Мартышка залезла в ее тайник. Джейн держала его под кроватью в коробке, прикрыв ворохом старых колготок. Соседка выволокла из-под кровати коробку, вытряхнула содержимое на пол и все перерыла. Возмущенная Джейн кинулась собирать свои вещи. Здесь была книга – та самая, украденная для ламии, – которую Джейн на днях собиралась вернуть в библиотеку, были кредитные карточки и визитки, которые она стащила у Гальяганте, трубка, гашиш и детское масло, хранимые про запас, пока у нее не найдется время и уединение, и несколько дорогих для нее предметов времен Гвен и Питера. Ничто не пропало. Мартышка вынюхивала информацию.

В коробке не было ничего, что приоткрыло бы Мартышке ее секреты. Джейн прятала свои вещи не из боязни, что они выдадут какие-то ее тайны, но потому, что они имели для нее особую ценность, и ей не хотелось, чтобы кто-нибудь шарил в них своими грязными лапами.

Злость злостью, но к ней добавлялось тревожное ощущение неуюта. Что-то близилось. Мартышка явно затевала какую-то пакость. Джейн знала, как работают мозги у ее соседки по комнате, – произошедшее было нехорошим звоночком.

В коридоре раздавались взрывы хохота. Прочие хабундинки украшали двери тисовыми венками. Позже они раздерут на части кабанью тушу и обрызгают кровью все притолоки. Джейн не собиралась присоединяться к ним. Мрачное настроение последних дней не располагало к подобным радостям. Тьма и холод глубоко запустили когти в ее нутро. Зима еще никогда не тянулась так долго.

Она задернула занавеску, скинула одежду, облила себя спереди детским маслом и размазала его по телу. С третьей спички удалось раскурить трубку с гашишем. В ее рассеянном состоянии потребовалось чуть ли не полчаса, чтобы перенестись туда-нибудь.

– Расскажи про себя.

Она в сумерках догнала идущую по берегу реки мать. Джейн неловко сцепила за спиной руки. Мать размашисто шагала с ней рядом, ее руки были скрещены на груди. Ни та ни другая не решались прикоснуться друг к другу.

– Ну… Я работаю косметологом. Мы с Фрэнком в итоге разошлись семь лет назад. Теперь я в основном одна. – Она отрывисто рассмеялась. – Сомнительная формулировка, а? Еще служу добровольцем в больнице.

– Ах, мама.

Джейн смотрела на мелькающие под ногами камни, на кучи плавника, битого стекла и пластиковых бутылок, отмечающие границу слабого речного прилива. Ей хотелось спросить мать о стольких вещах: что ты чувствовала, когда я пропала? Что, по-твоему, произошло? Искала ли ты меня, и где искала, и когда наконец сдалась? Но почему-то она не могла задать ни один из этих вопросов. Не находила подходящего момента.

– Это новая блузка? – спросила вдруг мать.

– Да, а что-то не так?

– Ничего. Почему всегда что-то должно быть не так? Только не кажется ли она тебе несколько простоватой? Ты бы так мило выглядела, если бы придавала немного больше значения вещам и косметике. Сложение тебе позволяет.

– Послушай, у меня куча поклонников, я отнюдь не страдаю от недостатка внимания. Давай не будем в этот раз про косметику.

В тоне матери прорезались острые нотки.

– Ты ведь не позволяешь им пользоваться твоей слабостью, правда? Единственное, о чем я жалею, что не сберегла себя для свадебной ночи. Не смотри на меня так. Если позволить им делать с тобой, что им хочется, они не станут уважать тебя после. Даже твой отец. Я убеждена, что если бы только… ладно, неважно.

Таинственный в сумраке танкер разгружал нефть на другой стороне реки. Мать и дочь остановились, стали смотреть.

– Мама, я тут думала. Может, тебе не стоит столько пить?

Мать глядела на танкер, не говоря ни слова.

– Послушай, мам. У меня, наверное, некоторое время не будет возможности навещать тебя. Сессия на носу. Я буду страшно занята. Может, мне не удастся прийти снова, пока зима не кончится. Как-нибудь весной.

Мать покачала головой, по-прежнему не слушая.

– Эти сны так утешают меня, – сказала она. – Ты не представляешь. И хотя я знаю, что они не настоящие, все-таки я чувствую: на каком-то уровне они реальны. Боюсь, я не совсем ясно выражаюсь.

– Это не сны, мама.

– Тсс, Джейн.

– Однажды я приду сюда по-настоящему. Я работаю над этим сейчас, учусь всему, что можно. Однажды я вернусь домой.

– Нет. – Мать Джейн начала тихонечко плакать. – Нет, не надо. Не делай этого со мной.

Джейн захлестнул неописуемый прилив любви и вины. Не думая, она протянула к матери руку и сбросила бутылочку с маслом. Та полетела через всю комнату, и все так перепачкалось маслом, что у Джейн на уборку ушел не час и не два.

– Встань, старый камень!

Профессор Немезида рубанула ясеневой палочкой по серому обломку скалы. Палочка разлетелась в щепки. Студенты семинара затаив дыхание склонились над рабочим столом.

Камень зашевелился и потек вверх, обводы его поплыли. На полдороге он снова неподвижно застыл – полуоформившееся нечто, для наметанного глаза представлявшееся смещением в сторону антропоморфности, но не более.

– Что мы только что доказали? – вопросила профессор, смахнув обломки палочки на пол.

Ее пронизывающий взгляд шарил по лицам студентов. Никто не хотел встречаться с ней взглядом.

– Мисс Зеленые Зубы. Отвечайте немедленно.

– Что камень крепче дерева, – рискнула ответить Дженни. Профессор довольно часто довольствовалась тавтологией, если та была высказана достаточно остроумно.

– Это определенно неприменимо к черному дереву и пемзе! – рявкнула Немезида.

Студенты съежились, оглушенные гнилостно-мясным запахом ее недовольства.

– Мисс Олдерберри. Отвечайте не задумываясь.

– Мы продемонстрировали, что все – живое. – Немезида нахмурилась, и Джейн быстро поправилась: – Что жизнь заложена во всей материи. Даже вещи, кажущиеся инертными, таковыми не являются, они просто спят.

– Подкрепите свое утверждение примером.

– Гм, ну, vis plastica, например, – животворные токи. Когда овцы и кобылы стоят на лугу к ним спиной, они беременеют новой жизнью. Когда токи обвевают поверхность скалы, камень приходит в движение в стремлении к сложной форме и собирается в образы неуклюжих зверей, черепов и костей и свернувшихся змей, которые невежды принимают за окаменевшую древнюю жизнь. А после того как эти токи уходят и их оживляющее влияние пропадает, присущий камню обычный замедленный обмен веществ возвращается и камень снова впадает в дрему.

– Как это доказывает вашу мысль?

– Ни во что нельзя вложить свойства, не присущие этому предмету изначально. Фиолетовый свет, пропущенный через красную линзу, можно сделать красным путем изъятия синего компонента. Но тот же луч не пройдет через желтую линзу, ибо желтый в нем не заложен. Таким образом, в камне должна быть заложена жизнь, коль скоро его можно заставить, хотя бы временно, двигаться и жить.

Профессор Немезида круто обернулась к девочке-зимородку.

– Мисс Клюнь-Немножко, предположим, vis plastica не отвернет от скалы, а, напротив, станет дуть на нее день за днем, какие знакомые формы жизни она породит?

– Горгулий и каменных ползунов.

– Обоснуйте свой ответ.

– Как было только что сказано, вещи действуют в соответствии со своей природой. Новая жизнь сохранит каменное тело и привычное мышление. Что включит в себя приверженность вертикальным поверхностям, определенную замедленность процессов и…

Класс, где проходил семинар, был невелик, а радиаторы выставлены на полную мощность. Они дребезжали и стонали от напряжения, вырабатывая столько жара, что окна запотели и потекли. Воздух тоже был спертый. Джейн дождалась, пока преподавательница отвернется, и, прикрыв рот рукой, зевнула.

Потревоженная невесть каким внутренним чувством, профессор неожиданно напряглась. Затем сурово посмотрела через плечо на Джейн. Водянистые с розовыми обводами глаза Немезиды сделались вдруг жесткими.

– Извините, я… – начала Джейн.

Она осеклась. В комнате было пусто. Тепло улетучилось. Исчез бледный свет зимы, заглядывающий в окна, уступив место слишком широкой и темной панораме теряющихся в бесконечности крыш. Фактически это была вообще не та комната. Джейн находилась в гостиной аспирантской квартиры на верхнем этаже Бельгарда. Низко над горизонтом пылал углями индустриальный закат.

Стояла ночь.

Джейн оцепенело поднесла руку к оконному стеклу. Оно оказалось ободряюще прохладным и твердым.

«Соберись, – сказала она себе. Потом: – Что я здесь делаю?»

– Джейн, – произнес кто-то. – С тобой все в порядке?

В оконном стекле рядом с ее собственным отражением возникло еще одно, сначала бледное и расплывчатое. Оно рябило, приближаясь, и оформилось сперва в череп, затем в лицо, точеное и красивое; глазные впадины казались темными в свете флуоресцентных ламп, льющемся с потолка. Зрение подменыша резко сфокусировалось на нем.

Это была Гвен.

Джейн, ахнув, резко обернулась. У нее за спиной стояла вовсе не Гвен, а Сирин. Джейн снова оглянулась на окно, но больше не могла различить лицо Гвен в отражении Сирин.

– Святая вода! – Подруга взяла ее за руку. – Да что с тобой такое?

– Я…

Повернувшись к окну спиной, Джейн скользнула взглядом мимо пустых банкеток в сторону коридора, где гомонящий поток преподавателей и студентов втекал через массивные двери в лекционный зал Лесного царя.

– Немезида вышвырнула меня со своего семинара. Ничего не помню. Наверное, полдня потеряла.

Только теперь она осознала, как отразилась на ней вспышка профессорского раздражения, и пришла в ярость. Все, что она делала с того момента – учебные занятия, встречи с друзьями, – было украдено.

– Вот сука! – пробормотала она. Затем добавила еще более сердито: – Ну и пес с ней! Черт подери ее натрое после полуночи!

– Вот и молодец. – Сирин накинула аспирантский капюшон Джейн на голову и втащила ее в толпу. – Прикинься важной цацей. Вряд ли кто-нибудь занимается отловом зайцев, но… – Она рассмеялась. – Ты когда-нибудь в жизни видела столько твида?

– Непохоже, чтобы они нарочно. – Девушки без приключений миновали створки из красного дерева. – Я пыталась… эй, а куда мы, кстати, идем?

Джейн предпочла бы места в верхней части амфитеатра, поближе к краю, где меньше всего вероятность навлечь на себя внимание, но Сирин протащила ее вниз к пятому ряду слева в тени возвышения, сразу за преподавательскими местами. Позади кафедры на складных стульях терпеливо восседали деканы университета, словно вороны на заборе.

– Это лекция по глубинным основам, глупенькая. Я говорила тебе о ней за обедом, уже не помнишь?

Джейн помотала головой. Не обращая внимания, Сирин продолжала:

– Эту лекцию читают только раз в десять лет. Остальное время лектора держат в катакомбах, запечатанными в кувшин с оливковым маслом.

– Да ладно.

– Серьезно. Я знакома с лаборантом, который помогал его процеживать.

На кафедру поднялся козлорогий администратор. Он откашлялся.

– В натурфилософии героев очень немного. Однако сегодня я представляю вам не просто героя, но воина, настоящего ученого-берсерка, того, кто предпринял лобовую атаку на самые сокровенные тайны Богини. Когда он и его товарищи двинулись на приступ ее цитадели, они знали, что эта попытка может уничтожить не только их самих, но также верхний и нижний миры. Но это ни на миг не отпугнуло их. Ибо они обладали мужеством убеждений. Их вела интеллектуальная честность. Только один из этого славного отряда вернулся. Теперь он стоит перед нами. Есть ли такие, кто меньше нуждается в представлении, чем мой выдающийся коллега? Позвольте представить вам самого великого из ученых, живое интеллектуальное сокровище и прекраснейший образец в нашем собрании… – (Сирин ткнула Джейн локтем в бок.) – профессора Тарэппла.

В громе последовавших за этим аплодисментов он изящно ретировался на пустой стул, а на помост поднялась сморщенная фигура.

Даже для кафедры глубинных основ, которая, согласно весьма распространенному мнению, довела концепцию свободных искусств до крайности, профессор Тарэппл представлялся фигурой весьма гротескной. Он выглядел как скрюченный огарок: иссохшее, спекшееся туловище с обугленными палочками конечностей. Челюсть у него отвисла, поступь была медленной и болезненной – настоящая энциклопедия старческих немощей.

Он нащупал микрофон. Почерневшие пальцы сомкнулись на нем с негромким «бум». Тарэппл поднял выжженные глазницы к потолку. Джейн сообразила, что он слеп.

– Господа, – произнес он, – ученые и власти предержащие. – Голос у него был слабый и писклявый, но усилители разносили его по всей аудитории. Снизу его голова на костлявых плечах казалась огромной, словно арбуз на столбе забора, готовый вот-вот свалиться. Профессор обеими руками вцепился в кафедру. – Мир мы воспринимаем в трех состояниях, каковые часто могут показаться действующими друг другу наперекор. Это… – Он сбился, почти заглох и с усилием продолжил: – Это… это… во-первых, несомненное состояние. То, как видит ребенок, когда хлеб есть хлеб и вино есть вино. Второе состояние – это… – Он слегка покачнулся. – Это согласованная реальность, тот набор договоренностей, согласно которому мы уславливаемся, что хлеб есть пища, а вино есть дух товарищества. – (Послышались редкие вежливые смешки.) – Третье – это исследуемое состояние, то, с которым имеют дело наши коллеги на магических факультетах, взаимодействие сил, каковое они полагают конечной реальностью. – (Более громкий и искренний смех.) – Однако давайте спросим себя, что лежит за всеми тремя? Каково истинное состояние того, что мы могли бы назвать гиперреальностью? – Долгое молчание. – Первый слайд, пожалуйста.

Огни погасли, и из проекционной будки в заднем конце зала донесся отчетливый щелчок. На стене за кафедрой появилось яркое изображение чудовищно огромной морской раковины, висящей над бескрайним океаном. Аудитория хранила молчание.

Профессор Тарэппл нащупал лазерную указку, оставляя пятна сажи на поверхности кафедры. Дергаными, марионеточными движениями он направил указку на слайд. Красная световая точка метнулась к краю экрана.

– Это… – Голова у него задрожала. – Это… это Спиральный замок. – (Ни один из присутствующих в зале не смел вздохнуть.) – Никто, кроме меня, никогда не проникал так глубоко в тайны Богини. Океан, над которым он подвешен, есть само время и, насколько можно определить при помощи нашего несовершенного оборудования, простирается бесконечно во всех направлениях. Следующий слайд.

Щелк. Изображение плавающей в бездне ленты, изогнутой в форме восьмерки.

– Это – лента Мебиуса с одной петлей.

Щелк. Более сложная фигура.

– С двумя.

Щелк. Следующая.

– С шестнадцатью.

Щелк. Стеклянная реторта, нечто вроде перегонного куба, носик которого загибается сам в себя, а затем выходит с дальнего конца, так что его внутренняя поверхность переходит в наружную. Хотя фон по-прежнему отсутствовал, сооружение переливалось отраженными цветами, словно мыльный пузырь.

– Это трехмерный эквивалент первого слайда.

Щелк. Новый мыльный пузырь, бесконечно более сложный.

– Шестимерный эквивалент второго слайда.

Щелк. Третий пузырь, изображение качеством хуже первого и второго слайда.

– Двенадцатимерный эквивалент третьего слайда.

Щелк.

– Снова Спиральный замок.

На этот раз физическая форма явно представляла собой тело высшего порядка в прогрессии, предполагаемой предыдущими слайдами. Попытки проследить его запутанные изгибы вызывали головокружение.

– Вы заметите, как он накладывается сам на себя. Эта рекурсивная многосложность простирается на тринадцать измерений как минимум. Посетитель, пройдя по простой кривой одного-единственного перехода, может оказаться физически вывернут таким образом, что, войдя правшой, выйдет левшой. Однако прохождение данного перехода в обратную сторону не обязательно исправит повреждение; оно может скорее произвести вторую инверсию, в результате которой внешняя поверхность объекта сделается изнаночной: кожа окажется внутри, а потроха, так сказать, снаружи. Но что… что… что это означает на практике? Здесь мы должны предпринять краткий экскурс в область переселения душ – я не стану утруждать вас математическими подробностями, обещаю. – Он подождал смеха, но смеха не было. – Не все вошедшие в Спиральный замок покидают его. Но те, кому это удается, могут с равным успехом возродиться как в будущем, так и в прошлом. Было… было продемонстрировано, что в каждый отдельно взятый момент может существовать не менее шести инкарнаций личности. Хотя я бы не советовал им встречаться.

Двое или трое из старшего преподавательского состава хихикнули, словно услышав бородатый анекдот.

Джейн с трудом поспевала за ходом лекции. Яркое белое изображение Спирального замка слепило, будто магниевая вспышка. Оно раздувалось и опадало перед ее внутренним взором, словно дышало. Глаза у Джейн пульсировали и болели, когда она пыталась постичь логику его инволюций. Пришлось отвести взгляд.

В бледном отраженном свете слайда все лица казались серыми и собранными, словно их обладатели пребывали в трансе. Джейн обнаружила, что рассматривает профиль Сирин. Сейчас сходство с Гвен казалось сильнее, чем когда-либо.

А может, она и вправду – Гвен?

Мысль была тревожной и мучительной. Но не новой. Джейн уже некоторое время подозревала нечто подобное. Если профессор Тарэппл говорит правду, то вполне возможно, что Гвен возродилась в Сирин. В таком случае заряженные полюса их противоположных судеб неизбежно сведут их на общей орбите вокруг общего рока.

Джейн очень нравилась Сирин. Она была открытая и щедрая и, несомненно, превосходила подменыша интеллектуально. У Сирин имелись задатки блестящего алхимика. Джейн могла многому у нее научиться. Но она не смела вмешиваться в жизнь подруги, если это означало возможное повторение прежней трагедии.

Опять-таки, если Сирин не являлась инкарнацией Гвен, не было никакой нужды избегать ее. Проблема заключалась в том, что способа выяснить это просто не существовало.

Другое дело – Пак.

– Жабоглоты! Ракозадые куцехвостые шмары! Трескоголовые мокропузые ублюдки!

Джейн резко пришла в себя. По всей аудитории слушатели просыпались и будили друг друга. Сидевший впереди Джейн преподаватель из тегов выпрямился, пошатываясь, и всхрапнул. Гном слева провел рукой по своей обсиженной грибами лысине.

Разъяренный профессор Тарэппл прекратил лекцию и поносил своих слушателей.

– Одно-единственное существо – единственное! я! – проникло так глубоко в тайны Богини и вернулось, чтобы рассказать о них. Заклинаю пушечным огнем, святой водой и колоколами, послушайте меня! Я рисковал большим, чем жизнь и разум, чтобы доставить вам эти фотографии. Я… я… я когда-то был молод, высок и красив. У меня были друзья, которые погибли в этой экспедиции и никогда не возродятся. Мы были пойманы и наказаны, и наказаны снова. Я один спасся. Посмотрите на меня! Посмотрите, какую цену я заплатил! Сколько раз я пытался рассказать вам! Ну почему вы никогда не слушаете?!

Он уже плакал.

– Горе мне! – вскричал он. – Увы тем, кто взыскует истины, ибо это самое заветное сокровище Богини! О, она кровожадна и непостижима, и жестока, жестока в своей мести…

Неторопливо зажглись светильники. Аплодисменты были громоподобны.

Теперь Джейн знала, что делать.

Свет в алхимическую лабораторию шел из подсобки, дверь которой Джейн оставила приоткрытой. Под потолком медленно поворачивалось в легких потоках воздуха чучело крокодила. Заряженная и вдохновленная планом, порожденным лекцией по глубинным основам, за каких-то три дня Джейн ухитрилась стащить ключи и оборудование и выкроить время, необходимое для эксперимента.

Она установила аргоновый лазер на лабораторном столе слева от себя, а демонстрационную камеру с пробиркой – справа. В камере имелся монохромометр, совмещенный с фотонным счетчиком. Эти два прибора и оптическое зеркало были основой эксперимента. Задуманное отличалось элегантной простотой.

Задребезжала дверь. Тощая, большеголовая, непомерно высокая фигура смутно различалась сквозь матовое стекло. Джейн открыла.

– Я принес, что ты просила.

Билли Бука, виновато сутулясь, вошел внутрь, благоухая дешевым мылом, импортными сигаретами и вялой надеждой. Он разжал ладонь. Внутри оказалась смятая нашивка первого морского левиафана. Последний раз Джейн видела ее на плече куртки Пака. Кажется, уже тогда она держалась на честном слове.

– Спасибо. – Девушка выдернула из нашивки несколько нитей и сунула их в пробирку.

– Откуда ты знаешь Пака? – спросил Билли.

– А ты откуда?

– Сирин познакомила.

Джейн медленно налила поверх нитей царской водки и запечатала пробирку. Царскую водку полагалось использовать только в качестве растворителя золота и платины, но она прекрасно справилась и с нитками. Джейн потрясла пробирку, наблюдая, как волокна распадаются на завихряющиеся частицы.

– Тогда откуда Сирин знает Пака?

– Просто он из тех, кого знают все, – пожал плечами Билли. – Может, покупала у него священные грибы. Может, он чинил ей велосипед. Он деловой парень. Везде бывает.

Джейн нацелила лазер так, чтобы отраженный зеркалом луч падал точно в демонстрационную камеру на пробирку с препаратом. Размотав шланги, подсоединила концы к охладительному кожуху лазера. Убедившись в их надежности, открыла краны.

– Ну и я тоже.

Щелчком закрепила контрольный образец с физраствором в предметных держателях и захлопнула камеру.

– А-а. – Билли был разочарован. – Слушай, я достал пару билетов на потрошение. Я подумал, может, мы с тобой…

– Нет.

Все на месте. Она ткнула кнопку на лазере и проверила фотонный счетчик. Показания никуда не годились.

Разочарованная, она ответила слишком резко:

– Даже если бы мне захотелось таращиться на такое зрелище – а мне не хочется, – я не пошла бы, потому что после ты захотел бы лечь со мной в постель. А я больше не хочу заниматься с тобой сексом, потому что это только обнадеживает тебя.

Билли молча переминался с ноги на ногу у нее за спиной.

– Почему бы тебе не попросить Линнет-Коноплянку? Судя по многочисленным отзывам, она та еще штучка.

Может, сила тока для лазера выбрана неверно? Она проверила настройки, ища ошибку и надеясь, что причина в чем-то простом. Только бы не накрылась импульсная лампа, тогда она попала.

– Я скажу ей, что у тебя три яйца.

Билли вспыхнул от смущения. Ей не надо было оборачиваться, чтобы понять это.

– Незачем грубить, – произнес он самым натянутым тоном, на какой был способен.

– Ой, но все девчонки… – Обернувшись, она увидела выражение его лица и осеклась. В этих бесхитростных глазах плескались боль и одиночество. Ей в момент стало стыдно. Только сознание того, что он не сможет остановиться, удержало ее от прикосновения. – Ладно, извини, что дразнила тебя. Мир, хорошо? Давай опять станем друзьями.

– Ага, – неуверенно кивнул Билли, и Джейн вернулась к работе.

С другой стороны, если проблемы с хромометром, то она тоже ничего не сможет поделать. Прибор имел фабричную пломбу и продавался как единое целое. Но она видела, как Лэмблэк пользовался именно этим прибором только вчера, и тогда он безупречно работал. Что же она упустила?

Зеркало!

Точно: когда она посмотрела внимательно, на зеркале обнаружилось едва заметное помутнение, которое и вызывало рассеивание светового луча. Джейн поменяла зеркало. Затем включила питание, чтобы опробовать установку. Есть. На сей раз все цифры сошлись. Девушка вынула контрольный образец, вставила образец из Паковой куртки и оставила контрольную камеру открытой. Затем напялила лазерные очки. Настроенные на пятьсот четырнадцать ангстрем, линзы отфильтруют все, кроме рамана, от образца, и она сможет смотреть прямо на него.

– Насчет потрошения… – подал голос Билли.

Возбуждение свободных ионов в растворе вызвало к жизни крохотного оранжевого духа. Он парил в водянистой зелени перед глазами Джейн, словно водоросль, омываемая подводными струями. Жизненный цикл подобных существ неимоверно короток: в возбужденной светом лазера среде они рождались и умирали тысячу раз в секунду. Существо, воспринимаемое как нечто единое, на деле являлось множеством. Движения его представляли иллюзию последовательности того же рода, что и изображение в телевизоре. Оно казалось настолько зыбким, что Джейн боялась дышать.

– Что – насчет?

– Ну, может, теперь, когда у тебя было время обдумать, ты могла бы… в общем, ты знаешь.

Джейн вздохнула, но глаз не подняла.

– Уходи, Билли.

Он еще подождал немного, печально бренча в кармане монетами. И наконец ушел.

Путем многоступенчатой цепи превращений раман постепенно принимал форму существа, наиболее тесно связанного с частицами растворенных нитей. Джейн замерла в ожидании, пока дух претерпевал медленные последовательные изменения, обретая все более знакомые черты. Наконец миниатюрный Пак плотоядно зыркнул в ее пучеглазые очки, облизнул губы и ухватил себя за промежность. Наивно ожидать утонченности от столь примитивного существа.

Теперь, когда дошло до дела, Джейн обнаружила, что боится. Лазер был приспособлен так, чтобы обеспечивать проводящий луч. Она сунула в него микрофон. Нервно прокашлялась. Прошло много времени с тех пор, как она последний раз пользовалась истинным именем Задиры.

– Тетигистус! – выкрикнула она.

Дух подпрыгнул, словно его огрели бичом по спине. С громким треском лопнула импульсная лампа. От розетки завоняло горелым пластиком. Джейн с криком упала на спину, когда лазер закоротило, и вскинула руку, чтобы защитить глаза.

Но дело было сделано. На сетчатке под закрытыми веками ярко и четко сияло остаточное изображение триединого Задиры-Питера-Пака. Глаза их были прозрачны, а кожа цвета слоновой кости. Они лежали, завернутые в белое полотно, с одинаковым выражением собранности и уверенности на безупречных лицах.

Все они были мертвы.

Итак, это оказалось правдой. Задира, Питер и Пак – одно.

Было поздно, и скоростные лифты закрылись на ночь. Джейн сорок пять минут тащилась до дому в местной стоячей кабине. Всю дорогу она не столько думала, сколько переживала. Она надеялась, что, когда наконец так или иначе выяснит правду относительно Пака, это освободит ее. Только теперь, когда он стал для нее запретен, до Джейн дошло, как она безумно хочет его.

Смертельно усталая, она добралась до своей комнаты. День получился длинный, и единственное, чего она хотела, – это завалиться спать.

Через стекло фрамуги и из-под двери сочился свет. Изнутри слышались голоса. Значит, Мартышка вернулась. И у нее был приятель.

«А, – подумала Джейн, – мне уже не сделаешь больно. Хоть ударьте кирпичом по лицу, все равно я ничего не почувствую».

Она открыла дверь.

Над ее кроватью высилась неуклюжая фигура с красными глазами и соломой вместо волос. Он поднял взгляд и спросил с мерзкой ухмылочкой:

– Как жисть, Сорри?

Это был Крысякис.