Глава 9

— Может быть, вы желаете, чтобы я вам позировала?

Он возвышался надо мной, как башня, и его склоненное ко мне лицо казалось серым в полумраке. Потом его рука медленно поднялась, а кончики пальцев оказались парящими над моим плечом.

— Вы куда-то ходили, — заявил Ник. В тишине я слышала, как он сглотнул. Потом спросил: — Куда?

— Повидать друга, сэр.

Его брови сошлись в одну линию.

— Друзья? Я помню, что у меня тоже были друзья, да, это-то я помню.

Он провел рукой по глазам и посмотрел куда-то в сторону.

Распрямив плечи, я шагнула к двери студии. Николас последовал за мной.

Я уже находилась в центре комнаты, а Николас же продолжал стоять на пороге, черты его были скрыты тенью, падавшей от меня. Я сняла плащ, и он упал на пол.

— Вы зажжете свечи, сэр?

Николас механически двинулся к столу и начал возиться, нащупывая кремень и свечу, пока наконец не добился своего и не зажег все свечи, которые во множестве были расставлены по всей комнате. И теперь все вокруг озарилось веселым золотисто-желтым светом. Я поставила чистый холст и мольберт, потом подняла с пола кисти и палитру Он внимательно вглядывался в мое лицо. «Что он там видел?» — недоумевала я. Неужели эти не проницаемые серо-стальные глаза видели то же что и доктор Брэббс, — ту же бледность щек и за остренные черты лица? Как он рассматривал меня? Как художник или как мужчина?

Я почувствовала, как кровь в моих жилах заструилась быстрее, когда мой взгляд остановился на его губах. Даже в самые черные и страшные моменты, когда владевшее мною отчаяние грозило сломать меня, в те страшные месяцы, проведенные в Менстоне, воспоминание об этих губах наполняло меня гневом и одновременно сладостным томлением. Теперь я смотрела в лицо реальности. Я продолжала любить Николаса Уиндхэма, и это было мне совершенно ясно, я любила его отчаянно и так же отчаянно ненавидела за то, что он меня оставил.

Я не могла больше лукавить перед самой собой, правда была мне теперь очевидна.

— Милорд, — заставила я себя нарушить тягостную тишину, — Так вы будете меня писать?

Когда он приблизился ко мне, я затаила дыхание. На нем был тот же черный сюртук и та же белая рубашка, что и днем, только небрежно завязанный шейный платок дополнял его наряд. Когда он потянулся за кистями, которые я держала в руках, наши пальцы встретились. Мы смотрели друг на друга довольно долго — может быть, минуту, пока наконец я не заставила себя проскользнуть мимо него к своему насесту. Повернувшись спиной к окну, я посмотрела ему прямо в лицо.

Сначала его движения были нерешительными, возможно, даже неуклюжими. Но вскоре он увлекся и теперь писал со страстью, полностью подпав под обаяние красок, пышно расцветавших на его полотне. Время от времени его взгляд задерживался на моем лице. И, когда наши глаза встречались, я видела в его взгляде смущение или печаль. Он долго и внимательно смотрел на меня, потом с новой силой отдавался работе. Лицо его раскраснелось, но черты были неподвижны. Кисти падали на пол у его ног, и брызги ярких красок оставили пестрые пятна на носках его сапог, Николас не обращал на это внимания.

Я должна была бы почувствовать, что грядет взрыв, потому что его резкие движения свидетельствовали о недовольстве работой, даже об отчаянии. Но я была слишком захвачена своими воспоминаниями и фантазиями.

Меня внезапно и грубо вернула к действительности его вспышка: он схватил холст с мольберта и швырнул через комнату так, что тот ударился о стену.

— Проклятье! — крикнул он.

Я, вздрогнув от неожиданности, вскочила с места, подхватив юбки, а он беспокойно заходил по комнате.

Нервным жестом пригладив волосы, он остановился у окна и теперь смотрел сквозь обледеневщее стекло.

— Мои картины могут поспорить по верности жизни с полотнами Антуана Ватто , и все же мои пальцы немеют, а глаза слепнут, когда я пытаюсь изобразить ваше лицо.

— Мое, сэр?

— Да, ваше, мисс.

Он резко повернулся ко мне, глаза его были похожи на подернутые пеплом уголья, полыхавшие сумрачным огнем. Потом Ник посмотрел на свои руки.

— Почему они не следуют за моей мыслью, за моей фантазией?

Я попыталась заговорить весело, будто ничего не произошло:

— У вас твердая рука, милорд.

Потом я поспешила к брошенному им холсту и подняла его с полу. Глядя вниз на лицо, черты которого пока еще смутно вырисовывались, я заметила линию волнистых волос, таких же черных и волнистых, как мои. Они были немного короче на картине, но богатство цвета и живой блеск даже превосходили мои собственные.

— Лицо без глаз? Без рта? — рассмеялась я. — Неужели я столь безлика, милорд?

Николас смотрел на меня с подозрением.

— Вы насмехаетесь надо мной? — спросил он.

— Насмехаюсь над вами?

Склонив голову, я снова теперь смотрела на полотно.

— Кто бы она ни была, она очень хорошенькая. И я ей завидую.

Он медленно пересек комнату и остановился рядом со мной. Я изо всех сил старалась не сделать шаг вперед и не прижаться к нему, не утонуть в даре, исходившем от его тела. Потому что само его присутствие вытягивало из меня силы, оставляло меня слабой, почти бездыханной и полной томления. В тишине, царившей в комнате, я отчетливо слышала его глубокое дыхание, а взгляд его не отрывался от моего лица.

— Завидуете? — спросил он спокойно, потом дотронулся до моего лица. Николас приподнял пальцем мой подбородок и потянул кверху. Прикосновение его было нежным. Он внимательно разглядывал мое лицо: глаза, в которых блестели слезы и таились все невысказанные слова, которые мне так хотелось произнести, мои полураскрытые в ожидании губы, трепетавшие при воспоминании о его поцелуях, мои щеки, теперь зардевшиеся от смущения…

— Глупое дитя, — сказал он. — Краски на палитре тусклы по сравнению с красотой, которую я ощущаю кончиками пальцев.

— Красотой? Нет, сэр, я не красива. Я даже не хорошенькая.

Легкое движение его пальца заставило меня чуть больше поднять голову. Его лицо склонилось ко мне.

— Вы не боитесь меня? — спросил он мягко, — Нет.

Его глаза всматривались в мое лицо, плечи, руки, возможно, он искал свидетельства моей лжи. Наконец рука его опустилась, он отвернулся.

— С кем вы виделись в деревне? Вы сказали, с другом?

— Да, с другом.

— Это мужчина?

— Да, мужчина.

— А-а… — Он по-прежнему смотрел в окно. — А что, если я запрещу вам видеться с ним снова?

— В этом случае при всем моем уважении к вам я скажу, что это вас не касается.

Я поставила портрет на мольберт и подняла с полу кисти.

— Вы еще будете работать?

— Вы любите его?

Я промолчала. Конечно, я любила Брэббса, но совсем не так, как он предположил.

— Вы выйдете замуж за сына какого-нибудь пастуха и оставите меня?

Он ждал моего ответа — я видела, как напряжены его плечи.

— Мне ненавистна мысль о том, что вы покидаете меня…

В этот момент, равный для меня вечности, когда во мне трепетала каждая клеточка, я продолжала молча смотреть на его профиль, выделявшийся на фоне окна. О, как я любила его в это мгновение! Как я любила за эту ранимость, которую распозна-ла в его тоне, как радовалась невысказанному на-щеку на его привязанность ко мне. Я слышала это в его голосе прежде, тысячу лет назад.

Не было ли слишком большой самонадеянностью рассчитывать, что искра любви ко мне, согревавшая некогда его благородное сердце, разгорелась вновь?

От этой мысли у меня закружилась голова. Неужели где-то глубоко в его сознании таилось воспоминание о том, что мы когда-то испытывали друг к другу, и теперь эта память постепенно возвращалась к нему, пробивалась к поверхности? И я решила узнать это.

— Я подозреваю, что Уолтхэмстоу — тоскливое место, где человек чувствует свое одиночество, верно?

— Это настоящая тюрьма, мисс. Вы правы, здесь очень одиноко.

— Вам надо чаще выходить из дома.

— И дать сплетникам новую пищу для болтовни? Я так не думаю.

Он мягко улыбнулся мне.

— Но ведь вы ходите в таверну с Джимом пропустить стаканчик. Вы находите это место прият ным?

— Нечасто.

— В таком случае зачем вы туда ходите?

Он пожал плечами с беззаботным видом, и я подумала, что этот разговор никуда нас не приведет. И решилась сделать более прозрачный намек — Вы ходили туда, чтобы избавиться от общества своей жены?

Губы его сжались.

В эту минуту я спросила себя: ане сказать ли ему, кто я, не признаться ли во всем, не объявить о цели своего возвращения? Однако от одной этой мысли мне стало страшно.

Ведь, в конце концов, я была для него незнакомкой. Он не помнил сейчас о чувствах, которые когда-то нас связывали, и заподозрил бы у меня заднюю мысль. Я не могла рисковать возможностью находиться рядом со своим ребенком.

К тому же для Николаса Уиндхэма я умерла А вдруг действительно его психика стала столь шаткой, что он был способен поверить в то, что его преследует призрак его умершей жены? Как он может отреагировать на мои признания?

Чтобы возродить любовь, которую он некогда питал ко мне, требовалось время. Пока я находилась за тяжелыми замками в Ройал-Оуксе, я не раз видела, как не слишком устойчивая психика больных полностью ломалась от прикосновения нетерпеливой руки или одного невпопад произнесенного слова.

О, нет, я не могла так рисковать. Я не стала бы так рисковать ни за что на свете. Однажды я уже потеряла его, и пустота, образовавшаяся в моей душе, ввергла меня в отчаяние.

Сложив на столик его кисти, я пожелала Николасу доброй ночи. Он не ответил и, когда я выходила из комнаты, продолжал смотреть в окно.

Следующие несколько часов я провела в своей комнате. Поспешно осмотрев свои вещи и не обнаружив признаков вторжения, я пришла к выводу, что среди моих вещей не было ничего, что дало бы основание снова поместить меня в злополучную лечебницу в Менстоне. Свидетельство моего пребывания там я носила на себе. Над локтем у меня было выжжено клеймо.

Сидя во французском кресле, обитом гобеленом, я смотрела на трепетный бледный свет свечи на моем туалетном столике и слушала, как Уиндхэм меряет шагами свою комнату. Когда он, подобно леопарду в клетке, начинал расхаживать по комнате, у меня возникали такие же опасения, как у его сестры. Время от времени он что-то произносил, и я напрягала слух и задерживала дыхание, ожидая, что ему ответят. Но отвечали ему только стон ветра и царапанье обледеневших веток по оконному стеклу.

В полночь ветер стих, и за окном воцарилось безмолвие, столь же тягостное, как мрак.

Задремала ли я? Скорее всего, да. Странный шум разбудил меня. Соскользнув со стула, я смотрела на ручку своей двери, медленно повернувщуюся направо. Я посмотрела на ключ, лежавший на моем туалетном столике, и затаила дыхание.

Замок не поддался.

— Кто там? — крикнула я.

Слова мои прозвучали как эхо, поднимающееся из глубины колодца.

— Ответьте же! — выкрикнула я снова. — Милорд, это вы?

Дверная ручка, тускло поблескивая, повернулась налево в исходное положение.

Я так напрягала слух, что казалось, не выдержат барабанные перепонки. Вот наконец-то! Движение в холле. Я схватила ключ и бросилась к двери. Один поворот ключа, и замок заскрежетал и поддался. Я распахнула дверь настежь и не увидела никого.

Как это могло случиться?

Вернувшись в свою комнату, я взяла свечу. Я торопливо шла по темному коридору, прикрывая бешено пляшущее пламя рукой, миновала закрытую дверь комнаты милорда и вошла в детскую Кевина. Держа свечу высоко над его кроваткой, я с облегчением убедилась, что мальчик мирно спит, и его присутствие несколько умерило мою панику. Я пошла на цыпочках к двери Би. Она лежала в свей постели, неподвижная, как труп на катафалке. Возможно, я поддалась игре воображения. Возможно, мне просто привиделось во сне, что кто-то ломиться ко мне в комнату, как раньше я сообразила, что кто-то стоял у пруда. Вне всякого мнения, я слишком поддалась россказням Полли привидениях.

Вернувшись в холл, я остановилась в нерешительности. Я подумала было постучать в дверь Уиндхэма, уже подняла руку, чтобы сделать это, но тут дверь распахнулась.

Я уже видела прежде безумие. Мне довелось испытывать ужас. Но выражение лица милорда в то время, как он приблизился ко мне, не было похоже ни на то, ни на другое — выражение его лица было пугающе знакомым.

Свеча выскользнула из моих пальцев, когда я отпрянула назад. Мои руки поднялись в попытке защитить себя — увы! Слишком поздно! Его пальцы сомкнулись на моем горле, холодные и сильные, как стальные клещи.

По какой-то случайности свеча, упавшая к моим ногам, продолжала гореть, и от нее кольцами поднимался вверх черный дым. Уиндхэм толкнул меня к стене и зашипел:

— Если я не убил тебя прежде, то убью теперь! Боже, как ты мне отвратительна! Ради всего святого, если мне все равно придется гореть в аду, то я хочу покончить с этим безумием теперь же, Джейн!

Джейн!

Хотя его пальцы впились в мое горло, я ухитрилась выкрикнуть:

— Николас, я не Джейн! Не Джейн! Джейн умерла. Она мертва!

Я задыхалась, с трудом набирала в грудь воздух.

— Пожалуйста! Я Мэгги! Мэгги! Боже, помоги мне!

В мгновение ока взгляд Николаса прояснился Он тряхнул головой.

Его руки так внезапно отпустили меня, что я упала на колени. Когда наконец подняла к нему лицо, я не знала, чего мне ждать. Опустившись рядом со мной на одно колено, он схватил меня за плечи и встряхнул.

— Она была здесь. Я видел ее из своего окна. Я слышал ее голос в этом коридоре! Я ощущал запах ее духов. Говорю вам, я видел ее. Джейн здесь. Она жива! Ради Бога, почему никто из вас мне не верит?

Прежде чем я ответила, он поднялся и направился в свою комнату. С трудом встав на ноги, спотыкаясь, я последовала за ним.

Прислонившись к двери, я беспомощно наблюдала, как Николас поднял с полу подбитый мехом плащ и набросил на плечи.

— Что вы делаете, милорд? Вы ведь не собираетесь выйти из дома? Ведь уже глубокая ночь…

— Уйдите с дороги!

Рванувшись к двери, он отстранил меня и сказал:

— Клянусь Господом, что при свете дня я докажу всем, что эта сука, моя жена, вернулась. Клянусь, что к полуночи следующего дня мы оба будем гореть в аду!

Стоя в коридоре, я беспомощно наблюдала, как Николас исчез в темноте.

— Безумец!

Напуганная скрипучим голосом старухи, я круто обернулась. Ее худая, сгорбленная фигура отбрасывала в свете свечи странную тень. Выставив вперед острый подбородок, она разразилась злобным смехом, отдавшимся эхом в пустых комнатах, окружавших нас.

— Я вас предупреждала? Разве нет?

Растопленный воск капал на ее узловатые пальцы в то время, как она поднимала свечу повыше, чтобы видеть меня.

— Я вас предупреждала, что он безумец. Он был почти безумен, когда убил ее, а теперь совесть совсем доконала его. Ну и ладно, я говорю, счастливое избавление! Надеюсь, что его душа попадет в ад!

Выступив вперед, я ударила старуху по щеке. Она осела на пол, выставив вперед руку, чтобы защититься от меня.

— Злая девчонка! — закричала она. — Злая, злая девчонка! Я уж сделаю так, что вас уволят за это! Вы поплатитесь! Я уж устрою так, что вам придется раскаяться!

Я рванулась в свою комнату, схватила плащ и вернулась в коридор. В темноте я увидела приближающуюся ко мне знакомую фигуру.

— Боже, что здесь происходит? Ты, старая дура, — обратилась Матильда к Би, — что ты делаешь тут, на полу?

Я схватила Матильду за плечи:

— Позовите кого-нибудь на помощь, Тилли! Надо остановить Николаса.

Я оставила ее в недоумении над скорчившейся на полу старухой.

Выйдя из дома через кухню и плотно запахнув плащ, я оказалась окруженной темной туманной ночью, совершенно нечувствительная к кружению снега и холоду, обжигавшему кожу. В голове моей билась только одна мысль — я должна оградить Николаса от опасности. Утопая в снегу по щиколотку, я заковыляла к конюшне.

Слишком поздно! Николас появился уже на лошади. Поднимающийся ветер трепал полы его плаща. Лошадь чуть не растоптала меня, я шарахнулась в сторону и оказалась в глубоком снегу, а он промчался мимо.

Я кричала, звала его по имени, потом поднялась и побежала настолько быстро, насколько мне позволял глубокий снег и мои собственные силы. Я бежала, пока в моих легких не началось жжение, а ветер настолько резал глаза, что я почти ничего не видела. Я бежала до тех пор, пока не упала, опираясь на ладони и колени и не втянула еще один мучительно жалящий глоток воздуха. Потом поднялась на ноги и снова побежала.

Добравшись до Райкс-роуд, я заметила следы, уводящие в сторону от деревни. Они шли направо.

— Где луна? — спросила я вслух неизвестно у кого.

О! Хоть бы один тоненький серебристый лунный лучик осветил мою тропинку! Я подняла лицо к небу, часто мигая, чтобы избавиться от крошечных хлопьев снега, запорошивших мои ресницы.

— Боже, дай мне силы разглядеть что-нибудь! — взмолилась я, потом двинулась к кладбищенским воротам.

В бархатной темноте чуть поблескивали фигуры ангелов с распростертыми мраморными крыльями. Я напрягала слух изо всех сил и в томительной тишине наконец услышала скрип. Там! За кучей камней напротив памятника. Я заставила себя идти дальше.

Я не сомневалась, что души усопших, похороненных здесь, теперь поднялись из своих земляных постелей и смотрят на меня. В моих висках пульсировала боль. Взобравшись на кучу камней, я огляделась. О! Каким пустынным казался этот последний отрезок моего пути! Как холодно и одиноко, словно во всем мире больше нет ни одной живой души!

Я склонялась под порывами ледяного ветра, мешавшего дышать. Чтобы хоть как-то защититься от его порывов, мне пришлось закрыть лицо руками. Я с трудом продвигалась вперед, поскользнулась, восстановила равновесие и двинулась снова. Вперед! Мое сознание заставляло двигаться онемевшее тело.

И вот я увидела его. Хотя все во мне цепенело от ужаса, я обуздала свои взбунтовавшиеся чувства и, спотыкаясь, бросилась к нему.

Опустившись прямо в снег рядом с распростертым телом милорда, я принялась смахивать снег с его лица.

Что за несчастная судьба привела моего любимого сюда! Глаза Николаса были плотно закрыты, на бледное лицо стал вновь оседать снег. Я не могла уловить его дыхание.

Неужели он умер? Откинув полы плаща, я поспешно прижалась ухом к его груди. Надежда возродилась во мне. Слава Богу, в нем еще теплилась жизнь.

И тут на снегу возле него я заметила лопату и комья коричневой земли, отчетливо заметные на фоне белоснежного покрывала. Дрожащей рукой я отчистила плиту от земли, чтобы видеть надпись на мраморном памятнике.

Джейн!

Я сняла с себя плащ, свернула его и положила Николасу под голову. Я легла рядом и прижалась к нему всем телом, обвила его руками и ногами, ожидая, когда сознание вернется к нему. Наконец раздался слабый голос:

— Ариэль! Ариэль, вы здесь? Я приподнялась и ответила:

— Здесь!

Из темноты и снежных вихрей выступила чья-то фигура. Я изо всех сил пыталась разглядеть лицо человека. Джим. Друг милорда.

Я громко расплакалась, ощущая безмерное облегчение.

— Я здесь, Джим, и Николас тоже. Идите и помогите нам.

Вскоре он уже стоял, возвышаясь над нами.

— Что случилось? — воскликнул он.

— Помогите! Он может замерзнуть…

Джим встал на колени возле нас. Лицо его, мокрое от снега, выражало безнадежное отчаяние. Он горестно покачал головой:

— Милорд предупреждал меня. Мне следовало прислушаться к его словам. Теперь они засадят его в сумасшедший дом. Боюсь, что сегодняшнее происшествие довершит дело. Мне следовало остановить его…

Сердце мое сделало скачок и на мгновение перестало биться. Но я собралась с силами и сказала:

— В таком случае мы им ничего не скажем. Зачем кому-то это знать? — Почерпнув поддержку в его молчаливом согласии, я продолжала: — Мы отведем милорда домой, а потом закопаем могилу и утопчем почву, а снег скроет все следы. Об этом будем знать только мы двое: вы и я.

Говоря это, я пыталась поднять Николаса с земли.

— Если понадобится, я сама оттащу его отсюда. Все, чего я прошу, — это чтобы вы об этом никому не говорили. Клянетесь?

Он потянулся ко мне и схватил меня за руку:

— Почему вы все это делаете?

— Он нуждается в нашей помощи.

— Вы только бередили его раны с тех пор, как появились здесь, мисс. Он сам говорил мне об этом. Давайте-ка берите его за ноги. Я возьму за плечи, и мы…

По внезапному молчанию я догадалась, что что-то случилось. Я подняла глаза и затаила дыхание. В нескольких шагах от нас стоял Тревор. Лицо его было почти скрыто лисьим воротником плаща.

— Скажите ради всего святого, что здесь произошло? — спросил он.

Ни я, ни Джим не ответили. Тревор приблизился, поднял с земли мой плащ и бросил его мне.

— Наденьте его, пока не окоченели. Потом расскажете, что случилось с братом.

Я молчала.

— Очень хорошо. Можете не говорить. Матильда уже рассказала мне о его приступе безумия.

Иди сюда, Джим, помоги мне. Мой экипаж там, за воротами. Мы отнесем его туда.

Они склонились над телом милорда и подняли его. Мужчины осторожно понесли Николаса к воротам.

Я опередила их и села в экипаж. Мне хотелось, чтобы голова Уиндхэма покоилась на моих коленях. Янежно держала его, пока брат считал его пульс.

— Что случилось? — спросила я громко. — Ведь ран у него нет…

— Это болезнь рассудка. Я подозреваю полный коллапс.

Тревор снял мокрые перчатки.

— Я уже давно подозревал, что назревает нервный срыв, хотя, признаю, что и для меня он произошел внезапно. Должно быть, произошло что-то, спровоцировавшее это.

— Он считал, что видел свою жену, — ответила я.

— В этом нет ничего нового. Ник постоянно страдал от этой галлюцинации с момента пожара.

Откинувшись на подушки сиденья,. Тревор сказал:

— Я отправлю письмо доктору Конраду в Лондон, проконсультируюсь с ним. Нужно принять некоторые меры, прежде чем мы поместим Ника в лечебницу.

При этих его словах Джим, сидевший возле меня в каменном безмолвии, вздрогнул. Но не больше, чем затрепетала я, потому что меня охватила настоящая паника.

Мы вскоре прибыли в Уолтхэмстоу. Несмотря на поздний час, окна дома были освещены. Нас поджидали Реджинальд и Матильда, и Полли, и Кейт, и еще с полдюжины служанок, которых я никогда прежде не видела. Я сняла плащ и прикрыла им лицо милорда. Я не могла вынести мысли о том, что он предстанет в таком виде перед любопытствующими и досужими взорами. Я знала их страсть к пересудам, знала, каковы их острые и злые языки. И старалась защитить его от них, насколько это было в моей власти.

Я последовала за Тревором и Джимом в комнату Николаса, но, когда я попыталась войти, Тревор остановил меня на пороге и закрыл дверь у меня перед носом. Я повернулась и увидела плачущую в темноте Матильду.

— Какая жалость… — всхлипнула она, — теперь-то уж они запрут его в сумасшедший дом. Какая жалость!

— Что же могло случиться? — спросила я вслух скорее себя самое, но Тилли ответила:

— После обеда, казалось, милорд был в порядке. Искал вас, мисс, хотел, чтобы вы ему позировали, так я думаю. Он немного выпил с братом и сестрой, потом пошел погулять… И все произошло так же неожиданно, как и в ночь, когда умерла леди Малхэм.

Она шумно высморкалась и продолжила:

— С прогулки милорд вернулся другим человеком. Он казался больным, право слово, больным. Пожаловался на головную боль. Еще выпил, потом пошел взглянуть на Кевина.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и, переваливаясь, удалилась.

На мгновение я устало прикрыла глаза, потом вернулась в свою комнату.