15

Драка была воительницей. До сих пор ее место было в бою, рядом с тем орком, который стал ей мужем, вождем и лучшим другом. Рождение пока еще безымянного младенца здесь, на этой плодородной, но враждебной земле, все изменило. Ребенок был не просто ее сыном или сыном вождя – он был сыном клана. Единственным новорожденным в клане Северных Волков за долгое, слишком долгое время. И, несмотря на непривычный цвет кожи малыша, его все любили. Вдобавок, лишь немногим оркам здесь, в Азероте, не приходилось сражаться чуть ли не каждый день.

Драка разделяла чувства своего мужа относительно Гул’дана, его темной магии и неприятия войны с человеками, однако каждый миг, проведенный в разлуке, стал для нее испытанием. Одно дело – вместе отправиться на бой, зная, что оба могут погибнуть. И совсем другое – ждать в лагере, ничего не зная о происходящем.

Как будто почувствовав тревогу матери, младенец завозился в корзине. Он открыл странные, но очень красивые голубые глазки и потянулся к ней крошечными кулачками. Драка нежно взяла его ручку в свою и поцеловала.

– Это рука когда-нибудь будет бросать копье твоего отца, Громовой Удар, – сказала она ребенку. – Или, может, ты предпочитаешь его могучий топор Секач, а?

Малыш радостно загулил – похоже, его вполне устраивал любой вариант будущего оружия – и беспокойство в сердце матери чуть ослабло.

– Мой драгоценный маленький боец, – промурлыкала она, – ты истинный орк, и неважно, какого цвета у тебя кожа. Мы научим тебя этому.

Ребенок уже заснул, когда шкуру, служившую пологом палатки, резко отбросили в сторону. Это был Дуротан, вспотевший и задыхающийся. Каждая его черта говорила о том, что все пошло прахом – Драка поняла это еще до того, как он успел сказать хоть слово.

На мгновение муж крепко обнял ее и прижал к груди, а потом кратко поведал о том, что произошло. Во время его рассказа Драка молчала, лишь время от времени потряхивая головой. Нет. Нет. Этого не может быть. Оргрим не мог… он бы никогда их не предал. Однако именно это и произошло.

– Вы с ребенком должны уходить, – решительно отрубил Дуротан по окончании рассказа.

Взяв младенца на руки, вождь поднял его – очень нежно, даже в этот критический миг.

– Сейчас же!

Темный силуэт заполнил дверной проем. Чернорук. Он был весь покрыт брызгами крови, но не вооружен. Теперь ему и не нужно было оружие – хватало и клешни на месте потерянной руки. Схватив Дуротана за волосы, Чернорук поволок его из палатки. Ребенок, так и оставшийся в руке отца, заплакал.

– Ты – предатель, Дуротан! – проревел военный вождь.

Все в Драке кричало, что надо наброситься на Чернорука, но вместо этого женщина не сводила взгляда с мужа. Он не стал сражаться – по крайней мере, не с помощью оружия. И она должна была последовать его примеру.

– Нет, – спокойно ответил Дуротан, словно ничто не могло поколебать его уверенность. – Я – тот, кто ценит орков, которыми мы были раньше. Как и ты до сих пор.

– Это время прошло! – сердито рявкнул Чернорук. И затем, уже мягче, добавил: – Теперь мы лишь пища для Скверны.

На лице военного вождя не было ни гнева, ни ненависти – лишь равнодушие и тоска.

Неожиданно для самой себя, Драка вмешалась в разговор:

– Нет, мы нечто большее. Ты – нечто большее. Надежда все еще жива, Чернорук. Не следует идти дальше по этому разрушительному пути.

Сузив глаза, Чернорук взглянул на нее, а затем вниз, на Дуротана. На одну долгую, напряженную секунду все трое застыли неподвижно, и тишину нарушал лишь плач младенца. Затем Чернорук, зарычав, отпустил ее мужа и отшвырнул прочь. Дуротан тут же подскочил к Драке и передал ей малыша. Она судорожно прижала ребенка к груди. Когда Чернорук заговорил, в его голосе по-прежнему не было злобы, однако сердце Драки заныло от отчаяния.

– Не заставляй меня убивать еще больше невинных, молодой вождь.

Женщина еще крепче обняла сына. Ее взгляд метался между мужем и Черноруком. Дуротан выпрямился и расправил плечи.

– Если я сдамся добровольно…

Рука Драки метнулась вперед, схватив мужа за запястье. Ее ногти впились в его кожу – однако Дуротан продолжал смотреть на военного вождя.

– …оставишь ли ты мой клан в покое? Чернорук ничего не ответил. Драка знала, что ему нечего сказать. Пускай он и был военным вождем, но подчинялся Гул’дану. И сам Чернорук это понимал. Он просто откинул полог палатки и замер в ожидании.

«Вождь всегда обязан поступать так, как будет лучше для его клана», – вспомнила Драка.

Она не могла заплакать, ничем не могла показать, что ее сердце разбито. Она должна была выглядеть храброй ради своего мужа.

«К тому же, – решительно подумала она, – я не дам этому закончиться так».

Когда ее возлюбленный повернулся к Драке и заглянул ей в глаза, он увидел там лишь решимость и неиссякаемую любовь. Они были Северными Волками. И они знали, что любят друг друга. Ни к чему было устраивать нежные сцены на глазах у Чернорука.

«Что бы ни случилось».

«Я думала об имени», – сказала она ему.

«Я выберу имя, когда встречусь с ним… или с ней».

«И как же великий Дуротан сможет дать имя собственному сыну, если я не пойду с ним?»

– Как мне назвать нашего сына? – спросила Драка у мужа, огорчившись, но не смутившись, когда ее голос сорвался.

Дуротан взглянул на ребенка. Когда ее супруг с невыразимой нежностью погладил маленькую головку, спокойствие Драки на миг дало трещину.

– Го’эл, – ответил он, и тут Драка поняла: муж не верит, что вернется к ним.

Дуротан ласково провел пальцем по ее подбородку. Затем он развернулся к Черноруку и вышел из палатки и из ее жизни. Однако он не покинул ее сердца.

Какое-то мгновение Чернорук еще смотрел на нее с непонятным выражением, а потом вышел следом за Дуротаном. Могучее копье Громовой Удар, принадлежавшее Дуротану, и Гараду, а до них Дуркошу, упало с того места, где его оставил вождь Северных Волков, тяжело грянув об истоптанную землю.

Медив медленно приоткрыл веки и заморгал. Он помнил обе битвы. В одной он участвовал наравне с Лотаром и Ллейном – маг дрался бок о бок с ними, как уже бывало в прежние времена. Он помнил орков и стену из молний.

Но была и другая – сражение, в котором его друзья участвовать не могли. Прежде, чем он сумел помочь им, Медив был вынужден сразиться с человеком в капюшоне, чей силуэт, казалось, был соткан из самих грозовых туч. С тем, чьи глаза мерцали зеленым огнем.

Маг с усилием прогнал непрошеный образ. Он не сдался. Он поддержал своих друзей. Сейчас он понимал, что снова очутился в Каражане, хотя и не помнил, как попал сюда. Повернув голову, Медив увидел ее.

– Ты.

В груди мага потеплело, и он улыбнулся Гароне. Женщина легонько вздохнула, обрадованная тем, что он очнулся. Медив внимательно оглядел ее. Такая сильная. Такая красивая. И такая гордая, несмотря на все, что ей пришлось повидать, несмотря на то, что с ней сделали.

– Где старик?

– Он попросил меня присмотреть за тобой, – ответила полукровка.

– Вот как? «Благодарю, Мороуз».

Ликование Медива чуть поутихло. Он спросил, почти опасаясь услышать ответ:

– А король?

– Он жив, – уверила его Гарона.

«Слава Свету».

Однако следующие слова Гароны окончательно омрачили его радость.

– Сын Лотара погиб.

«Нет, только не Каллан». Закрыв глаза, Медив горестно вздохнул. Он не слишком хорошо знал мальчика – Лотар всегда держал сына на расстоянии, подальше не только от себя, но и от других. Лишь благодаря доброте Тарии, а не Лотара, Каллану нашлось место в королевской гвардии.

– Я не думаю, что Дуротан знал о засаде, – с чувством произнесла Гарона.

«Интересно, куда она ведет?» – подумал Медив. Вслух он сказал только:

– Согласен.

– Это я настояла на встрече, – продолжала Гарона. Ее темные глаза блестели, словно два озерца, полных сожаления. – Лотар меня возненавидит.

Медив прекрасно знал, что за шесть лет человек может измениться. Он не был уверен, действительно ли Лотар возненавидит женщину орков, сидящую рядом с ним, или нет – поэтому не возразил ей.

– Это огорчает тебя, – заметил он.

– Он великий воин, – продолжила Гарона, и ее щек и чуть налились краской. – Он достойно защищает своих соплеменников.

«А», – подумал Медив. Андуин. Ну что ж, логично. Некоторое время он анализировал свои чувства, а затем принял решение.

– Хороший спутник жизни для орка, – тщательно подбирая слова, сказал маг.

– Я не орк, – возразила Гарона, нахмурившись и покачав головой. – И не человек. Я проклята. Я – Гарона.

Безнадежность и презрение к себе, звучавшие в ее голосе, причинили Медиву боль. Долгую секунду он смотрел на нее, и, наконец, решился.

– Когда я был моложе, – начал Медив, позволяя рассказу литься свободно, – я часто чувствовал себя чужим среди своих сородичей.

Он был частью Кирин-Тора, но не по-настоящему – скорей, их проектом, их любимым зверьком. Оторванный от кровной родни, он стал частью «семьи», состоявшей из двух бесшабашных бродяг. И как следствие их похождений…

– Я путешествовал в дальние страны в поисках мудрости. Мне хотелось ощутить связь со всеми существами, которых я должен был защищать…

Гарона, казалось, превратилась в одно огромное ухо – ее тело напряглось, глаза широко распахнулись, ноздри трепетали при каждом вдохе.

«Орочья концентрация», – подумал Страж, и его сердце сжала горько-сладкая боль, которой он не испытывал уже долгие годы.

– В своих странствиях я повстречался с сильным и благородным народом. Среди них была женщина, принявшая меня таким, какой я есть. Полюбившая меня.

Какая-то его часть не хотела продолжать. Это было его бремя, его величайший секрет и величайшая радость – его и только его. Но на самом деле не так. Так не могло – не должно – было быть. Перед тем, как продолжить, он замолчал, бестрепетно встретившись взглядом с Гароной.

– Это была не та жизнь, для которой я был предназначен, но она кое-чему научила. Если тебе нужна любовь, – мягко произнес он чуть дрожащим от напряжения голосом, – то будь готов странствовать от края до края мира, чтобы найти ее. И даже шагнуть за край.

Некоторое время Гарона сидела, опустив голову. На ее лице, обычно замкнутом, боролись противоположные эмоции.

– Ты оставил свою супругу?

– Иди и отыщи Лотара, – резко ответил он и отвернулся.

Даже сейчас и даже с ней он не мог поделиться этим. Он так много хотел сказать ей, но подходящий момент еще не настал. Может, потом. Если это потом вообще будет.

– Я должна остаться и присматривать за тобой.

Честь. Верность. То, что он так любил в… Медив сжал ее плечо и сказал:

– Это работа Мороуза.

Страж все еще ощущал слабость, но ему хватало сил для того, что нужно было сделать. Поднявшись с кушетки, он начал быстро и уверенно совершать магические пассы, вычерчивая колдовской круг. Не секрет, где Лотар мог сейчас быть. Конечно, частью вернувшейся энергии Медив был обязан лечебным свойствам магического источника. Но часть исходила изнутри, от него самого. Это был результат его выбора. Его решения – после стольких ошибок, несчастий и сломанных судеб – совершить хоть что-то хорошее. Что-то правильное. Что-то настоящее, достойное той, кого он любил так много лет назад: любил, потерял, но не забывал никогда – ни на день, ни на час, ни на миг.

Ему предстояло дорого заплатить за то, что он сейчас делал. Но ничего страшного. Некоторые вещи того стоили.

«Для тебя, любовь моя».

Гарона, замерев, смотрела на вспыхнувший магический круг. Он пульсировал, излучая голубой свет. Взяв в ладонь малую толику магической энергии, Медив слепил из нее маленький, безупречный цветок. Он был прекрасным и изысканным – свет, обращенный в нечто материальное – и все оттенки синевы и лазури мерцали в нем, словно угольки в голубом пламени. Гарона уже видела, как Медив творил магию. Опасную магию, направленную на то, чтобы причинять вред живым существам. Но эта предназначалась лишь для лечения. Для возрождения надежды. Женщина поняла это – как он и предполагал – и ее темные глаза расширились, а взгляд стал мягче, наполнившись восхищением.

– Шагни в круг, – велел он.

Гарона взглянула на него, на круг, а затем медленно, зачарованно, двигаясь с куда большим изяществом, чем все виденные им орки – кроме, пожалуй, одного-единственного, – она повиновалась.

– Это, – сказал он хриплым от наплыва чувств голосом, протягивая ей лучезарный цветок, – мой дар тебе.

Он позволил себе ненадолго насладиться моментом, не показывая Гароне, чего это ему стоило. Она приняла подарок. Зеленые пальцы сомкнулись вокруг стебелька магического цветка с непередаваемой нежностью. Полукровка взглянула сначала на цветок, затем перевела взгляд на Медива.

Маг почувствовал, как на него нисходит спокойствие, и сделал шаг назад. Белый свет, исходящий от магического круга, поднялся вверх, превращаясь в сферу и окружая Гарону безопасным коконом. Его свечение усилилось, стало почти невыносимым для глаз, а затем сфера исчезла – и Гарона вместе с ней.

Медив упал.

Лев Азерота напился вдрызг.

Он тяжело навалился на барную стойку в таверне «Гордость Льва», окруженный пустыми бутылками. Не менее пустой кубок висел в его пальцах. Глаза Лотара были закрыты, так что Гарона поначалу решила, что он отключился.

Она шагнула вперед, стараясь двигаться как можно тише – но все же Лотар услышал ее и открыл глаза. Он не посмотрел на женщину, а уставился в потолок. Гарона начала сомневаться в том, что ей стоило здесь появляться. Возможно, Медив ошибся. Глупо было считать, что человек может испытывать какие-то чувства к орку – особенно к той, на кого легко было взвалить ответственность за жестокое убийство его единственного ребенка.

Но, подумав о словах Стража, Гарона решила, что выскажется, коль уж она все равно здесь. По крайней мере, она будет знать, что попыталась.

– Мне жаль.

Лотар ничего не ответил, и Гарона уже поворачивалась к выходу, когда он, наконец, заговорил.

– Мать Каллана умерла в родах. Я обвинял его в этом. Долгие годы. Я не стану винить тебя.

Он произносил слова куда более членораздельно, чем можно было ожидать, и явно пытался говорить спокойно и непринужденно. Однако Гарона, испытавшая на своем веку столько боли, легко различала в речи других эти резкие, горькие нотки.

Услышав его признание, Гарона широко распахнула глаза. Лотар нес на своих плечах такое бремя… Она шагнула к нему. Лотар сел прямо, а затем сполз с барного стула и отступил назад, когда женщина приблизилась к нему. Гарона остановилась. Он выглядел почти так же жутко, как Медив – смертельно-бледный, не считая раскрасневшихся от выпивки щек. Его глаза покраснели и распухли, тело сотрясала дрожь. Внезапно он крутанулся на месте и швырнул кубок в стену. Тот разлетелся с музыкальным звоном.

Гароне было хорошо знакомо то место, где сейчас пребывал Лотар. Место, где гнев, горе и вина сплетаются воедино в нечистую и мучительную триаду. Сейчас он был, точно солдат без доспехов – ободранный, страдающий, неспособный скрыть свою муку. Гарона снова шагнула вперед, чтобы прикоснуться к его лицу, чтобы хоть как-то облегчить боль, раздирающую его на куски.

– Он был так молод, – шепнул Лотар. Его глаза покраснели от слез.

Гарона прикоснулась губами к бородатой щеке человека, помня о собственных острых клыках, а затем отстранилась, глядя на него.

– За всю свою жизнь, – прохрипел он, – я не испытывал такой боли, как сейчас…

Голос Лотара сорвался на последнем слове, и сердце Гароны тоже оборвалось. Затем он прошептал:

– И я хочу, чтобы она была еще сильнее… Гарона мгновенно его поняла. Всю свою жизнь она, проклятая, страдала от боли. Однако больше всего ранила не физическая боль от сломанных костей или содранной кожи. То была боль, которую не могли смягчить никакие швы, припарки или целебные травы: боль души и сердца.

Не раз она находила утешение и облегчение этих мук в физической боли, которая отвлекала от иных страданий и позволяла душе самой нащупывать путь с спасению. Это работало не всегда, но порой помогало.

Лотар поднял голову и взглянул на нее – и если до этой секунды еще оставался вопрос, любима ли она, и стоит ли ей оставаться здесь, то сейчас он испарился, словно туман в жарких лучах солнца.

Гарона протянула руку и нежно дотронулась до лица воина. Он закрыл глаза, и слезы, теплые и мокрые, потекли из-под плотно сжатых век. Женщина начала медленно погружать ногти в его кожу, готовая остановиться в любой момент, если он не захочет продолжать.

Лотар распахнул глаза, и в их голубых глубинах Гарона ясно прочла желание. Человек поднял руки, притянул ее к себе и прижался губами к ее губам.

А затем боли уже не было.