Глава 6
Когда далеко за полночь Николас вернулся домой, Анна Хендрик встретила его теплой улыбкой. Радость, что Николас снова дома, смешивалась с облегчением, что он жив и здоров. Николас прошелся еще раз по всем борделям Бэнксайда, и Анна беспокоилась, как бы с ним чего не случилось в районе, куда стекался всевозможный сброд.
— Ну, как успехи? — спросила она.
— Да не особо, — он покачал головой. — Один парень в «Антилопе» вспомнил высокого человека с рыжей бородой, но не уверен, что это тот же, что на изображении. Хозяйке «Пса и дуплета» показалось, что она узнала мужчину на портрете, но она настаивает, что у того черная борода.
— А в «Шляпу кардинала» ты заглядывал?
— Да, — Николас оживился, — и есть новости. Эллис скоро выпишут из больницы. Девушка быстро идет на поправку. Искренне надеюсь, что она расскажет мне подробности про Рыжебородого.
— А что Сэмюель Рафф?
— Продолжает поиски, как и я. Мы этого негодяя из-под земли достанем.
Лицо Анны на секунду омрачилось, она подошла к Николасу и обняла его. Ее желание увидеть убийцу представшим перед судом сдерживалось естественным беспокойством.
— Если ты найдешь его, Ник…
— Никаких «если», мы его непременно найдем.
— Ты будешь осторожен? — взмолилась она.
— Не бойся, Анна. Я не хожу без оружия. Рыжебородый не застанет меня врасплох.
Он заключил Анну в объятия и поцеловал, успокаивая.
Сьюзен Фаулер уже покинула комнату Николаса, но он не торопился туда возвращаться. Они с Анной поднялись в ее спальню в передней части дома. Это была большая комната с низким потолком, обставленная массивной мебелью, украшенная драпировками. На стенах были развешаны голландские пейзажи, напоминавшие о родине покойного Хендрика. Как и во всем доме, здесь царила безупречная чистота.
Кровать была мягкой и удобной, и они неспешно предавались любовным утехам под мягкими перинами, а потом лежали в темноте, держась за руки Николас Брейсвелл и Анна нечасто делили ложе. Ни один из них не был готов к постоянным отношениям. Николас был слишком независим, а Анна — все еще замужем за воспоминаниями о Якобе Хендрике. Обоих устраивала близость время от времени, и эти моменты доставляли им наслаждение, не входившее в привычку. Так они сохраняли магию чувств.
— Ник?
— М-м?
— Ты спишь?
— Угу.
Они рассмеялись, Анна игриво ткнула его под ребра.
— Я все думаю про Уилла Фаулера.
— Я тоже.
— Может, он пошел в театр не случайно? Театр — это своего рода убежище, актеров все видят, но в чужом обличье, понимаешь, о чем я? Уилл Фаулер спрятался в театре. Так же, как ты.
— А я прячусь? — с удивлением спросил Николас.
— А разве нет?
Анна знала, что он промолчит. Она много раз задавала Николасу вопросы о прошлом, но он отвечал без подробностей. Родился и вырос на западе страны в семье зажиточного торговца. Отец дал ему хорошее образование, а потом взял к себе на работу. Это позволяло Николасу много путешествовать, и он часто ездил в Европу. Потом он внезапно порвал с семьей, нанялся на службу к Дрейку и отправился в кругосветное плавание. Экспедиция полностью поменяла отношение Николаса к жизни, он на многое стал смотреть философски. Вернувшись в Англию, он распрощался с мореплаванием, перебрался в Лондон и стал работать в театре.
— А чем ты еще занимался, Ник? — полюбопытствовала Анна.
— Когда?
— Ну, после того, как вернулся домой, но до того, как пришел в труппу. Ты же должен был что-то делать.
— Конечно. Я выживал.
— Как?
Николас ответил поцелуем. Эти годы оставили глубокий след в его сердце, но он никогда и никому не расскажет об этом. Анне придется принять его таким, какой он есть. Тихий волевой человек, скромные манеры которого были своего рода маской.
— Давай поговорим, — прошептала она.
— О чем?
— Ты согласен со мной? Насчет Уилла Фаулера?
— Пожалуй…
— А как насчет Николаса Брейсвелла?
— Скорее нет.
— Ох, Ник! — вздохнула Анна и обняла его покрепче. — Мне нравится, когда ты так близко, но временами я задумываюсь: кто же этот человек, которого я обнимаю?
— Я и сам об этом иногда думаю, — признался Николас.
Он нежно поцеловал Анну в губы и погладил темные блестящие волосы. Анна положила голову ему на плечо и тут же почувствовала одновременно умиротворение и возбуждение, а через пару минут нарушила тишину:
— О чем ты думаешь?
— Неважно, Анна. — Голос Николаса прозвучал отстраненно.
— Прошу, скажи мне.
— Не слишком веселые мысли.
— И все же я хочу знать.
— Что ж… Я думал о крахе.
— Крахе?
— О больших надеждах, разбившихся вдребезги. О прекрасных замыслах, коим не суждено сбыться.
— Ты говоришь о своих мечтах?
— Никак ты не успокоишься, — усмехнулся Николас и продолжил серьезно: — Нет, я размышлял о бедняжке Сьюзен Фаулер. Ее планы рухнули. А еще о Сэмюеле Раффе. Крах надежд подорвал его душевные силы. И даже сейчас, когда все вроде бы наладилось, я чувствую в нем глубокую печаль.
Надолго воцарилась тишина, потом снова раздался шепот Анны:
— Ник…
— Я знаю, что ты собираешься сказать.
— Завтра ты можешь вернуться в свою комнату.
— Я так и сделаю, Анна.
Но еще несколько сладостных часов Анна принадлежала ему. Николас обнял ее покрепче и не отпускал, пока усталость не захлестнула его и не утянула в пучину сна.
Ричарда Ханидью до глубины души потрясло известие о том, что ему доверят главную роль в новой пьесе. Уже само по себе выступление в знаменитом театре «Куртина» вызывало трепет, а перспектива дебютировать на этой сцене в роли Глорианы, королевы Англии, наполняла его сердце восторгом и ужасом. Труппа верила в него, и эта мысль помогала мальчику победить неуверенность.
Остальные ученики пришли в ярость, и Фаэторну пришлось безжалостно пресечь их возражения. Больше других был уязвлен Мартин Ио. Этот четырнадцатилетний самоуверенный мальчик, высокий, худенький, последние пару лет исполнял все главные женские роли и считал, что они принадлежат ему по праву. Самолюбие не могло перенести такого удара — только подумайте, такую замечательную роль увел у него из-под носа новичок! Мартин замкнулся в себе и молча наблюдал за развитием событий.
Джон Таллис и Стефан Джадд тоже затаили злобу. Если раньше они просто недолюбливали Ричарда, то теперь просто возненавидели его всем сердцем и мечтали отомстить. Каждое утро, садясь завтракать за один с ним стол, они метали в мальчика полные ненависти взгляды, и от прямого нападения их удерживало лишь присутствие бдительной Марджери Фаэторн. В качестве наказания за то, что негодники связали Дика, хозяйка урезала им порции, так что они ходили полуголодными, а их враг между тем ел от пуза. Ричарду Ханидью всегда доставались самые сладкие куски.
— Убил бы! — пробурчал Джон Таллис.
— Ага, — поддакнул Стефан Джадд. — Самое гадкое, что он еще пытается быть дружелюбным! Будем мы с ним любезничать, как же!
— Это несправедливо, — подытожил Мартин Ио.
Они поднялись в свою комнату и устроили тайное совещание. Мальчики частенько ссорились между собой, но сейчас объединились против общего недруга. Таллис ужасно злился, Джадд изнывал от зависти, а Ио воспринял случившееся как личную обиду. Негодование сплотило их.
В некоторых труппах ученикам выплачивается жалованье, но уэстфилдцы этого не делали. В качестве компенсации мальчикам предоставляли кров, питание, одежду и обучали всему, что может пригодиться в театре. Все было хорошо, пока не появился Ричард Ханидью. Он нарушил соотношение сил в доме Фаэторна и в труппе и должен был за это поплатиться.
— Что же нам делать? — заговорил Таллис.
— Да ничего особо не поделаешь, — признал Джадд. — За него теперь Сэмюель Рафф и Николас Брейсвелл.
— Они ему не помогут, — мрачно заметил Ио.
— Роль нужно было отдать тебе, Мартин, — сказал Таллис.
— Знаю. И я получу ее.
— Как? — заинтересовался Джадд.
— Вот над этим и придется потрудиться.
— Мы сможем навсегда от него избавиться? — спросил Таллис.
— Почему бы и нет? — отозвался Ио.
Конспираторы тихонько захихикали. Да, сейчас Дик Ханидью на коне, но они его сбросят таким ударом, от которого он не сможет оправиться.
Вернувшись в свою комнату, Николас Брейсвелл достал из-под кровати потрепанный кожаный сундук. Он был не только суфлером, но и своего рода хранителем, поскольку в его обязанности входило собирать все пьесы из репертуара труппы — новые, старые и обновленные. Этот сундук представлял огромную ценность, его следовало беречь как зеницу ока. Пьесы часто воровали, поэтому все труппы тщательно оберегали свое имущество.
Николас отпер сундук, поднял крышку и посмотрел на груду свитков. Здесь содержалась вся история его работы в труппе лорда Уэстфилда, написанная разными почерками и снабженная его собственными комментариями. При взгляде на несметное количество рукописей на Николаса нахлынули воспоминания. Он быстро достал самый верхний манускрипт, закрыл крышку и, заперев сундук, снова задвинул его под кровать.
Николас вышел из дома и направился к ближайшей переправе через Темзу. Воды реки бороздили суденышки разных размеров, петляя по самой оживленной и старейшей магистрали Лондона. Николас любил эту суматоху, снующие туда-сюда лодки, своеобразный запах, исходящий от воды, и непрекращающийся шум, в котором слышались выкрики лодочников: «Эй, кому на запад!» или: «Эй, кому на восток!»
Николасу доводилось видеть немало удивительных вещей, но больше всего его поражал единственный мост, перекинутый через Темзу. Сооружение, поддерживаемое двадцатью арками, само по себе было городом в миниатюре: скопище домиков с деревянным каркасом, опасно нависающих прямо над водой. Под первой аркой помещалось огромное водяное колесо, сконструированное голландцами; оно зачерпывало воду из бурного потока, поступавшего через узкое отверстие, и подавало в близлежащие дома. На мосту над остальными строениями возвышался Нансач-Хаус — огромное, вычурное, очень дорогое деревянное здание, доставленное на корабле из Голландии и заново собранное на каменном фундаменте. Но самое неприятное зрелище представляла собой площадка над городскими воротами, где выставляли головы казненных, насаженные на пики. Николас насчитал почти два десятка голов, гниющих под лучами утреннего солнца. Лондонский мост не только вызывал восхищение, но и предупреждал о неотвратимости наказания.
Высадившись на противоположном берегу, Николас заплатил лодочнику, не забыв про чаевые, и поспешил на многолюдную Грэйсчерч-стрит. Роджер Бартоломью в крайнем возбуждении ждал его перед «Головой королевы».
— Я получил вашу записку, Николас. Он прочел пьесу?
— Да, мистер Бартоломью. И я тоже.
— И? — Поэт сгорал от нетерпения.
— Отличное произведение, — похвалил Николас, подбирая слова, чтобы смягчить разочарование. — Незабываемые диалоги и несколько волнующих моментов. Изображение битвы само по себе впечатляет.
— Благодарю. Но что сказал Лоуренс Фаэторн?
Николас ненавидел, когда ему приходилось приносить плохие вести. Сейчас он мог лишь утаить, что Фаэторн обругал пьесу последними словами.
— Я думаю, что он… тоже счел ее перспективной.
— А главная роль? — не отставал Бартоломью. — Пленила его, как я и предполагал?
— Ну, в некоторой степени. Он оценил все величие вашего таланта.
— Значит, он хочет поставить пьесу? — спросил поэт с полубезумной улыбкой. — «Уэстфилдские комедианты» предлагают мне контракт?
— К несчастью, нет. Пьеса не совсем вписывается в наши планы, сэр.
Роджер Бартоломью был потрясен. Новая пьеса стала его навязчивой идеей, он не мог думать ни о чем, кроме того, когда же увидит ее на сцене. Он вложил в свое детище всю душу. Если его творение отвергнут, он будет уничтожен.
— Вы уверены, что он действительно прочел пьесу? — требовательным тоном спросил Бартоломью.
— Ручаюсь.
— Попросите его пересмотреть решение.
— Наш спор не имеет смысла, мистер Бартоломью.
— Еще как имеет! — проревел драматург. — Фаэторн не понимает, что поставлено под угрозу. Моя пьеса — это произведение искусства. Его святая обязанность — донести этот шедевр до публики.
Николас сунул руку в кожаную сумку, вытащил из нее рукопись и протянул ученому.
— Простите, — твердо произнес суфлер. — Благодарю, что вы предложили нам свое новое произведение, но мне велели вернуть ее.
— Позвольте мне увидеться с мистером Фаэторном.
— Не стоит, сэр.
— Я хочу услышать вердикт от него самого!
— Я бы вам не советовал.
— На этот раз вы не сможете мне помешать, — упорствовал Бартоломью. — Договоритесь о встрече. Я хочу поговорить с ним лично, и меня ничто не остановит!
Николас знал, что правда жестоко ранит Бартоломью. Попытка смягчить удар провалилась. Пора выложить все начистоту.
— Мистеру Фаэторну пьеса совершенно не понравилась, сэр. Он отозвался о ней весьма нелестно. Он осилил лишь несколько сцен и не заинтересовался продолжением. Особенно критиковал стихи. Можете поговорить с ним, если хотите, но он скажет вам все то же самое в более резкой форме.
Роджер Бартоломью остолбенел. Отказ сам по себе мучителен, а уж когда твой труд признают никуда не годным — и того больнее. Его лицо стало мертвенно-бледным, нижняя губа задрожала. Бартоломью выхватил пьесу из рук Николаса и обрушил на него всю злобу:
— Вы лжете, сэр!
— Я пытался пощадить ваши чувства, но ваш текст безнадежен. Кроме того, у нас уже есть драма об Армаде, — Николас указал на свою сумку. — Я же вас предупреждал.
— Вы еще пожалеете, — пригрозил Бартоломью. — Я никому не позволю так с собой обращаться — ни вам, ни мистеру Фаэторну! Мы еще встретимся, сэр, и, клянусь Господом Богом, вы мне ответите за все!
Клокоча от ярости, Бартоломью прижал к груди свое творение, пролетел мимо Николаса и бросился прочь. Суфлер проводил его взглядом, а потом посмотрел на сумку, в которой лежал экземпляр «Победоносной Глорианы». Две пьесы на одну и ту же тему ожидала разная судьба. И снова Николас поблагодарил Господа за то, что в изменчивом мире театра он не драматург.
Сначала Барнаби Джилл воспринял идею о том, чтобы утвердить Ричарда Ханидью на главную роль, без особого энтузиазма. Он высоко ценил талант Мартина Ио и считал, что Мартин, старший по возрасту, больше подходит на роль королевской особы. В то же время он признавал справедливость притязаний Стефана Джадда, который в последние месяцы стал играть намного лучше и блестяще справился с ролью распутной молодой жены в «Любви и счастье». Джона Таллиса Джилл в расчет не брал, поскольку у парня была уж слишком массивная челюсть, но двое других казались достойными претендентами, о чем Джилл и сообщил коллегам при встрече.
Но Лоуренс Фаэторн успел тайком пообщаться с Эдмундом Худом и другими пайщиками, так что решение уже было принято. Джилл мог лишь заявить свой протест и предупредить, что коллеги пожалеют о своей ошибке. Дика Ханидью утвердили на главную роль.
— Отличная работа, Дик.
— Благодарю вас, сэр.
— В тебе от природы заложена грация.
— Я просто хотел угодить вам, сэр.
— Ох, ты угодил, мой мальчик, еще как угодил, — воскликнул Джилл. — Я уже готов поверить в тебя.
Чем больше он наблюдал за Ричардом, тем яснее понимал, что мальчик наделен редким актерским дарованием. Дик обладал звонким голосом, хорошими манерами и отлично владел языком тела. Будучи опытным танцором, Джилл восхищался его пластикой и ритмичностью. Но самое важное — мальчик выучился носить женское платье совсем как женщина, это стало его главным достижением. Возможно, Ричард Ханидью окажется лучшим исполнителем роли Глорианы.
Уэстфилдцы арендовали для репетиций большую комнату в «Голове королевы». Во время перерыва Барнаби Джилл улучил момент, чтобы переброситься с учеником парой слов.
— Тебе нравится твоя работа, Дик?
— Очень, сэр.
— Ты раньше играл королевских особ?
— Никогда, мистер Джилл. Это большая честь для меня.
— Кто знает, — поддразнил Джилл, — может, ты затмишь настоящую Глориану.
— Ну что вы, — серьезно ответил Дик. — Никто не может затмить ее, сэр. Я думаю, что наша королева самая замечательная на всем белом свете.
Джилл понял, что ему выпал шанс произвести впечатление на мальчика, и не преминул этим воспользоваться.
— Да, — произнес он будничным тоном. — Ее Величество не раз выражала восхищение моей игрой.
Ричард ахнул:
— Вы встречались с ней?
— Да, мне много раз приходилось играть при дворе.
На самом деле Джилл лишь два раза участвовал в спектаклях в королевском дворце, да и то сто лет назад, но об этом он умолчал, как и о своем подлинном отношении к Елизавете. Большинство женщин вызывало у него легкое отвращение, а королева — тошноту. Ричард Ханидью может и дальше обожать Елизавету, как и остальные ее верноподданные, но привередливый и наблюдательный актер разглядел королевскую особу достаточно хорошо. Он знал, что она всего лишь стареющая женщина, в ярко-рыжем парике, с черными зубами и привычкой наносить толстый слой охры на все части тела, не скрытые одеждой. Королева Елизавета — просто ходячий шкаф. Под пышным платьем скрывалось нагромождение всевозможных обручей и подпорок, которые удерживали все это негнущееся великолепие.
— А труппа будет еще раз играть при дворе? — поинтересовался Ричард.
— Надеюсь. Нужно только дождаться приглашения.
— Должно быть, это потрясающе — играть перед Ее Величеством…
— О да. Я был вне себя от счастья, Дик.
— А вы танцевали джигу, мистер Джилл?
— Два раза. Королева настояла, чтобы я повторил танец. — Джилл сделал шаг в сторону мальчика. — Я и тебя научу этому танцу, если мы сможем остаться наедине.
— Большое спасибо, сэр.
— И фехтованию тоже, — продолжал Джилл. — Меня обучал искусный фехтовальщик, так что я знаю куда больше Николаса Брейсвелла. Я могу помочь тебе и в этом.
— Но Николас и так научил меня многим приемам.
— А я покажу тебе много нового, Дик. Хочешь?
Мальчик замялся. Ему было не по себе от добродушной улыбки Джилла. Кроме того, не хотелось обижать Николаса. Ричард собрался было отказаться, но актер пресек возражения, подняв руку.
— Приходи ко мне сегодня вечером, — проворковал он. — тогда и устроим поединок.
— К сожалению, это невозможно, мистер Джилл, — раздался чей-то голос. — Дик проведет этот вечер со мной. Я собираюсь научить его владеть рапирой.
Ричард удивился, услышав эту новость, но был благодарен за вмешательство. Снова ему на помощь пришел Сэмюель Рафф. Но облегчение мальчика не разделял Барнаби Джилл.
— Почему вы все время вмешиваетесь, сударь? — рявкнул он.
— У нас с Диком назначена встреча.
— Это правда, Дик?
— Думаю, да.
— А я сильно сомневаюсь. — Джилл решительно повернулся к Раффу. — Я не верю, что вы вообще когда-либо держали в руках рапиру.
— Вы заблуждаетесь, сэр.
— Ах! — усмехнулся Джилл. — Что же вы зарываете талант в землю? Вы у нас прославленный фехтовальщик?
— Нет, сударь, но мечом владею.
— Давайте посмотрим, на что вы способны.
Джиллу ужасно хотелось проучить Раффа за его дурацкое заступничество. Кроме того, можно было покрасоваться перед Диком. Подойдя к столу, Джилл взял две шпаги из реквизита, с гардой в виде колокола, и протянул одну Раффу.
— Не рапира, конечно, но сойдет.
— У меня нет желания драться с вами, мистер Джилл.
— Боитесь?
— Нет, сэр. Это неразумно. Мы можем ранить друг друга, — объяснил Рафф. — Даже с предохранителем шпагой можно нанести серьезное увечье.
— Ах, простите, — ухмыльнулся Джилл. — У вас и так полно увечий.
— Моя рука уже в порядке, дело не в этом.
— А в чем же?
— В здравом смысле.
— В здравом смысле или в трусости?
Сэмюеля Раффа задела насмешка. Он сбросил куртку и отдал ее Ричарду, после чего взял шпагу из рук противника. Тот слащаво улыбался. Джилл собирался насладиться унижением надоедливого коллеги и даже не потрудился снять дублет.
Все, кто присутствовал в комнате, подошли поближе, чтобы понаблюдать за поединком. Бенджамин Крич подбадривал Раффа, но зрители подозревали, что у Раффа мало шансов на победу. Трое старших учеников болели за Барнаби Джилла. Они жаждали увидеть, как Джилл посрамит дружка Дика.
— Проучите его, мистер Джилл, — приговаривал Мартин Ио.
— Ставлю пенни, что вы нанесете первый укол, — подзадоривал Стефан Джадд. — Даже два пенса. А ты что ставишь на своего приятеля, Дик?
— У меня нет денег..
— Ну, будешь должен. Ставки сделаны!
Барнаби Джилл поднял легкую тонкую шпагу и несколько раз со свистом рассек ею воздух, прежде чем принять стойку. Его противник уже держал оружие на изготовку. Рафф был выше и крупнее, зато Джилл — проворнее.
— Ну же, Сэмюель, позвольте, я подрежу вам раф, простите за каламбур!
Трое учеников захихикали, а Дик испугался, почувствовав, что другу грозит настоящая опасность. В пьесе о Ричарде Львиное Сердце Джилл продемонстрировал мастерское владение оружием. Мальчику очень хотелось предотвратить дуэль, поэтому он обрадовался, когда в комнату вошел суфлер. Он кинулся к нему:
— Остановите их, мистер Брейсвелл!
— Что здесь происходит? — спросил Николас.
— Не вмешивайся! — огрызнулся Джилл.
— Вы повздорили?
— Не подходи, Ник, — велел Рафф. — Это всего лишь представление.
Николас не успел и шагу сделать, как поединок начался. Шпаги лязгнули друг об друга — удар, защита, контрудар. И все по новой. Барнаби задавал быстрый темп, постоянно нападая на Сэмюеля, но не наносил решающего удара и использовал весь арсенал трюков, развлекая публику. Раффу оставалось лишь защищаться, и он восемь раз отражал удары противника. Джилл обходил его то с одной стороны, то с другой — травил, как пес быка.
Но почему-то Джиллу никак не удавалось поразить врага, чтобы унять нестерпимое негодование. Он использовал уже ремиз, реприз и удар в бок, но Рафф не подпускал противника близко. Джилл ускорил атаку и увидел, что соперник открылся и можно нанести укол в левую руку; Рафф уклонился, но кончик шпаги, защищенный предохранителем, распорол рубашку, под которой виднелась повязка.
— Укол! — воскликнул Стефан. — Ты должен мне два пенса, Дик!
— Не укол, а касание, — возразил Рафф.
Джилл фыркнул.
— А вот сейчас ты выиграешь, Стефан.
Он снова атаковал противника из четвертой и третьей позиций, заставляя его открыться. После очередного выпада Джилл попытался нанести удар в живот и очень удивился, когда Рафф искусно выбил шпагу у него из рук, и она со свистом улетела прочь. Отступать было некуда. Барнаби очутился на полу, а кончик шпаги Раффа уперся ему в шею. Теперь пришла очередь Раффа использовать уже проверенный каламбур:
— Ну что, вам раф не давит, сэр?
Ученики растерялись, Крич и остальные актеры удивленно молчали, а Николас Брейсвелл порадовался за друга. Барнаби Джилл кипел. Вместо того, чтобы унизить Сэмюеля Раффа, он сам оказался опозорен прилюдно. Нет, такого Джилл не забудет никогда.
Первым заговорил Ричард Ханидью:
— А теперь гони мне два пенса, Стефан.
В лучах утреннего солнца шляпа кардинала являла собой жалкое зрелище. Краска по большей части облупилась, во все стороны торчали щепки. По крайней мере, с одной стороны вывески шляпа выглядела просто отвратительно.
Николас Брейсвелл, подняв голову, рассматривал, какой ущерб нанес заведению Рыжебородый. Он решил, что рядом с вывеской располагается окно комнаты Эллис, и вскоре получил подтверждение своей догадке.
— Она наверху, сэр.
— Могу я с ней увидеться?
При свете дня хозяин таверны еще сильнее походил на хорька. Взгляд его маленьких глазок упал на кошелек гостя. Николас тут же достал несколько монет и кинул на прилавок.
— Идите за мной, сэр.
— Девушка уже здорова? — спросил Николас, поднимаясь за ним по винтовой лестнице.
— Эллис? Нет, сэр, еще не совсем.
— А что с ней?
— Ничего серьезного, — безразлично ответил хозяин. — Одна рука будет оставаться в повязке неделю или чуть дольше. К тому же Эллис пока плохо ходит.
Они поднялись на второй этаж и пошли по темному коридору. Николас с опаской огляделся по сторонам:
— Разве девушка сможет здесь нормально отдохнуть?
— Отдохнуть! — Хорек хищно улыбнулся, оскалив зубы. — Эллис вернулась работать, сэр, а не отдыхать. Вчера она пахала как миленькая.
Им преградил путь какой-то спящий старик. Хозяин попытался разбудить его пинком, потом просто переступил и забарабанил в дверь.
— Эллис!
Ни звука. Хорек заглянул в замочную скважину, затем снова постучал.
— Ты там одна, Эллис?
Пожав плечами. Хорек толкнул дверь и провел Николаса в маленькую грязную комнатенку с паутиной в углах и облупившейся краской на стенах. В нос им ударил сильный неприятный запах. На полу лежал матрас, поверх него потрепанное одеяло, из-под которого виднелась маленькая головка.
— Может, мне лучше зайти в другой раз? — предложил Николас. — Ей нужно выспаться.
— Я ее разбужу, сэр, не беспокойтесь.
Хорек грубо потряс девушку за плечо, а потом взялся за одеяло и стянул со спящей. То, что они увидели, заставило Николаса вздрогнуть. На матрасе в неестественной позе лежало обнаженное тело молодой женщины двадцати с небольшим лет На руке был грубый бинт, на ноге — грязная повязка. Невидящие глаза уставились в потолок. Рот раскрылся в беззвучной мольбе о пощаде.
Эллис не сможет ничего рассказать Николасу. Ей перерезали горло, и кровь ручьем лилась из раны. Над бедной девушкой уже разливалось зловоние смерти.
