Чинное “вы” осталось позади, в ресторане. До гостиницы был час ходу. Нет слов, чтобы описать эту прогулку вдвоем по ночному городу.

Я и подумать не мог, какая романтика ждет нас там, куда мы направлялись. Рабочие давно разошлись, в гостинице не было ни души. Мы медленно ходили из номера в номер. Полина, казалось, что-то про себя отмечала. Временами поворачивалась ко мне и говорила: здесь можно сделать то-то и то-то. Она шла впереди, и я не мог оторвать от нее глаз. Я любовался ее телом, ее затылком – когда мы вошли, она собрала волосы в узел. Еще один трогательный женский штрих: распущенные волосы, как я узна́ю позднее, не дают ей сосредоточиться. Время за полночь, мужчина и женщина в полумраке – мы уже не обманывались относительно того, зачем пришли. Вся гостиница была к нашим услугам. Оставалось только найти самый лучший номер.

Мы не торопились с выбором, упоительно растягивая прелюдию. В полумраке глухо горели лампы, обозначающие запасной выход, – вот и весь свет. Полина села на кровать и посмотрела на меня. Если поначалу я чувствовал себя не так свободно, как она, – робел перед ее красотой, слишком сильно желал ее, опыта не хватало… да что говорить… то теперь мной овладела какая-то тихая уверенность, я больше ничего не боялся, я знал, что смогу подойти к ней, скользнуть рукой между ее бедер, и все придет само собой, в том числе терпкость физической близости. Я шагнул к ней, погладил по волосам, а она прижалась лицом к моему животу, и пальцы ее щекотно побежали вверх по ноге: я помню все до мельчайших подробностей. Мы откинулись назад, кровать заскрипела.

– Кровати придется поменять, – сказала Полина.

– Поменяем. Мы их все перепробуем, посмотрим, где лучше.

Я сказал ей: разденься, и она разделась. Я смотрел на нее, и мне казалось, я узнаю́ ее наготу. Может, из-за того сна, но нет, по-моему, той ночью мы не заходили так далеко. Часто говорят об эффекте дежавю в определенных местах и обстоятельствах. Говорят о памяти стен. Случается, приходишь куда-то впервые и чувствуешь, что уже здесь бывал. То же самое я испытал, когда увидел обнаженную Полину. Словно очутился в давно знакомом краю. Я по наитию знал, куда направить путь. Мне не нужен был провожатый. Она сказала: теперь ты, и я тоже разделся. Она увидела шрам у меня на груди. В шестнадцать я перенес операцию на сердце. Она поводила по рубцу пальцем, сказала: красивый, а потом добавила: “Это твоя Берлинская стена”. Еще одно попадание в цель. Я всегда чувствовал, что разрываюсь между двумя разными мирами. Миром мечты – и действительности. Миром творческого – и житейского. Мой недуг, несомненно, был связан с этими метаниями. Мое тело измучилось от этого вечного, непреодолимого раздрая. Проведя пальцем по моему шраму, Полина сделала меня цельным, единым. Половинки срослись.

Не съездить ли с Полиной в Берлин? – подумал я. Этот город витал над нашим любовным ложем. У страсти всегда есть некая географическая привязка. Я пребывал в состоянии полной отрешенности, но почему-то в это мое блаженство закралось лицо Элизы. Какая-то часть меня диву давалась, что я прижимаю к сердцу другую женщину: та, неживотная, часть меня, которая не могла оторвать происходящее сейчас от целой прожитой жизни. До сих пор всех женщин олицетворяла для меня Элиза, и теперь ее призрак стоял тут, рядом. Не так-то просто вырваться из прошлого, если оно так долго тянулось. В конце концов у Элизы хватило такта оставить нас в покое, и она вылетела у меня из головы. Полина увлекла меня на нехоженые тропы. С этого мгновения мы отбросили всякую стыдливость. Я зацеловывал ее тело, так мне хотелось доставить ей удовольствие. Мы долго не могли оторваться друг от друга, мы открывали для себя новый мир. Я был сверху и чувствовал, как ее пальцы хватаются за мою спину. Вернее, захватывают ее. Время от времени мы поглядывали друг на друга – не для того, чтобы удостовериться в желании другого, но чтобы убедиться: все это происходит на самом деле. И выходило – да, все правда.

Мы лежали обнявшись, то проваливаясь в сон, то утоленно разглядывая друг друга. По телу разливался давно забытый блаженный покой. Тело Полины избавило меня от боли. А ведь на самом деле, подумалось мне в этой истоме, моя хворь зародилась гораздо раньше. Долгие годы она подспудно жила во мне, прежде чем проявиться открыто. Давние обиды и недомолвки сплелись в моей спине в один большой узел. Высвобождаясь из пут, я начинал новую жизнь. Разумеется, это был еще не конец. Я разобрался с родителями, детьми, работой и в каком-то смысле с женой, но прошлое не отпускало. Требовалось некоторое время, чтобы понять, что еще мне мешает.

Под утро Полина нежно поцеловала меня, а потом, к моему великому удивлению, ничего не сказав, ушла. Я подумал, что она боится разрушить чудо этой ночи. Не хочет включать свет, не хочет ни о чем разговаривать. Мне-то хотелось побыть с ней еще. Но что поделаешь. Я не мальчик и давно уже перестал искать объяснений женским причудам. Но очень скоро меня кольнуло сомнение. Мне было до того хорошо с Полиной, что теперь опять стало страшно. Это побочный эффект счастья. Оно делает нас беззащитными. Вообще говоря, в одиночестве нередко живется куда счастливей – не нужно тратить силы на тонкие любовные отношения. Спокойней живется, это уж точно. Час спустя я решил написать Полине сообщение. И написал. Несколько незатейливых слов:

Добавить, что я жду не дождусь, когда снова ее увижу? Нет, и так ясно. И так ясно, что я хочу ее видеть, ясно, что мы с ней еще увидимся. Я мысленно перебрал все подробности минувшей ночи: все говорило о том, что это не просто интрижка. Может, возмечтал я, мы увидимся сегодня же. Мне уже чудовищно ее не хватало. Ее запаха, ее кожи, ее голоса. Я тупо уставился в телефон. У меня все валилось из рук. Я ждал ее ответа. Будь проклят изобретатель этой вещицы; мы думаем, что это бесценное изобретение, но подчас оно превращается в орудие пытки; мобильник мгновенно связывает нас друг с другом – и так же мгновенно дает понять, что мы отвергнуты. Почему Полина не отвечает? Ее молчание разбудило во мне тревогу, от которой снова защемило спину. Это был порочный круг.