлекут насущные дела, я непременно буду. Неофициально. Доброго пути.
И коснулся двумя пальцами козырька фуражки.
* * *
Вырулив на полосу, «Кондор» замер на несколько секунд. Второй пилот, обер-лейтенант Вилькендорф, выглянул из кабины, окинув немногочисленных пассажиров строгим взором, — все ли пристегнулись? Над горами Рейзенгебирге грозовой фронт, возможна ощутимая болтанка при наборе высоты.
Взлетели, самолет развернулся к северу — на Берлин. Я открыл замочки лежавшего на коленях портфеля, извлек подшивки с документацией, положил на столик. Но первым делом обратился к папке с надписью «ВАЛЬКИРИЯ», любезно оставленной мне Рейнхардом Гейдрихом.
Теоретически, как рейхсминистр, я имел допуск к документам столь высокой степени секретности, но, как это у нас водится, никто не удосужился ознакомить меня с оперативным планом, разработанным на случай возникновения в стране внутренних беспорядков или чрезвычайных ситуаций (крупные аварии и катастрофы наподобие разрушения плотин с затоплением обширных территорий, высадка вражеского десанта, вооруженный мятеж и прочее). Я обязан был знать, какие действия следует предпринять при объявлении «Дня W» и как защитить промышленное производство.
В целом что-то подобное я и рассчитывал увидеть. Мобилизационный план, быстрая концентрация всех находящихся на территории Германии вооруженных и вспомогательных частей; ага, вот и параграф по «Организации Тодта», касающийся меня напрямую. Возможно, запроси я документы по «Валькирии» в соответствующих инстанциях, план мне предоставили бы без лишних проволочек, но бюрократическая паранойя снова победила — никаких лишних глаз! Секретность превыше всего!
Ну что ж, кто предупрежден, тот вооружен. По крайней мере, теперь я представляю, как будет формироваться «внутренняя оборона» государства и что обязан буду делать я лично. Остается открытым вопрос — зачем обергруппенфюрер Гейдрих выдал мне одну из номерных копий «Валькирии»? Что-то не похоже это на обычную заботу и желание облегчить труд министра вооружений.
Очень много «зачем» и «почему» привезу я из Праги в Берлин. Ответы же придется искать самому.
«Кондор» от души тряхануло, в молочной мути облаков блеснула малиновая вспышка. Гроза.
Шторм почему-то не вызвал во мне никаких эмоций или опасений, сейчас я не боялся разделить судьбу доктора Тодта. Как говаривал Мильх, отслуживший всю Первую мировую в артиллерии, а затем в авиации, дважды в одну воронку бомба не падает — этой аксиомы придерживались все фронтовики, и у меня нет оснований им не верить.
* * *
Гейдрих, выполняя обещание, прилетел в столицу рано утром 27 мая 1942 года, причем не бортом правительственной эскадрильи, положенным ему по чину, а в одиночестве, на собственном Heinkel He.100 — самолете, выпущенном крошечной серией в 25 экземпляров, да так и не принятом к массовому производству два с лишним года назад.
Как офицер запаса ВВС обергруппенфюрер получил одну из этих машин в личное пользование — поговаривали, в качестве компенсации за поступивший от Генриха Гиммлера категорический запрет участвовать в боевых действиях: летом 1941 года штурмовик Гейдриха сбили русские и он едва не попал в плен, после чего летная карьера завершилась окончательно.
Исполняющего обязанности протектора Богемии встретили на военном аэродроме Берлин-Гатов сотрудники аппарата РСХА и привезли к нам, на Паризерплац — как и предполагалось, визит выглядел сугубо частным, без соблюдения обязательного протокола, всегда меня безмерно раздражавшего.
После 11 утра, когда конференция была в самом разгаре, я заметил, как к Гейдриху стремительно подошел незнакомый мне офицер СС и начал что-то шептать на ухо. Лицо у него было напряженное, брови сдвинуты.
Минуту спустя мне переправили записку.
«Приношу извинения, доктор. Только что сообщили, в Праге убит статс-секретарь и гауляйтер Судет группенфюрер Карл Франк. Вынужден откланяться, я обязан незамедлительно вернуться в Богемию.PS: предположительно, бандиты охотились не за Франком. Утром он ехал в моей машине».
Рейнхард Гейдрих поднялся со своего кресла в дальнем углу и быстрым шагом покинул зал заседаний.
Назад: I. Ближний круг
Дальше: III. Враждебное небо
