Глава 1

Николас Брейсвелл увидел труп, едва отойдя от дома на пятьдесят ярдов. В проулке у стены лежал старик, свернувшись калачиком в последней попытке согреться. Тело несчастного было покрыто инеем и забрызгано грязью. Нельзя сказать, что Николаса потрясло это зрелище — ему и прежде доводилось видеть смерть, — однако, в очередной разубедившись в ее избирательной жестокости, он не смог сдержать вздох сочувствия. На этот раз жертвой стал беззащитный нищий старик, бездомный, одинокий, чьим единственным богатством было жалкое тряпье, не сумевшее защитить владельца от холода. Склонившись над покойным, Николас с удивлением заметил на изможденном лице улыбку, словно бедолага с радостью расстался с жизнью. Этой застывшей беззубой улыбкой мертвец будто прощался с миром, полным страданий. Николас закрыл покойнику глаза и молча вознес молитву за упокой его души.

В Лондоне случались холодные зимы, но эта выдалась особенно суровой, словно сама природа решила мстить людям за свою же бесхарактерность. После жаркого лета и мягкой осени город атаковали туманы, ветер, ливни, снег и стужа. На Рождество разбушевалась пурга. Новый год одарил горожан градом. В Сочельник поднялся и завыл шквальный ветер. Темза замерзла. Поначалу народ, пришедший на Зимнюю ярмарку, порадовался разнообразию, но радость была недолгой: коварный лед то и дело трескался, люди проваливались в холодную воду. Кто-то отделался обморожениями, а кто-то и утонул. Погода не знала жалости. Мороз, лютый и беспощадный, сеял повсюду смерть.

Николас двинулся в путь. Он понимал, что труп нищего с застывшей улыбкой — не последний, будут и другие на улицах Бэнксайда.

Стражников Николас встретил в «Черной лошади». Они пили эль, подсев поближе к очагу, и ворчали, что честным людям в такую стужу пристало сидеть дома, а не мерзнуть на улице. В трактире, пристанище проституток и прочего сброда, было темно и сыро. Презрев свои обязанности, стражники пили с теми, кого должны были арестовывать, если что.

Николас рассказал о мертвеце, однако сочувствия не встретил. Напротив, высокий стражник с клочковатой бородой выглядел раздосадованным.

— Что, еще один? — недовольно проговорил он, потирая озябшие руки. — Отчего эти старые дураки мрут у нас? Других приходов, что ли, мало? Уже третий за эту неделю.

— О нем надо позаботиться, — произнес Николас.

— О нас тоже, мистер.

— Да и вообще, — усмехнулся второй стражник, — он сейчас там, где гораздо теплее, чем здесь.

Николас не отступал:

— Если бы вы меньше думали о себе и больше о других, может, и удалось бы кого-нибудь спасти. Проявите хоть каплю уважения к покойному. Где лежит тело — вы слышали. Сделайте так, чтобы его убрали.

— Тебе-то какое до него дело?

— Я здесь живу.

— Ну и мы живем.

— Тогда будьте хорошими соседями.

Развернувшись на каблуках, Николас решительно пересек вонючий трактир и вышел на морозный воздух. В лицо ударил порыв ледяного ветра, и Николас поплотнее надвинул шляпу и закутался в плащ. Главное, двигаться быстро, тогда холод не страшен. Он быстро направился к мосту: лучше уж пройти по нему, чем трястись от холода в лодке. Добравшись до угла, Николас остановился и оглянулся. Из «Черной лошади» нехотя выходили пристыженные стражники. Потоптавшись у входа, они медленно двинулись к переулку, где лежал труп нищего. Николас, удовлетворенный, пошел дальше.

На Лондонском мосту вовсю кипела жизнь. С обеих сторон вдоль мостовой теснились домишки и лавочки, едва позволяя повозкам и телегам разъехаться. Николас пробирался сквозь толпу, то и дело уворачиваясь от лошадей и подвод. Из головы его никак не шел замерзший насмерть нищий из Бэнксайда. Николаса мучило чувство вины: он-то всю ночь проспал в теплой постели, пока несчастный умирал от стужи… Эта смерть напомнила ему судьбу еще нескольких людей: его любимая труппа «Уэстфилдские комедианты» также оказалась жертвой нынешних холодов. Мороз прогнал актеров со двора трактира, где они обычно давали представления, силы медленно оставляли их, впереди маячила безработица. Скоро у комедиантов достанет воли лишь опуститься на землю, как этот нищий, и, повернувшись лицом к стене, тихо отойти в небытие.

У «Уэстфилдских комедиантов» бывали темные времена. Чума и пожары гнали актеров из города, а в его стенах им грозил Тайный совет и пуританский суд. Конкуренты делали все от них зависящее, чтобы задушить труппу. Николас был лишь наемным суфлером и деньги в труппу не вкладывал, но каждый раз возглавлял борьбу с притеснителями и обидчиками, угрожавшими благополучию «Уэстфилдских комедиантов». Однако он был не властен над капризами английской погоды. Если морозы не отступят, актеров ждет голодная смерть и братская могила. От тоски у Николаса перехватило дыхание. Стиснув зубы, он пошел быстрее.

На противоположной стороне моста царила еще большая толчея. На Грейсчёч-стрит бойко шла торговля. Десятки запахов, перебивая друг друга, били в ноздри. Стоял невыносимый гам, орали лавочники и покупатели, ржали кони, собаки лаяли, рычали, визжали, лишь мусорщики да карманники работали в молчании. Николас двинулся вперед сквозь толпу. Только войдя в ворота «Головы королевы», он вздохнул с облегчением, оставив позади безумие и неистовство улицы. Однако облегчение быстро сменилось печалью.

Двор трактира, где некогда «Уэстфилдские комедианты» давали лучшие свои представления, пустовал, холодный, позаброшенный и забытый. Брусчатка тускло поблескивала льдом замерзших луж. Конюшни стояли опустевшими, на балконах — ни души, на крышах искрился иней. Николас не мог поверить, что стоит на том же самом месте, где некогда возвышалась сцена, звучали строки великих драм и прекрасная музыка… Неужели некогда на этих пустых балконах рукоплескали зрители, а вон там, на почетном месте, довольно улыбался покровитель их труппы лорд Уэстфилд?..

Однако кое-что в «Голове королевы» осталось неизменным: владелец трактира Александр Марвуд как был ничтожеством и подлецом, так и остался. Стоило суфлеру войти в трактир, как хозяин тут же выскочил ему навстречу.

— Эта погода меня вконец разорит, — начал он жалостливо.

— Нам всем от нее крепко достается, — устало ответил Николас.

— Но мне-то крепче всех, мистер Брейсвелл! Из-за этой чертовой холодины путников совсем не стало, комнаты пустуют. Кто ко мне теперь ходит? Всякий сброд! — Марвуд обвел рукой зал. — Полюбуйтесь — ни одного джентльмена! Во всем доме ни единого тугого кошеля. Одни скупердяи. Купят кружечку эля и сидят себе весь день у огня. А мне какая от этого выгода? Сейчас знаете какие цены на дрова?

Николас, еще немного послушав стенания хозяина, оборвал его:

— Мистер Фаэторн назначил мне здесь встречу. Как к нему пройти?

— Дайте я сначала расскажу, как меня притесняют…

— Потом, — твердо сказал Николас. — Мистер Фаэторн не любит, когда его заставляют ждать.

Марвуд, расстроенный потерей благодарного слушателя, громко шмыгнул носом и объяснил, как найти комнату. Поблагодарив, Николас поднялся по хлипкой лестнице и пошел по коридору, пол которого был истерт шарканьем сотен ног. Впрочем, Марвуд мог ничего и не объяснять: голос, глубокий, выразительный, послышавшийся из-за двери в конце коридора, мог принадлежать только Лоуренсу Фаэторну.

— Идиот! Нет, нет, нет и еще раз нет! Я говорил совсем другое!

Глава труппы, в тоске по сцене, вымещал расстроенные чувства на своем извечном сопернике — Барнаби Джилле. Николас, постучавшись, вошел в комнату. Его взгляду предстала знакомая картина. Фаэторн стоял посреди комнаты, отчаянно жестикулируя. Джилл, презрительно отвернувшись, сидел верхом на стуле, а Эдмунд Худ, то и дело всплескивая руками, метался между спорщиками, напоминая голубя мира с подрезанными крыльями. Появление Николаса положило препирательству конец. Худ бросился через комнату и заключил друга в объятия.

— Ник! — воскликнул он. — Слава богу, ты пришел. Лоуренс и Барнаби вот-вот вцепятся друг другу в глотки. Если мы их не остановим, прольется кровь.

— Вздор! — Фаэторн сдержанно усмехнулся. — Мы с Барнаби слегка разошлись во взглядах — только и всего. Я лишь пытался объяснить, что все его доводы — сущая глупость.

— Она меркнет в сравнении с той нелепицей, которую ты несешь, — пробурчал Джилл.

— Ник, родное сердце, — прикрыв дверь, Фаэторн заботливо провел суфлера в комнату, — давай заходи, располагайся. У меня есть новости, которые помогут тебе согреться.

Скинув плащ, Николас расположился в уголке и окинул взглядом компаньонов. Фаэторн, управляющий и главный актер труппы, щеголял в облегающем итальянском камзоле: его борода была аккуратно расчесана. Джилл, все еще погруженный в мрачные думы, кутался в отделанный мехом плащ. Клоун от Бога, на сцене он преображался до неузнаваемости, но стоило Джиллу сойти с подмостков, как к нему возвращались его всегдашние угрюмость и упрямство, которые только усугубляла отчаянная вражда с Фаэторном. Эдмунд Худ был постоянным автором труппы. Бледный, худой, скромный, этот человек нередко обнаруживал себя зажатым между двумя жерновами — Фаэторном и Джиллом. Комната не отапливалась, поэтому на головах всех троих мужчин красовались шляпы.

— Итак, Ник, — с серьезным видом начал Фаэторн, — зима уже сделала все, чтобы поставить на нашем деле крест. Из-за холода, снега и льда мы не можем выступать в трактире, но не можем и уехать — дороги не позволяют. До недавнего времени нам оставалось только сидеть сложа руки, дрожать от стужи и молить Бога о снисхождении. И Господь, — просияв, продолжил он, — услышал наши молитвы!

— Не согласен! — вставил Джилл.

— Пусть Ник скажет свое слово, — нетерпеливо продолжил Фаэторн. — Наш уважаемый покровитель, лорд Уэстфилд, сделал нам одно предложение. Сущая манна небесная.

— Манна, как же! — снова фыркнул Джилл. — Не манна, а снег, что повалит из туч и засыплет нас по пояс.

— Если ты перебьешь меня еще раз, Барнаби, я вобью тебя в этот снег по самую твою дурацкую шляпу!

— Так что же это за предложение? — вступил Николас, стремясь удержать компаньонов от новой перебранки. — Лорд Уэстфилд вряд ли предложит плохое.

— Это уж точно, Ник. В двух словах, дело вот какое. Нас пригласили в Сильвемер, где проживает сэр Майкл Гринлиф. За десять дней, дабы развлечь сэра Майкла и его гостей, мы должны выступить с шестью пьесами. Платят немало, нас ждут с распростертыми объятиями. Чего еще желать?

— На первый взгляд, почти ничего, — протянул Николас. — А где это — Сильвемер?

— В Эссексе. Один день верхом.

— Что ж, тогда это воистину чудесная новость.

— Когда мне сказали, я и сам запрыгал от восторга.

Николас с интересом посмотрел на остальных:

— Неужели вам есть что возразить?

— Ты еще условий не знаешь, — кисло сказал Джилл.

— Условий?

— Именно, Ник, — кивнул Худ. — Двух. Давай, скажи ему, Лоуренс.

— Ну, не то чтобы это условия… скорее так, пустячные просьбы, — небрежно начал Фаэторн. — Во-первых, одна из пьес должна быть новой — и тут заказчика не упрекнешь, что он придирается. Сэр Майкл платит щедро и, разумеется, рассчитывает получить самое лучшее. Ему хочется представить гостям свежий шедевр.

— И кто же напишет этот шедевр? — спросил Худ.

— Ну кто же, кроме тебя, Эдмунд?

— Это невозможно! У меня просто не хватит времени, чтобы написать новую пьесу!

— Так переделай старую, поменяй название — делов-то.

— Но, Лоуренс, это же подлость! Я на такое жульничество не пойду.

— Слушай, театр сам по себе одно сплошное жульничество. Мы играем на чувствах зрителей — наших жертв. Да и откуда сэр Майкл Гринлиф узнает, что новая пьеса — приукрашенное старье?

— Он-то, может, и не узнает, — продолжал возмущаться Худ, — но я-то знаю правду! Меня тошнит от одной мысли о такой низости. Подумай о нашей репутации — что с ней станет, если откроется правда? Ты, кажется, говорил, что, возможно, приедет сам лорд Уэстфилд? Он нас в два счета раскусит! И неважно, что он вечно пьян. Он всегда помнит, какие пьесы видел, а какие нет. Как старье ни переделывай, он сразу заметит обман. Нет, Лоуренс, остается отказаться. Нас ждут в Сильвемере в конце месяца — из чего мне стряпать пьесу? Из воздуха?

— Эдмунд, я очень хорошо тебя понимаю, — вмешался Николас, — лучшие пьесы в нашем репертуаре вышли из-под твоего пера… но сейчас имеет смысл подумать и о других возможностях. Нас может спасти другой автор.

— Ник, две недели! Кто возьмется написать пьесу в такие сроки?

— Наверное, никто, но я-то говорю о пьесе, что уже написана, но не поставлена… «Ведьма из Рочестера».

— Силы небесные, да ты попал в точку! — воскликнул Фаэторн, хлопнув себя по коленке. — Я совсем о ней забыл. Да, в пьесе немало огрехов, но у нее большое будущее. Вот поэтому, Ник, я и дал тебе ее почитать.

Джилл взорвался:

— Ты показываешь пьесу суфлеру раньше меня?! Лоуренс, такие вещи не прощают. Николас работает за кулисами. Я, слышишь, я вдыхаю в пьесу жизнь, я доношу ее со сцены до зрителей. И я ни разу не слышал о «Ведьме из Рочестера»!..

— И я, между прочим, тоже, — вставил Худ.

— Я держал ее от вас в секрете, — признался Лоуренс. — Она должна была стать приятным сюрпризом.

— Да ты и думать о ней забыл, пока Николас тебе не напомнил! — съязвил Джилл. — Вот уж свидетельство всех ее достоинств. Ты смотри, Лоуренс, я с моим талантом не стану разбрасываться на всякую дрянь. Кто автор этого вздора? Небось какой-нибудь законченный болван.

— Эгидиус Пай, — ответил Николас. — И он вовсе не болван.

— Но, во всяком случае, и не поэт. По крайней мере не из известных.

— Это так, — согласился Николас, — но у него есть талант, и он многому научится, когда увидит свое творение на сцене. Мистер Пай — адвокат, человек образованный и остроумный. Одну его пьесу уже ставили, и он получил заказ написать другую. Он не новичок, однако его талант еще нужно пестовать. Эгидиус нуждается в поддержке.

— Да, — кивнул Фаэторн. — «Ведьма из Рочестера» — вещь воистину волшебная, она поможет нам покорить зрителей. И потом — даже если текст несовершенен, гораздо проще доработать то, что уже имеется под рукой, чем сочинять новое. К тому же Паю не повредит совет истинного мастера.

— Если он на это согласится, — усмехнулся Худ. — Некоторые авторы приходят в ярость от одной мысли, что их кто-то будет править.

— Эгидиус Пай не такой. Он сделает то, что ему скажут, — заверил Лоуренс.

— Тогда для начала надо предложить ему поменять название, — сказал Николас. — Выступать нам в Сильвемере, поэтому имеет смысл переселить ведьму из Кента в Эссекс. В этом графстве к колдовству относятся проще. Заменим пару букв, и вот у пьесы мистера Пая новое название: «Ведьма из Колчестера».

— Мне это нравится! — хлопнул в ладоши Фаэторн. — Итак, друзья, с одним условием мы разобрались…

— Но остается второе, — вступил Джилл, — и выполнить его куда сложнее…

— Сэр Майкл Гринлиф просит, — объяснил Фаэторн Николасу, — чтобы мы взяли в труппу нового ученика.

— Безумие! — покачал головой Джилл.

— У нас и так довольно едоков, — подхватил Худ.

— Ничего, возьмем еще одного. Беру ответственность на себя, — уговаривал Фаэторн. — Нам счастливо живется под одной крышей, Марджери кухарит славно, так что голод не грозит. Я считаю, надо обдумать предложение.

— И кого предлагают в ученики? — поинтересовался Николас.

— Мальчика зовут Дэйви Страттон.

— Что о нем известно?

— Ему одиннадцать лет, и он страстно хочет стать актером. Дэйви — сын богатого купца Джерома Страттона, друга сэра Майкла. Лорд Уэстфилд дал мне понять, что если мы примем в труппу мальчика, то окажем сэру Майклу большую услугу.

— А если не примем? — с вызовом спросил Джилл.

— Ты же прекрасно понимаешь, — махнул рукой Худ. — Либо мы берем мальчишку в труппу, либо держимся от Эссекса подальше. За право выступать полторы недели нам до скончания дней сажают на шею этого пацана. Чудовищное предложение. Надо отказываться.

— Мы можем позволить себе еще одного ученика, — настаивал Фаэторн.

— А как же остальные мальчишки, с которыми уже заключили договор? Они и так сидят без дела. Гнать этого Дэйви Страттона в шею. На черта он нам нужен?

— Погодите, — задумчиво произнес Николас. — Может, предложение и неожиданное, зато своевременное. Джон Таллис уже давно не справляется с женскими ролями. Черты лица огрубели, голос стал ломаться… Теперь Джон больше подходит на роли бабушек и нянек, а нам нужен актер с голосом помоложе. Я уж было понадеялся на Филиппа Робинсона, но, увы, он предпочел нам Королевский хор. Может, оно и к лучшему, и Дэйв Страттон будет хорошо смотреться на его месте?

— Мы можем обойтись и без нового ученика, — настаивал Худ.

— Обойтись? Когда за него дают работу? — взмолился Фаэторн. — Только подумайте: целых десять дней в особняке! Представьте, сколько нам заплатят! А сколько у нас появится новых знакомых, связей! Джером Страттон — богатый купец, и он хочет, чтобы его сын играл в нашей труппе. Да вы представляете, сколько мы сможем на этом заработать?!

— Только если мальчик талантлив, — вставил Худ.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, Эдмунд. Не надоело вам бездельничать? Вот только что Ник говорил о королевском хоре. Разве тебе не досадно, что мальчишки в Блэкфраерсе выступают каждый день, а мы сидим здесь сложа руки? Театры под крышами процветают, а такие, как мы, остались без работы по милости природы! Так не заняться ли нам делом? Нам сделали предложение — надо хвататься за него обеими руками! Сейчас нас зовет сэр Майкл Гринлиф — а вдруг среди его гостей найдется человек, который в другое время тоже нас куда-нибудь пригласит?

Джилл все еще сомневался:

— Да, но что делать с мальчиком, которого нам навязывают…

— Выход очень простой, — решился Николас. — Надо встретиться с Джеромом Страттоном и хорошенько его расспросить. Поглядим на его сына — может, он прирожденный актер. А если мальчик не подойдет, мы вежливо откажемся.

— А если выясниться, что он талантлив, — просиял Фаэторн, — мы примем его в труппу и будем брать с его отца деньги на содержание! Это самый мудрый совет, который я от тебя слышал, Ник. Я как чувствовал, что не зря тебя позвал. Ну так как, решено? — Он окинул взглядом товарищей. — Устроим Дэйви Страттону экзамен?

— Зря вы меня не слушаете, — вздохнул Джилл.

— Да брось, Барнаби, — подмигнул Фаэторн. — Я-то думал, ты первый согласишься взять мальчонку в труппу. С детворой ты проводишь времени куда больше, чем все мы. Может быть, юный Дэйви окажется бездарем, но он наверняка в сто раз милее Джона Таллиса…

Фаэторн рассмеялся своей шутке, а Джилл погрузился в обиженное молчание.

В общем, все были рады предстоящему выступлению в особняке в Эссексе. Их ждет стол, кров и благодарная публика. Николасу не терпелось поскорее поделиться новостями с друзьями — другими актерами труппы.

— Благодарю вас, джентльмены, — произнес Фаэторн, поднимаясь со стула. — А теперь кликнем-ка этого мерзавца, хозяина. Пусть принесет бутылку мадеры, нам есть что отпраздновать… Поглядите, друзья, — Фаэторн кивнул на окно, в которое проник солнечный луч, — наконец-то погода меняется. Солнце пробилось сквозь тучи, чтобы благословить наше начинание, — это знак!

— Угу, — буркнул Джилл, — самый дурной из всех возможных.

Но никто не расслышал этих слов…