Чудовища

Чудовище вы точно встречали. Он стоял перед вами в очереди в круглосуточном магазине, чтобы расплатиться за сигареты и вяленые мясные палочки, заигрывая попутно с недовольного вида кассиршей родом с Ямайки. Сидел напротив вас в идущем в Бруклин вагоне метро маршрута «G», ссутулясь и выставив напоказ сплошь покрытые татуировками жилистые руки. Под крэком и коксом, до противного веселый, устраивал вечеринку «для своих», куда вас уговорила пойти подруга и куда вы пошли, потому что еще не готовы перейти в категорию девушек, которые на такие вечеринки больше не ходят.

Возможно, вы даже предлагали ему себя.

Потому, что вам осточертели парни, которые, прежде чем лечь с вами в постель (они ровно так и выражаются: «лечь в постель»), хотят получше вас узнать, которые виновато интересуются, не рано ли они кончили, которые назавтра звонят и говорят, как им с вами было здорово.

Или потому, что вас начинает тревожить, что близится отправление того самого поезда; что, хотя вы сами по доброй воле выбрали для себя другой состав, имеющий назначением замужество и материнство, тот самый поезд отвезет своих пассажиров в края зеленеющих лужаек, откуда мало кто возвращается; что те немногие, кто попытается из тех краев вернуться, обнаружат, что за их тамошних двадцать лет здесь дома минуло каких-то несколько дней и теперь им дико и неуютно оказаться на вечеринке, на которой еще накануне они чувствовали бы себя как рыбы в воде.

Или потому, что верите, по-настоящему верите, что способны загладить ущерб, нанесенный кем-то другим нервному сухощавому красавцу с сигаретами и мясными палочками, угрюмому юноше из подземки, бойкому бесстыдному краснобаю, у которого, на кого бы он ни смотрел, во взгляде читается вопрос: Ты тупой или мудак? – он просто не представляет, что на свете бывают люди, не относящиеся ни к той, ни к другой категории.

Красавица была старшей из трех сестер. Когда отец, собираясь по делам в город, спросил дочерей, каких гостинцев им привезти, две младшие сказали, что хотят шелковые чулки, нижние юбки, кружева и ленты.

А Красавица попросила привезти ей одну-единственную розу – такую же, какую запросто можно было срезать с любого из полудюжины кустов в пяти шагах от их дома.

Этим она хотела сказать: привезите мне из дальних краев то, что я легко добыла бы себе и здесь. Сокровище я прошу не из алчности, ведь откуда алчности взяться, когда я могу исполнить свое желание за пару минут с помощью простых садовых ножниц. Мне важнее, что вы не забудете про гостинец, а не его цена; попросив о редкой и дорогой вещи, вместо знака внимания я получу лишь исполненное поручение.

Быть может, еще она хотела сказать: Неужели вы и вправду думаете, будто от нового платья или ленточки для волос будет какой-то прок? Неужели надеетесь, что они хотя бы на йоту исправят еще не совсем безнадежных мужчин, которых в нашей деревне и с десяток едва наберется? Или дадут мне хоть крошечный шанс не выйти в конце концов замуж за мясника Клода или за сухорукого Анри? Вы в самом деле думаете, будто юбка может быть средством от безысходности?

Я лучше попрошу розу.

Отец всего этого не понимал. Скромность желания Красавицы удивила и огорчила его. Он долго откладывал деньги на эту поездку: наконец-то нашелся потенциальный покупатель на доильный аппарат придуманной им принципиально новой конструкции; в кои-то веки у него назначена деловая встреча. Он лелеял мысль возвратиться из рабочей поездки навьюченным подарками, что твой раджа.

Бессмысленно было объяснять отцу, что просьбы Шери и Мэделин бестолковы, что они от силы пару раз наденут свои новые платья и ленты на деревенские танцы, а потом, прикованные к дому хозяйством и детьми, сложат их в комод, чтобы время от времени доставать и разглядывать с тоскою и сожалением; в конце концов, шелка и лен так поест моль, что их останется только выбросить.

А с Красавицы довольно и одной розы. Своим острым и трезвым, не в пример сестрицам, умом она понимала: нет смысла приобретать что-то, чего у нее еще нет, ведь все ее будущее отчетливо и бесповоротно прочитывалось на щедро унавоженных улицах деревни, в похабных ухмылках молодого трубочиста и в заискивающем молчании мельникова подручного.

Отлично. Она хотела розу. Розу она и получит.

На обратной дороге из города (деловая встреча прошла у него не лучшим образом) отец остановился у цветущего сада, посреди которого возвышался замок. Розу для Красавицы надо было сорвать не слишком далеко от деревни, иначе до дому он довез бы только стебель с жалкими увядшими листочками.

Недовольно ворча и сетуя про себя на упрямую скромность дочери (и радуясь при этом, что, в отличие от сестер, она не ввела его в расходы, денег на которые у него, вопреки ожиданиям, не образовалось), он сорвал розу с особенно пышного куста. Одну розу из многих тысяч.

Но он неправильно выбрал замок. И розовый куст – тоже.

На отца налетел чудовище. Он был больше восьми футов ростом и походил на помесь волка со львом, глаза кровожадно сверкали, мохнатые лапы были толще, чем отцова талия. Одетый в рубашку с жабо и камзол, от этого он выглядел только еще страшнее.

Чудовище объявил отцу, что похищение розы карается смертной казнью. И занес над ним лапу с когтями, похожими на букет из кинжалов, совсем уже собравшись содрать бедняге лицо с черепа.

Представьте себе его голос – похоже звучит газонокосилка, наехав на гравий. При этом лучше не думать о том, сколь зловонно было его дыханье.

Чудовище ненадолго задумался.

Чудовище опустил занесенную лапу и засунул ее глубоко в карман камзола, словно опасался, как бы она самостоятельно, помимо его воли не натворила бед.

Сказав это, чудовище повернулся и ногами, огромными и сильными, как у бизона, зашагал к замку. Отец, зажав в руке розу, взобрался на лошадь и пустился в путь.

Дома он рассказал дочерям, что́ с ним приключилось в поездке, и добавил, что завтра на заре поедет в замок, где чудовище живьем сдерет с него кожу.

Младшие дочери дружно уверяли отца, что чудовище пугал его понапрасну. Ему неоткуда узнать, где они живут. И вообще, этот чудовище – обыкновенный психопат. Его угрозы – бред чистой воды. Наверняка его мучают галлюцинации, а в этот самый момент он, скорее всего, выясняет, кто же все-таки шепчет ему из шкафа всякие непристойности или почему мебель сама по себе передвигается с места на место.

Хорошо, папочка, а ты покажешь, что привез?

Да-да, конечно…

И он принялся вынимать из седельных сумок свертки с гостинцами.

И только Красавица знала, что угрозы чудовища не напрасны, что он разыщет их и всех убьет. Только Красавица понимала, как много может значить одна-единственная роза и на какие поступки вдохновлять, когда живешь в безысходности – чудовищем, запертым в замке, или девушкой, обреченной всю жизнь провести в захолустной и нищей деревне.

Поэтому вскоре после полуночи, пока отец и сестры крепко спали, она пробралась на конюшню, села на отцовскую лошадь и велела ей везти себя в замок чудовища. Лошадь, тоже в своем роде чудовище, радостно повиновалась.

Выглядело это актом отчаянного самопожертвования. Но им не являлось. На самом деле Красавица была готова что угодно претерпеть от чудовища, лишь бы больше не пасти гусей и не просиживать вечера напролет за плетением кружев.

А еще она надеялась, что отец, проснувшись поутру и заметив пропажу, устремится ей на помощь. Рисовала в воображении образ отца, вышедшего против чудовища; он сам был чудовищем ее юных лет, громадным, мохнатым, ощетинившимся, всегда вел себя подчеркнуто ласково и дружелюбно даже несмотря на то, что она, не такая наивная, как ее сестры, прекрасно понимала, ценой каких усилий он удерживает себя от неких действий, которые мог бы с легкостью совершить, уверенный, что ему не помешает их мать, благополучно упокоившаяся на церковном кладбище.

Проезжая по ночным полям и топким низинам, Красавица воображала битву, которая могла бы из-за нее разразиться. Ей было (к чему скрывать?) даже приятно гадать, кому бы она досталась в добычу – отцу или чудовищу?

Отец был совершенно убит известием об отъезде старшей дочери в замок чудовища. Но при этом его не покидала мысль, что накликавшая беду просьба о розе была с ее стороны проявлением лицемерно скрываемого тщеславия. Мол, Красавица хотела выказать себя самой чистой и непорочной – то же желание кроется за надменностью монашек.

Он никогда не простит себе, что позволил Красавице отдать себя вместо него в лапы чудовища. И тем не менее он разрешил ей это сделать. Со временем он придумает множество способов переложить вину на дочь. Не без толики сладострастия вживется постепенно в образ бессердечного негодяя, а сколько-то спустя поймет, что таким ему проще жить.

В замке чудовища Красавице с самого начала был оказан безупречный прием. Кушанья сами собой появлялись на столе, а стоило ей войти в комнату, там весело вспыхивал камин. Настенные подсвечники в виде детских ручек освещали ей путь по сумрачным коридорам.

Не прошло и двух дней, как она уже твердо знала, что отец не явится ее спасать, что он счастлив сидеть в безопасности дома, что для безмятежной дряхлой старости ему вполне хватит двух оставшихся дочерей (на которых всегда можно положиться, которые разотрут ему больные суставы и спросят, не пора ли поменять подушку).

Сначала Красавица жила в замке совсем одна, а потом вместе с чудовищем.

Он был неизменно учтив и любезен. Не навязывал невинной девушке животного секса на огромной кровати, в которой она спала в одиночестве. Не нанизывал ее на красный распаленный двухфутовый член, не вылизывал плотоядно, и вообще, ей не выпало стать объектом эгоистичной животной похоти.

Она вздохнула с облегчением, когда поняла, что так будет и дальше. И в то же время каким-то тайным и постыдным образом испытала разочарование, но даже себе самой она в этом вряд ли бы призналась.

Жизнь их изо дня в день протекала по странному, но четко определенному распорядку. Днем чудовище притворялся, будто занят делами в дальних закоулках замка. По вечерам он садился с Красавицей за стол и ждал, пока она поужинает, потом долго вышагивал, что-то бормоча себе под нос, по замковым залам и, наконец, когда совсем темнело, отправлялся в лес, там ловил косулю или кабана, перегрызал добыче горло и пожирал ее.

Про вылазки в лес Красавица узнала случайно, как-то бессонной ночью подглядев за ним в окно. Чудовище скрывал, что по ночам убивает зверей. Он не верил в способность Красавицы понять и принять, что ему, как и всякому, необходимо бывает избыть тоску, а кроме того, опять же, как всякому, нужно что-то есть.

Он в одно и то же время и оправдывал ее ожидания, и обманывал их. Она, разумеется, с самого начала знала, что он будет диким, свирепым и смрадным. Но такой зверско-галантной рутины предвидеть никак не могла.

И если безупречное поведение чудовища отчасти Красавицу огорчало, его стремление держать в тайне свои менее презентабельные особенности с течением времени помогло ей выработать робкую, но при этом стойкую приязнь к нему. Нет, симпатию ей внушала не животная вонь, в которой смешивались запахи помета и ярости и которую не заглушал никакой одеколон, не когти размером с кровельные гвозди, мешавшие ему нормально держать бокал с вином. Ей нравилась его решимость быть добрым и чутким, щедрым и верным, как если бы она долго прожила с мужем, которого теперь оставили плотские желания, а вместе с ними и молодой эгоизм, и который больше всего на свете боится утратить привязанность жены, получающей от него меньше, чем прежде. Ее отношение к чудовищу подпитывалось кротостью, к которой он себя сурово принуждал, благодарностью, мелькавшей при взгляде на нее в его нечеловеческих глазах, и тем, как храбро он совладал с безысходностью своей жизни.

Несколько месяцев дни текли, похожие один на другой как две капли воды – Красавица рассеянно коротала время за вышиванием, а вечерами за ужином им было не о чем говорить, – пока наконец чудовище не велел ей возвращаться домой. Он грузно рухнул перед ней на колени, как лось, пронзенный целым роем стрел, и сказал, что не стоило ему запирать ее в замке, не стоило забивать себе голову чушью о всепобеждающей силе любви. О чем же он думал, когда все затевал? Не верил же он в самом деле, будто юная симпатичная девушка, попавшая к нему не по своей воле, сможет полюбить такое страшилище? Судя по всему, его ввели в заблуждение слышанные где-то истории про девушек, влюблявшихся в уродливых и отвратительных существ. Но ему не пришло в голову поинтересоваться, а все ли с самими этими девушками было в порядке.

Красавица не смогла заставить себя сказать, что, если бы он не был таким учтивым и нагнал бы на нее побольше страху, то, возможно, его замысел и удался бы. Про себя она подивилась при этом, как много мужчин надеются, что смирение проложит им путь к женскому сердцу.

Они с чудовищем не завели манеры откровенничать друг с другом, а теперь уже было поздно ее заводить. Красавица послушалась чудовища и ушла. Ей было жаль покидать его, но в то же время нельзя же было обречь себя на вечное тоскливое девичество в четырех стенах замка – как бы удобно оно ни было обставлено, со всеми этими самозагорающимися каминами и самонакрывающимися столами, – да еще в компании зацикленного на своих промахах страшилища. Она ушла, потому что жизнь в замке чудовища при всей комфортабельности, по сути, не слишком-то отличалась от той, которую она вела дома.

Как ни странно, но в родной деревне у Красавицы не возникло ощущения, что она снова дома. Она была рада, да, рада увидеть отца и сестер, но при этом отец оставался в первую очередь человеком, который не последовал за ней в замок чудовища и не сразился с ним за нее. Сестры повыходили замуж за тех, за кого им и было всегда суждено выйти замуж – одна за каменщика, другая за торговца скобяным товаром. Оба были мужчины сугубо приземленные, оба исполняли свою работу без ропота и без души, любили, чтобы обедать им накрывали ровно в шесть, а по вечерам, поздно и неверной походкой возвратившись из паба, приступали к производству новых детей. У средней сестры их было двое, а младшая, не успев выкормить грудью одного, уже ждала второго.

Но что удивительней всего, за время отсутствия Красавица бесповоротно испортила себе репутацию среди деревенских.

О том, что она жила в замке у чудовища, никто в деревне не знал, но и придуманной отцом истории про внезапное решение уйти в монастырь тоже никто не поверил. По общему мнению, Красавица вела развратную жизнь где-то в далеких краях, а когда наскучила какому-то герцогу или графу или же просто приелась посетителям борделя, непонятно с какой стати решила, что может как ни в чем не бывало возвратиться в родную деревню. И теперь даже отборные женихи (пекарь, подверженный внезапным приступам ярости, и косой, дерганый кроликовод) – эти тоскливейшие образчики человеческой породы – сто раз подумали бы, прежде чем посвататься к девушке, вынужденной скрывать прошлое.

Долго ли коротко ли, но как-то поздно ночью (чтобы не пришлось ничего никому объяснять) Красавица тихонько выскользнула из дома, села на лошадь и поехала в замок чудовища. Там, во всяком случае, она была желанна и любима. И чудовище не считал, что ей надо чего-то там стыдиться.

Когда она приехала в замок, он был темен и пуст. Она без труда распахнула тяжелые ворота, но свечи в стенных подсвечниках больше не загорались при ее приближении.

Замковый сад разросся и забурьянел, живые изгороди выкинули длинные ветви, похожие на лихорадочные, противные здравому смыслу мысли. Фонтан высох и весь растрескался.

Тут, на каменных плитах у высохшего фонтана, она и нашла чудовище.

Красавица присела рядом на корточки. Говорить чудовище уже не мог, но в его желтых глазах она заметила живой блеск.

С трудом она взяла в свои маленькие ручки его тяжелую лапу. И сказала негромко, словно бы по секрету, что только в разлуке поняла, что любит его. Это была правда, почти чистая правда. Она на самом деле по-своему его любила. Она жалела его, жалела себя, скорбела по им обоим – по двум душам, так легко обретшим одна другую и так глупо потерявшим.

И если бы только можно было его исцелить, если бы можно было вернуть из смертного предела…

Она с удовольствием представила, как отвергнет жалкую участь, которую, так уж и быть, готовы предложить ей деревенские мужчины, представила, как говорит «нет» и пекарю, и кролиководу, и старому подслеповатому вдовцу, чей солидный некогда дом теперь совсем покосился и ронял дранку с крыши в пыль деревенской площади.

Она станет невестой чудовища. Поселится в замке. И до бабьих сплетен ей не будет никакого дела.

Красавица нежно шепнула чудовищу в ухо – оно у него было больше бейсбольной перчатки, – что если он оживет, если сумеет восстать, то она выйдет за него.

Воздействие ее слов было мгновенным.

Чудовище с львиной мощью вскочил на ноги. За спиной у него снова забил фонтан.

Красавица отступила на шаг. Чудовище смотрел на нее с обожанием. И с благодарностью, которую она с восхищением и почему-то со страхом читала в его глазах.

В следующее мгновение шкура на нем лопнула и разошлась, как кокон бабочки. Когти и клыки отпали. Звериное зловоние улетучилось.

И вот он, перед ней.

Крепкий, мускулистый, с мужественным лицом – от его вида у него перехватывает дыхание.

Принц стоит среди клочьев меха, на плитах у него под ногами валяются когти. Он изумленно рассматривает вновь обретенное тело. Сгибает и разгибает свои человеческие руки, испытывает упругую силу ног – бывших когтистых задних лап.

Злые чары рассеялись. Неужели Красавица с самого начала знала, что это произойдет? Как ей самой больше нравится думать, она подозревала в себе способность снять с принца заклятие, но никогда не была до конца уверена в успехе.

Затаив дыхание, она ждет, чтобы новоявленный принц взял ее на руки. Но ему надо сначала увидеть свое отражение в воде, уже наполнившей чашу ожившего фонтана.

Прекрасно. Все у него получилось. Он добился от прекрасной женщины признания в любви к его душе, сокрытой – ото всех, кроме нее – под личиной уродства.

Белоснежная грудь Красавицы вздымается от предвкушения.

Принц отрывается неспешно от своего отражения, и она видит его сладострастную, жадную и хищную улыбку. Лицо его безупречно красиво, и все же что-то в нем не так. Взгляд остался звериным. Эти челюсти по-прежнему достаточно сильны, чтобы перегрызть горло оленю. Еще немного, и его можно было бы принять за младшего и более красивого (гораздо более красивого) брата чудовища, как если бы у их с чудовищем отца и матери сначала появился на свет уродец, а после него – красивое, пропорционально сложенное дитя.

Внезапно Красавица задумывается: а вдруг когда-то давным-давно принца превратили в чудовище в целях защиты? Упрятали под звериным обличьем по легко вычисляемым причинам?

Она пятится назад. Победоносно улыбаясь, с глухим торжествующим рыком, он надвигается на нее.