Глава 2
— Ну-с, мой мальчик, — самодовольно улыбнулся Джером Страттон, — как тебе?
— Очень мило, отец, — отозвался Дэйви.
— Мило? Мило, говоришь? — Джером был возмущен. — И это все? Королевская биржа — одна из главных достопримечательностей Лондона, а ты — «мило». Присмотрись, Дэйви. Прислушайся. Слышишь гул? Это заключаются тысячи контрактов. Мы в самом сердце города, здесь покупают, продают, сколачивают состояния и теряют все до гроша. Отсюда ведут свой род целые торговые династии. Для таких купцов, как я. Королевская биржа — дом родной.
— Да, отец.
— Вот я зачем и привел тебя сюда. Чтобы ты увидел все ее величие.
— Да, она очень… большая.
— Милая? Большая? Не шибко же ты балуешь ее эпитетами. Королевская биржа — настоящее чудо света. Я был чуть старше тебя, когда тридцать с лишним лет назад сэр Томас Грешем заложил в ее основание первый кирпич. Видишь вон того кузнечика на самом верху колокольни? Это эмблема с герба Грешема. Чтобы мы помнили о сэре Томасе.
— Да, отец.
Вокруг них сновали купцы и банкиры, головы которых были заняты чем угодно, но только не воспоминаниями о покойном основателе Королевской биржи. Они с жаром обсуждали условия и детали контрактов, размышляли о вложениях, ходатайствовали о займах, обменивались слухами. Все было точно так же, как и дома. Джером Страттон часами говорил с дельцами на понятном только им языке, а на Дэйви, сидевшего в этой же комнате, обращали внимания не больше, чем на мебель. Мальчику трудно было полюбить торговлю, которой отец посвятил всю свою жизнь. Королевская биржа подавляла своим размахом, и Дэйви чувствовал себя все неуютнее.
— Большую часть материалов привезли из-за границы, — Страттон вернулся к прерванной лекции, — шифер — из Дорта, панели и стекло — из Амстердама. Источником вдохновения для архитектора служили работы итальянских мастеров. Так что, считай, биржу строили всем миром. И это правильно: великому городу — великая биржа! — Он улыбнулся и, поддразнивая сына, спросил: — А может, ты думаешь, что Лондон тоже всего-навсего «милый» и «очень большой»?
— Мне здесь немножко страшно. Здесь столько народу…
— Скоро привыкнешь, сынок. Если осядешь здесь, — добавил он, кинув на мальчика быстрый взгляд. — Ты ведь хочешь сюда переехать?
— Наверное, — неуверенно протянул Дэйви.
— Здесь ты сможешь многого добиться.
На самом деле Страттон в этом сильно сомневался. Они уже сошлись на том, что будущее мальчика лежит вдали от коммерции, — Дэйви не испытывал к ней ни малейшего интереса. Мальчик, с тонкими чертами лица и хрупким телосложением, казался младше своих лет и, судя по внешности, был абсолютно не приспособлен к жестокому миру, в котором так свободно чувствовал себя его отец. Рядом с Джеромом, уверенным, полным жизни здоровяком, его сын казался низкорослым замкнутым худышкой. Вместе с тем Дэйви был не лишен некоторой внутренней твердости, и глаза его едва заметно светились решимостью.
— Мне холодно, — пожаловался мальчик. — У меня зуб на зуб не попадает.
Страттон обнял сына за плечи:
— Тогда чего же мы стоим? Надо больше двигаться. Давай-ка прогуляемся по лавкам. Бьюсь об заклад, что в одной из них у тебя проснется любопытство.
Дэйви покорно поплелся за отцом к лестнице. Пробираясь сквозь толпу, Джером Страттон то и дело обменивался с кем-нибудь рукопожатием, улыбкой. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде. На его круглом красном лице застыла профессиональная маска радушия, хотя на самом деле он был несколько разочарован: он так мечтал, как покажет сыну биржу. Джером рассчитывал, что Дэйви будет очарован Лондоном, но вместо этого сын выглядел замкнутым и подавленным.
— Надеюсь, ты не передумал, — произнес Джером.
— О чем, отец?
— О том, ради чего мы сюда приехали.
— Нет, отец.
— Уверен?
— Да, отец.
Вялый тон и короткие ответы не рассеяли гнетущих Страттона сомнений. Добравшись до верхнего этажа, они пошли вдоль прилавков, на которых галантерейщики, аптекари, ювелиры и торговцы книгами выставили на всеобщее обозрение свои товары. Однако даже доспехи, тускло поблескивавшие в оружейной лавке, Дэйви удостоил лишь беглым взглядом.
Обеспокоенный Джером отвел сына в сторону:
— Сынок, тебя что-то тревожит?
— Ничего, отец.
— Ты меня не обманешь. Когда я первый раз приехал в Лондон, я рта не мог закрыть от удивления. Так с разинутым ртом и ходил. Здесь же столько всего интересного! Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. А ты за сегодня и бровью не повел. Мы были в соборе Святого Павла, Тауэре, исходили все вдоль и поперек — ни вздоха изумления, ни восхищенной улыбки. Что с тобой? Или, может, ты волнуешься?
— Немного, отец.
— А вот это зря. С чего тебе волноваться? — Джером старался ободрить сына.
— А что, если я провалюсь?
— Даже и не думай! Да, тебе предстоит испытание, но ты его выдержишь с честью. Помни: ты Страттон, а мы отродясь не знали поражений. — Он коснулся руки мальчика и заговорил почти торжественно: — Сегодня ты встретишься с Лоуренсом Фаэторном — самым известным актером Англии. Я сто раз видел самые разные пьесы с его участием — и каждый раз уходил в восхищении. Сегодня тебе будет оказана большая честь.
Дэйви закусил губу:
— Отец, а я ему понравлюсь?
— Ну конечно же, понравишься.
— А если нет?
— Пойми простую вещь: искусство комедианта почти не отличается от того, чем занимаюсь я. Посмотри на меня. Как я добился успеха? Я очаровывал людей. Добивался их расположения. Это первый шаг, чтобы заставить их раскошелиться. Вот и тебе надо блеснуть, Дэйви, — убеждал Страттон сына. — Завоюй расположение Лоуренса Фаэторна, и для тебя начнется новая жизнь. Ты ведь хочешь именно этого?
— Думаю, да, отец.
— Тогда докажи! Докажи, что ты достоин носить нашу фамилию. Тебе, сынок, предоставляется отличная возможность. Хватай ее обеими руками и не выпускай. Тогда я смогу тобой гордиться. — Джером помолчал. — Именно об этом мечтала твоя бедная матушка. Помни о ней, Дэйви. Мама очень тебя любила.
Мальчик снова закусил губу и уставился в пол. Ему потребовалась целая минута, чтобы снова собраться. Наконец он поднял взгляд и твердым голосом сказал:
— Отец, я сделаю все, что смогу. Обещаю.
Свернув на Ченсери-Лейн, Николас Брейсвелл пошел быстрее. Едва добравшись до Среднего Темпла, он тут же вспомнил, отчего так не доверяет законникам. Здесь их толпилось великое множество: одни спешили в суд, другие оживленно спорили с коллегами, но от каждого веяло самодовольством и высокомерием, вызывавшими у Николаса омерзение. Ему доводилось иметь дело с адвокатами, поэтому, наученный горьким опытом, Брейсвелл дал себе зарок держаться от них подальше. Однако теперь выхода не было. Немного утешало лишь то, что на этот раз Николас представлял интересы труппы, а не свои собственные.
Николас не был лично знаком с Эгидиусом Паем, но после прочтения пьесы у суфлера сложилось определенное впечатление об этом человеке. Трудно было догадаться, что «Ведьма из Рочестера» написана адвокатом. Пьеса была очень живой, насыщенной событиями и содержала немало сведений о колдовстве, шутки, порой сальные, и противоречивые замечания о человеческой природе. Профессию автора выдавала лишь финальная сцена суда, на взгляд Николаса, изрядно затянутая, даже несмотря на юмор, с которым она была написана. В общем, пьеса заинтриговала Николаса, а теперь произвела впечатление и на Эдмунда Худа. И теперь, когда вопрос о ее постановке был решен, Николаса делегировали в Средний Темпл для переговоров.
Николас был рад своей миссии. Он считал Эгидиуса Пая талантливым писателем, обладателем пытливого ума и тонкого чувства юмора, вдобавок испытывающим здоровую антипатию к юриспруденции, — словом, совершенно не похожим на коллег. Воображение рисовало честного и бесстрашного молодого человека, поборника независимых взглядов, рослого бунтаря. Однако, когда Николас наконец отыскал покои Пая, его ждал изрядный сюрприз…
— Мистер Пай?
— Да, это я.
— Меня зовут Николас Брейсвелл. Я представляю «Уэстфилдских комедиантов». Вы ведь давали читать свою пьесу мистеру Фаэторну?
— Давал, а что такое?
— Вы не могли бы уделить мне немного времени? Я бы хотел ее с вами обсудить.
— Ну конечно же, друг мой, конечно. Проходите, проходите.
Николас вошел в большую, затхлую, заваленную всяким хламом комнату с низким потолком. Повсюду громоздились сваленные в кучи бумаги. Тарелку с объедками едва скрывала брошенная на нее сумка. Под столом приютилась опрокинутая оловянная кружка. Эгидиус Пай выглядел под стать своей комнате. Волосы у адвоката были редкими, в бороде наметилась седина. Двигался он медленно и тяжело, поэтому, хотя ему было лишь под сорок, любой смело дал бы ему все шестьдесят. На черное одеяние спускался белый воротник; от внимания Николаса не ускользнуло, что и то и другое покрывали пятна грязи. Глаза, нос, рот адвоката располагались настолько кучно, что казалось, они сговорились собраться вместе, чтобы в случае опасности вместе дать отпор врагу.
Прикрыв дверь, адвокат указал гостю на кресло у тлеющего очага, который больше дымил, чем грел. Сам адвокат с осторожностью опустился на стул напротив.
— Так, значит, вы член труппы? — с благоговением спросил он.
— Всего лишь суфлер, мистер Пай. Однако мне повезло прочесть «Ведьму из Рочестера». Пьеса великолепна.
— Спасибо! Большое спасибо!.. А как пьеса мистеру Фаэторну? Он разделяет ваше мнение?
— Да, сэр. Именно поэтому он и послал меня к вам.
— Неужто вы хотите сказать, — хрипло зашептал Пай, — что появилась призрачная надежда поставить мою пьесу?
— Надежда отнюдь не призрачная. Есть все основания полагать, что именно так все и произойдет.
— Слава богу!
Эгидиус Пай всплеснул руками, да так и оставил ладони прижатыми друг к другу, словно в молитвенном трепете. Рот его раскрылся, обнажив ряд кривых зубов и большой розовый язык. Казалось невероятным, что этот скучный, неряшливый, бесцветный человек невыразительных лет написал пьесу, буквально искрящуюся юмором и фривольностью.
Теперь, следуя указаниям Фаэторна, нужно было кое о чем предупредить Пая.
— Разумеется, — начал Николас, — имеется ряд определенных условий.
— Все что угодно, добрый сэр. Я на все согласен.
— Хм, несколько странно слышать подобное от адвоката… Нам необходимо заключить договор, и, учитывая вашу профессию, мы ожидали, что вы уделите внимание каждой мелочи.
— Я с радостью и покорностью склоняю голову перед требованиями мистера Фаэторна.
— Но ведь вы автор и имеете по законам кое-какие права.
— Да плевал я на законы! — с неожиданной беззаботностью воскликнул адвокат. — Что они мне дали? Нищету да скуку. Вы видите эти покои, мистер Брейсвелл? Их построил мой отец, который хотел, чтобы его единственный сын выбрал стезю законника. Но только закончились работы, как мой отец, упокой Господь его душу, оставил меня — бедного, бестолкового, не испытывающего ни малейшего желания продолжать семейное дело… Я не люблю его.
— Я так и понял, когда читал вашу пьесу.
— Но так было не всегда, — с печальным видом признался Эгидиус. — Поначалу меня привлекали «Судебные инны», Когда я, будучи младшим барристером, стал членом Среднего Темпла, я будто вновь поступил в Оксфорд. Работы было много, но как я радовался! Потом меня сделали старшим барристером, а радость новизны постепенно ушла. Теперь, став уже старшиной и олдерменом и получив кое-какую власть, я не могу припомнить, когда я в последний раз получал наслаждение от работы, а не терзался ею… Впрочем, что это я докучаю вам россказнями о своей загубленной жизни…
— Мне, право, очень интересно все то, о чем вы говорите.
— Тогда я вам вот что скажу. Я на дух не переношу адвокатов. Спросите, как я еще не сошел с ума в Среднем Темпле? Меня время от времени спасала компания тех, кто не имел отношения к закону. Таких людей здесь много. Например, сэр Уолтер Роли. Он нередко останавливается здесь, когда приезжает в Лондон. Я даже удостоился чести с ним отобедать. Сэр Френсис Дрейк тоже поддерживает с нами кое-какие связи, хотя видим мы его нечасто.
— Сэр Френсис везде поспевает, — задумчиво улыбнулся Николас.
— Простите, мистер Брейсвелл, но вы говорите так, словно знакомы с ним лично.
— Да, это так. Имел удовольствие путешествовать с ним по свету. Плавание на борту «Золотой лани» стало для меня настоящей школой жизни.
— Расскажите, расскажите! — с жаром попросил адвокат.
— Мистер Пай, давайте в другой раз, ведь я пришел лишь для того, чтобы сообщить вам об изменениях, которые необходимо внести в вашу пьесу, и узнать, согласны ли вы на них. Пока в пьесе слишком много острых углов. С вашего разрешения их можно обойти.
— Ну разумеется! Я буду только рад. Только скажите, что нужно делать.
Николас довольно кивнул, радуясь сговорчивости адвоката.
— Насколько я понимаю, вы уже видели выступления труппы?
— О, много раз. — Пай расплылся в улыбке, вновь выставив на обозрение кривые зубы. — Я провел в «Голове королевы» много часов.
— В таком случае, вы, должно быть, знакомы с работами Эдмунда Худа?
— Источник моего вдохновения!
— Отрадно это слышать, мистер Пай, поскольку он вызвался поработать вместе с вами над пьесой, чтобы выжать из нее все самое лучшее. Вы согласны?
— Согласен?! Это же моя заветная мечта! Лучшего учителя я и представить не могу! Я буду сидеть у него в ногах и благоговейно внимать…
— Учить вас особо нечему. — Николаса немного сбивал с толку пыл адвоката. — Кроме того, время работает против нас. Позвольте мне объяснить.
И Николас вкратце рассказал о приглашении сэра Майкла Гринлифа и о том, что труппа подумывает включить «Ведьму из Рочестера» в свой репертуар. Эгидиус Пай был в полном восторге, а суфлер вздохнул с облегчением. Порой ему доводилось иметь дело с сущими упрямцами, доставлявшими труппе немало хлопот. Иногда авторы и слушать не хотели никаких советов, наотрез отказываясь вносить в свои работы даже ничтожные поправки, а потом дулись, когда пьесы проваливались. Похоже, Пай был не из таких. Однако сговорчивость Эгидиуса требовала проверки.
— Как насчет того, чтобы поменять название? — Николас кинул пробный камень.
— Название?
— Да, мистер Пай. Исходя из того, что нам предстоит выступать в Эссексе, кажется более уместным, если ведьма будет родом, скажем, из Колчестера.
— Почему бы нет? — с готовностью отозвался Пай. — «Ведьма из Колчестера» — ничуть не хуже моего названия. Я согласен. Можете селить ведьму куда угодно, хоть в Портсмут, хоть в Перт, — я возражать не стану. Какая разница, где происходит действие, — суть пьесы от этого не меняется.
— Вот и славно.
Николас принялся объяснять детали договора, который Паю предстояло заключить с труппой, однако адвокат едва его слушал. Преисполненный восторга от перспективы увидеть собственную пьесу в исполнении одной из самых знаменитых трупп, Эгидиус не был склонен вдаваться в подробности. Единственное, чего ему хотелось, — поскорее получить подтверждение того, что поездка в Эссекс состоится.
Чем дольше Николас беседовал с ним, тем больше адвокат ему нравился. Да, Эгидиус оказался совсем не похож на романтического героя, и Николас понимал, что кое-кто из актеров будет насмехаться над ним, однако вместе с тем адвокат обладал многими достоинствами. Он был скромен, умен, готов учиться новому, хорошо разбирался в жизни театра. Эгидиус написал пьесу не для того, чтобы прославиться или заработать, а потому, что ему нравилось сочинять.
Наконец Николас решился задать вопрос, который возник у него еще во время чтения пьесы:
— Скажите, мистер Пай, вы верите в колдовство?
Адвокат сделался похож на епископа, которого вдруг попросили опровергнуть существование Бога. В праведном гневе Эгидиус поцокал языком и покачал головой. Николас кашлянул:
— Похоже, о колдовстве вы знаете немало.
— Знания являются после долгих штудий.
— И вы когда-нибудь видели ведьму?
— Видел.
— Значит, вы полагаете, они существуют?
— Ну конечно же! — воскликнул Пай. — А вы разве нет?
Погруженный в свои мысли, Николас не замечал ледяного ветра по дороге до Шордича. Встреча с Эгидиусом Паем оказалась сущим откровением. Вспоминая их разговор, Николас поймал себя на мысли, что это, пожалуй, первый в его жизни законник, который мог бы стать ему приятелем. Одно было ясно: если «Уэстфилдские комедианты» будут ставить «Ведьму из Колчестера», бедняге-адвокату потребуется друг в труппе. Актеры народ грубый, стесняться в выражениях не станут, а Эгидиус Пай человек обидчивый, ранимый. Когда дело дойдет до репетиций и атмосфера на сцене начнет накаляться, новичку потребуется поддержка и защита. Николас был готов предоставить Паю и то и другое.
Когда он наконец-то добрался до дома на Олд-стрит, все уже были в сборе. Как обычно, Марджери Фаэторн бросилась навстречу суфлеру, расцеловала в обе щеки:
— Николас, ты, я вижу, изголодался и замерз.
— Ничего подобного, — весело ответил он.
— Даже не заглянешь на кухню? А то смотри, отогреешься у огня, червячка заморишь.
— Нет, спасибо.
— Я так погляжу. Анна о тебе славно заботится.
— Что есть, то есть…
Марджери захихикала:
— Знаешь, что ей передай? Когда ты ей надоешь, пусть она пошлет тебя ко мне: я тебя еще больше избалую! — смеялась она, входя вместе с Николасом в гостиную. — Лоуренс велел сразу вести тебя к нему. Гости пришли совсем недавно. Вот что я тебе скажу, Николас, — заявила она, закатывая глаза, — по мне так лучше накормить мальчика, чем его отца. Джером Страттон весь дом обожрет.
И Марджери поспешила на кухню, а Николас, открыв дверь гостиной, тут же увидел Лоуренса Фаэторна, который стоял посреди комнаты и беседовал с гостями, рассевшимися на стульях вокруг него. Широко раскрыв объятия, Лоуренс кинулся к суфлеру:
— Ник, родное сердце! Ты как раз вовремя. Позволь представить тебе мистера Страттона и его сына. Юный Дэйви, это Николас Брейсвелл, — обратился он к мальчику. — Если ты станешь членом труппы, лучше учителя тебе не сыскать. Ты не смотри, что мы подбоченясь вышагиваем по сцене, Ник у нас все равно самый главный. Считай, он опора всей труппы.
Николас поздоровался с двумя незнакомцами, после чего Фаэторн отвел его к окну.
— Ты был в Среднем Темпле? — спросил он шепотом.
— Был.
— И как? Толк есть?
— Более чем.
— Ну что ж, все одно к одному! — И Фаэторн весело повернулся к остальным: — Лично я уверен, что Дэйви окажется для труппы ценной находкой. Я понял это с первого взгляда. Дэйви выглядит идеальным учеником.
— Мой сын именно тот, кто вам нужен, — с жаром заговорил Страттон. — И ни в какую другую труппу я его не отдам — только в «Уэстфилдские комедианты». Коли вы желаете самого лучшего, то и мы требуем того же.
Красота Дэйви сразу бросалась в глаза. Надень на него соответствующий парик и платье — и перед вами прелестная девочка, отметил Николас про себя. Отец понравился ему куда меньше: Страттон не спускал с сына глаз, видимо опасаясь, как бы тот не сел в лужу. Чего было больше в этом взгляде — отеческой опеки или мягкой угрозы, — Николас не сумел разобраться. В любом случае, Дэйви, похоже, не боялся ни того ни другого. Не глядя на отца, он спокойно сидел, выказывая хладнокровие, удивительное для мальчика его лет.
Будущий ученик очаровал не только суфлера. Эдмунд Худ смотрел на мальчика с довольной улыбкой, а Барнаби Джилл при виде Дэйви моментально перестал упрямиться и только молча любовался им, не в силах оторвать взгляд от его лица и фигурки. Николас порадовался, что Дэйви слишком юн, чтобы понять истинную природу интереса, который проявлял к мальчику Джилл. Да, внешность значила очень многое, но чтобы принять юношу в труппу, одной красоты недостаточно.
Лоуренс, посерьезнев, подошел к Дэйви и спросил:
— Скажи, ты умеешь читать и писать?
— Да, сэр, — ответил мальчик.
— У него великолепное образование, — вмешался Страттон. — Его познания в греческом и латыни выше всяких похвал.
— Ну, мы предпочитаем говорить по-английски. — Фаэторн присел на корточки перед мальчиком: — Скажи-ка, паренек, ты петь умеешь?
— Слаще соловья, — произнес Страттон и потрепал сына по коленке.
— Это правда, Дэйви?
— Он достоин петь в Королевском церковном хоре.
— Прошу вас, мистер Страттон, пусть мальчик ответит сам.
— В комнате полно народу — вот он и стесняется.
— Вы отвечаете за него — вот от этого он стесняется еще больше. — Фаэторн уже едва сдерживался. — Прошу вас, сэр. Если он стесняется в присутствии четырех незнакомцев, что случится, когда он предстанет перед сотнями зрителей?
— Дэйви с легкостью выдержит любое испытание, — продолжал свои дифирамбы Страттон.
— Мистер Страттон! — Фаэторн поднялся. — Мы очень ценим, что вы привели вашего сына именно к нам, но вряд ли сможем судить о его достоинствах, прежде чем ему хотя бы позволят открыть рот!
— Тысячу извинений. Я умолкаю.
— Спасибо. Итак, Дэйви, — Фаэторн снова оборотился к мальчику, — почему ты хочешь вступить в «Уэстфилдские комедианты»?
— Потому что это лучшая труппа в Англии, сэр, — ответил Дэйви.
— У тебя хороший вкус. Ты видел наши выступления?
— К сожалению, нет, сэр. Но слава о вас идет по всей Англии.
— Слава? И чем же, по-твоему, мы ее заслужили?
— У вас замечательные актеры и пьесы.
— Ты хоть примерно представляешь, что такое жизнь актера? — спросил Фаэторн.
— Она очень интересная.
— Отчасти ты прав, но вместе с тем эта жизнь не лишена и разочарований. Доля комедианта тяжка, хотя он получает за нее щедрую награду. Увы, не в нашей власти предложить тебе покой и безопасность, которые ты нашел бы в других профессиях, но скучно тебе не будет — это я обещаю. Начнешь обычным учеником — и, кто знает, быть может, очень скоро будешь выступать при дворе перед самой королевой. Ну как?
— Я только об этом и мечтаю.
— Ты готов связать свою судьбу с «Уэстфилдскими комедиантами»?
— Я желаю этого всем сердцем, сэр.
Довольный ответами, Фаэторн оглянулся на друзей. Худ одобряюще улыбнулся, Джилл сладостно кивал, не сводя с мальчика глаз. А Николас вдруг поймал себя на том, что сомневается, несмотря на симпатию, которую вызывал у него Дэйви. Юный Страттон хорошо держался, но вот говорил больно гладко. Кто знает, может, отец подготовил сына заранее, чтобы он сказал как раз то, что все хотят услышать. Чтобы разобраться в мальчике, его надо непременно разлучить с Джеромом Страттоном.
— Если вы позволите, — начал Николас, — по моему мнению, Дэйви — именно тот, кого мы ищем. И чтобы окончательно в этом убедиться, нам осталось узнать, есть ли у него талант. Пусть что-нибудь прочтет. Дадим ему несколько минут, пусть выучит какой-нибудь отрывок, а ты, Фаэторн, пока обсудишь с мистером Страттоном условия ученичества.
— Очень умно, Ник, — согласился Лоуренс.
— Так и поступим. — Джилл хлопнул себя по коленкам. — Возьмем кусок из какой-нибудь пьесы, я отведу парнишку в соседнюю комнату, и мы с ним прорепетируем. Я объясню, как надо подавать себя зрителям.
— Спасибо, Барнаби, — Фаэторн наградил компаньона испепеляющим взглядом, — но, пожалуй, в этот раз учителем побудет Худ. Мы возьмем отрывок из его пьесы, он и поможет мальчику подготовиться.
— Я был бы признателен Нику за помощь, — сказал Худ, поднимаясь. — Вместе мы все славно порепетируем.
Фаэторн подошел к большущему шкафу и принялся рыться в нем.
— У меня здесь сотни разных пьес… Вот! — Наконец он извлек какой-то свиток. — Чудесный монолог. «Купец из Кале» — роль, сотканная для меня из лучших строк, какие только мог сочинить славный Эдмунд Худ. Наш гость, сын купца, выступит в роли возлюбленной другого купеческого сына. Давай-ка, Ник, за дело.
Николас взял лист пергамента и в сопровождении Дэйви Страттона и Эдмунда Худа вышел из натопленной гостиной в холодную столовую, представлявшую собой длинное помещение с окошком в самом конце. Кинув взгляд на листок, Николас сунул его Дэйви:
— Держи, паренек. Стань вон туда, там света побольше, и прочитай монолог про себя. Если чего-нибудь не поймешь — не стесняйся, смело спрашивай автора, благо он рядом.
Дэйви послушно пошел к окну и углубился в чтение. Лицо мальчика приобрело сосредоточенное выражение.
— Я помню, как ты здорово мне помог, когда я работал над пьесой, — тихо проговорил Худ. — Купец в моей пьесе чем-то похож на твоего отца, Ник. Да уж, Роберт Брейсвелл оставил в моей работе след. Знаешь, а у вас с Дэйви есть что-то общее. Вы оба выросли в купеческих семьях.
Николас едва заметно поморщился. Суфлеру не нравилось, когда ему напоминали о его происхождении.
— Давай дадим мальчику побольше времени, — предложил он. — Монолог будет ему хорошей проверкой.
— А что там?
— Монолог из пятого действия. Когда она боится, что потеряла его навсегда.
Тут послышался голос Дэйви:
— Я готов.
Слова юноши удивили собеседников.
— Ты справился очень быстро.
— На самом деле, монолог несложный. Только вот немного слезливый.
— Мэри говорит искренне, от чистого сердца, — обиженно отозвался Эдмунд, уязвленный замечанием мальчика.
— Простите, мистер Худ, я не хотел оскорбить вас. Мне понравились стихи.
— Ну что ж, послушаем, — предложил Николас. — Не торопись, Дэйви. Стихи действительно великолепны, поэтому не мямли и не тараторь.
Дэйви Страттон кивнул, прочистил горло и начал:
О где же он? Кому мне сетовать теперь?
Что за надежда остается мне,
Коли его сейчас влекут прочь волны,
Или корабль выброшен на берег,
Где кости купца станут лишь помехой,
В похлебке, что сварит из него кровожадный каннибал?
Если любимого поглотит морская пучина
Далече отсюда — в тысячах миль… Тогда мне не жить.
Ведь я лишусь всего, что питает во мне
Пламя жизни. Почему мой любимый прячется от той.
Кому судьбою суждено стать его женой?
Голос у мальчика был приятный, читал он ясно и громко, разве что несколько монотонно. Однако он встретил в лице Худа понимающего и снисходительного критика.
— Очень хорошо, Дэйви, — мягко улыбнулся тот. — Учитывая, что ты читал монолог впервые, ты славно справился. Девушку, которая произносит этот текст, зовут Мэри, и она очень страдает, тоскуя по возлюбленному. Понимаешь, ее возлюбленный — купец, его корабль сбился с пути, вот она и воображает себе всякие ужасы. Она на грани помешательства. Она терзается. Постарайся показать ее муку.
— Хорошо, мистер Худ.
— Читай искренне, от души.
— Хорошо, сэр.
Мальчик глубоко вздохнул и снова принялся за монолог. На этот раз он произносил строки пьесы куда выразительнее, но пару раз не совладал с голосом и пустил петуха. Николас и Эдмунд переглянулись.
— Гораздо лучше, — одобрительно кивнул Худ.
— Точно, — согласился Николас. — Только смотри, чтобы твой голос не срывался на визг, а то слов не разберешь — а это уже никуда не годится.
— Мне еще раз попробовать? — послушно сказал Дэйви.
— Погоди. — Николас внимательно посмотрел на мальчика. — Скажи-ка, ты и вправду хочешь вступить в труппу?
— Да, сэр.
— Ты сам хочешь — или так пожелал твой отец?
Последовала некоторая пауза.
— Мы сошлись на этом оба, — наконец проговорил Дэйви.
— Разве ты не хочешь стать купцом, как отец?
— Ни за что на свете!
— Хоть в этом какая-то определенность. Знаешь, жизнь комедианта — штука непростая. Торговля спокойнее и куда как выгоднее. И почему же ты отказываешься пойти по стопам отца?
— По той же причине, что и вы, мистер Брейсвелл.
Ответ мальчика застал Николаса врасплох — он и не подозревал, что Дэйви слышал его разговор с Худом. Расхохотавшись, Эдмунд ткнул суфлера локтем:
— Каков, а! Тебе утерли нос, Ник. А теперь давайте послушаем отрывок еще раз.
Третья читка оказалась гораздо лучше первых двух, а на четвертой в голосе мальчика послышалась недетская сила и уверенность. Желая поскорее показать, насколько быстро мальчик все схватывает, троица поспешила в гостиную, где Фаэторн со Страттоном обсуждали финансовую сторону сделки.
— Что, так быстро? — удивился Лоуренс.
— Да, мальчик уже готов прочитать монолог, — ответил Худ.
— Ну что ж, послушаем. Итак, Дэйви, мы само внимание. Представь, что ты на сцене, на тебя смотрят сотни зрителей, они ловят каждое твое слово.
Дэйви быстро оглядел присутствующих, избегая смотреть только на расплывшегося в улыбке Джерома Страттона. Облизав губы, мальчик начал:
— О, где же он? Кому мне сетовать теперь?
Что за надежда остается мне…
Фаэторн был в полном восторге, Джилл — очарован, а улыбка Страттона превратилась в торжествующую ухмылку. Николас и Худ радовались, что мальчик последовал их совету. Дэйви читал отрывок с выражением, кое-где несколько перегибая палку, однако его уже можно было представить на сцене. Когда он закончил, отец одобрительно захлопал в ладоши, а Фаэторн вскочил со стула.
— Ты прирожденный актер, Дэйви, — провозгласил он.
— Спасибо, мистер Фаэторн.
— А вы? — обратился Лоуренс к остальным. — Вы что думаете?
— Дэйви — подарок судьбы, — не задумываясь, отозвался Худ.
— А ты, Ник, что скажешь?
— Я согласен. Мальчик все схватывает на лету.
— Барнаби?
— Спору нет. Дэйви не откажешь в очаровании, — произнес Джилл. — Но чтобы приковывать к себе внимание зрителей, этого мало. Умеет ли он петь? А танцевать? Может, я по-быстрому научу его плясать джигу, чтобы мы увидели, как он может двигаться?
— Это необязательно, — мрачно отозвался Фаэторн. — Я считаю, мы уже увидели все, что нам нужно. Осталось только позвать нашего адвоката, чтобы заключить договор, и все, Дэйви Страттон — член труппы.
— Вы не уточнили, сколько продлится его ученичество, — вклинился Джером Страттон.
— Все зависит от мальчика. Кому-то требуется шесть-семь лет. Некоторые, как, скажем, Джон Таллис, — это имя Фаэторн произнес со злобой, — становятся настоящими актерами гораздо раньше. Предлагаю внести в контракт срок в три года. Потом, в случае чего, его можно будет продлить. Вас это устраивает, сэр?
— Вполне.
— А тебя, Дэйви? — Фаэторн повернулся к мальчику. — Ты готов провести с нами ближайшие три года?
— Мистер Фаэторн, он сделает так, как я ему велю, — безапелляционно заявил Страттон.
— Я бы предпочел, чтобы мальчик ответил мне сам. Итак, Дэйви?
Мальчик поднял взгляд на членов труппы. Фаэторн сиял от восторга, Джилл улыбался, Худ ободряюще подмигивал, а Николас радушно кивал. Наконец Дэйви Страттон принял решение.
— Я к вашим услугам, — смело произнес он.
