Снова настало утро. Соня всю ночь спала плохо, то было ей жарко, и она откатывалась на край постели, а Кузьма просыпался от страха, что она свалится на пол; то она замерзала и прижималась к нему, чтоб согреться, и тогда Кузьма обнимал ее и тут же засыпал. К утру он выспался совершенно, а Соня только-только на рассвете стала дышать глубоко и ровно, заснула как следует.

Он выскользнул из-под одеяла и вышел на балкон. Снегопад кончился, но солнца не было, и снег лежал уже не праздничный, обыкновенный. Стояло нормальное серенькое зимнее утро средней полосы России. Вот только горы за озерной гладью, да яхты, да знакомая пара лебедей у причала. Хурмы на деревьях осталось мало, за ночь попадала большая часть. «Надо бы собрать…» – подумал Кузьма.

– Ого-го-го!.. – раздалось с соседнего балкона. Поэт трубил, как олень на заре.

Кузьма закрыл балконную дверь и негромко сказал:

– Паша, не ори.

– Да как же можно не орать-то!.. – Он стоял на балконе в сатиновых трусах. – Слышишь, какое эхо!..

– То-то и оно. Восьми еще нет. Соня спит. Да и Вася тоже. Спускайся лучше, хурму соберем.

– Чего-чего?

Кузьма объяснять не стал, вернулся в номер, оделся, задумался на миг, прихватил фаянсовое блюдо из буфета, еще задумался и прихватил полотенце. Решил, как всегда, искупаться. Привык.

Соня спала, укрывшись с головой…

Хурма на снегу оказалась заледеневшей, стеклянной. Чанов собрал несколько и отправился к озеру, к заснеженному лежаку. На него и поставил блюдо с хурмой. И призадумался. Раздеваться? Становиться теплыми босыми ногами на снег?.. И все-таки он снял ботинки, попробовал. Ничего, вполне терпимо. Стащил штаны, свитер. И содрогнулся. На поверхности воды угадывались тонкие острые льдинки. «Нет, – решил он твердо, – сегодня не буду!» Но тут сзади раздались пыхтенье и радостные крики Павла:

– Я тоже! Я тоже!

Что делать? Кузьма вздохнул поглубже и с отчаяньем бросился в воду.

«Щас умру», – подумал Кусенька, плывя под водой, но вынырнул. Он услышал, как сзади ухнулся в воду поэт, оглянулся, увидел темную волнистую гладь, льдинки, видимо, водились пока еще только у берега, и поплыл саженками. Паша вынырнул, как Иван-дурак из кипящего котла, красный, с выпученными глазами. И снова ушел под воду. Долго не появлялся, но вынырнул вдруг настоящим Иваном Царевичем: брови черные, глаза сияют, рот румян, зубы белые. Плавал он лучше Кузьмы, догнал и перегнал. И уже далеко впереди кукарекал, квакал и кувыркался. Кузьма развернулся и спокойно поплыл к берегу. Когда он вышел к лежаку, увидел, что на балконе стоит Соня, завернутая в одеяло, и призывно машет рукой. Он запаниковал, наспех оделся и побежал, бросив полотенце.

– Фольф зфонил, – сказала Соня.

Кузьма немедленно успокоился, крикнул:

– Отлично! – и сразу юркнул в ванную, принять горячий душ. Вышел и обнял Соню. – Я был холодный, – сказал он. – А ты простужена.

– Уже нет, – ответила Соня, не давая целовать себя в губы. – Видишь, лихорадка высыпала. Значит, простуда прошла. Магда так говорит… Но целоваться больно.

Кузьма отпустил ее и убедился – да, лихорадка высыпала.

– Бедная моя урода… – Он знал, что «урода» по-польски значит «красавица».

Дверь кто-то задергал, пытаясь ворваться.

– Пашка? – громко спросил Кузьма.

– Я полотенце принес! И эту – ягоду зимнюю!

– К нам нельзя, – строго сказал Кузьма. – Хурму тащи на завтрак, прямо в ресторан. Понял?..

Через час, когда они спустились завтракать, за столом сидели Паша с Блюхером, перед ними стояло блюдо, на котором лежали два последних растаявших, растекающихся плода.

– С пломбиром очень вкусно, – виновато сказал поэт.

– Здесь есть пломбир? Я хочу! – Соня обрадовалась, но слезы из глаз брызнули – говорить и улыбаться было больно.

– Тебе нельзя, ты простужена, – важно сказал Паша. – А я еще одну съем.

И тут же получил от Блюхера по затылку.

– Еще однууу!.. – передразнил он поэта. – Ты их штук пять слопал. Даже я – меньше.

– Ладно, одну ешь, – разрешил Кузьма Паше, – я хурму не буду, горячего хочу, кашу хочу…

– «Буратино закрыл глаза и увидел тарелку манной каши пополам с малиновым вареньем…» – пропел Паша детским голосом, уволакивая с блюда предпоследнюю хурму. Последнюю Кузьма разрешил съесть Соне. Но без пломбира.

– Ну, все, – сказал он, когда Соня съела хурму и выпила горячего чаю, – расскажи им.

– Фольф зфонил, – сообщила Соня.

– И ты взяла трубку! – восхитился Вася.

– Фзяла… Фольф обрадовался: «Ты уже там!» И сказал: «Тогда я зафтра прилечу».

– А когда? Каким рейсом?

– Не знаю, я трубку пофесила.

– Я уж думал, мир рухнул, и Соня научилась по телефону разговаривать… Нет, мир пошатнулся, но устоял.

– Я перезвоню Вольфу вечером. – Кузьма допил крепкий душистый кофе и добавил: – Сегодня не прилетит. Он просто услышал Соню и решил, что пора. Только и всего.

Этот день для Чанова стал «выходным». «Ниссан» был завален снегом, расчищать который никому не захотелось, все отправились «шляться своим ходом». Вышло так, что они пешком дошли лишь до той самой башни, у которой стояла красная телефонная будка. На стекло будки было прилеплено скотчем объявление в синей рамочке и по-английски. Блюхер перевел: ПАРК СУРКОВ НА ГОРНЫХ ВЕРШИНАХ! Дальше был нарисован толстый мохнатый зверь с маленькими глазками, возможно, сурок. И никаких пояснений, только маршрут: Лозанна, вокзал, поезд № 47. До Лозанны было рукой подать. Блюхер вызвал из красной будки местное такси, и через несколько минут они уже были на вокзале. А еще через четверть часа сели в маленький поезд № 47 и покатили «на горные вершины» по заснеженным долам, сквозь длинные тоннели. Поезд был с какими-то необыкновенными колесами, которые на крутых и очень крутых подъемах не пытались катить по рельсам, а шагали по шпалам, типа того. Блюхер еще на вокзале запасся хересом и бутербродами, так что ехали они в пустом вагончике очень весело. Только однажды в каком-то городке, до крыш заваленном снегом, в вагончик проникло семь гномов в ярких колпачках с лыжами, санками и скейтбордами – румяные детишки от трех до двенадцати. Едва поезд тронулся, все они прилипли к окошкам и вскоре загалдели и забарабанили в окна. Поезд неспешно катил по высокой насыпи на уровне заснеженных крыш городка, и прямо в нескольких метрах от физиономий малолетних швейцарцев поплыла мансарда с распахнутым окошком, из которого по пояс торчала пухлая старушка и махала платочком. Старушка посылала ребятишкам воздушные поцелуи.

Все это было как-то слишком… но – было! Поезд миновал городок и стал карабкаться вверх мимо огромных елок в снегу.

– Век не забуду! – воскликнул Паша, откинувшись от окна. – Неужто они правда так живут, так сами для себя счастливо!.. Надо будет в Чердыни маме рассказать.

Уже за облаками Чанов увидел малолетних попутчиков в деле. Они и десятки других детишек со свистом носились по крутым и пологим склонам, и даже крутили на скейтбордах сальто на трамплинах… Может, это и был «парк сурков»? Никакого другого «парка» и никаких прочих сурков они под водительством Блюхера не нашли…

Обедать спустились в Лозанну, и там на набережной обнаружили «блошиный рынок». Блюхер раздал Паше и Соне по стофранковой бумажке на карман. Договорились покупать все только недорогое, стеклянно-оловянно-деревянное и небольшое. Разбрелись. Чанов с интересом глазел на самые неожиднные вещи, особенно сильное впечатление произвел на него грубый и тяжелый солдатский ранец времен наполеоновских войн, крытый сверху оленьей шкурой. Захотелось купить. Но ранец был не деревянный-стеклянный-оловянный, и большой, и тяжелый… Рядом старушка распродавала фотографии прошлого века, Кузьма купил у нее за пять франков фото на твердом картоне – молодой человек с усиками и девушка в белом платье. 1911 год… И заметил вдруг у старушки же на лотке очень нужную вещь, именно стеклянно-оловянную – зеркало на подставке в потемневшей металической рамке. За двенадцать франков. Оно-то Кузьму и ждало, чтоб вскоре прочесть зеркальный дневник отца…

За обедом в испанском ресторанчике за огромным блюдом севильской паэльи хвастались покупками. Соня подарила Кузьме стеклянную собачку. А он ей фотографию парочки. И показал старое, размером в школьную тетрадь мутноватое зеркало.

– Зеркала не дарят! – сказал Асланян. – Вдруг разобьется!

– Это не подарок… – Кузьма почувствовал, что испугался…

Гуляли по набережной вдоль берега озера. Оттуда, с набережной, Чанов, отдалившись от друзей, позвонил Вольфу. Старик ответил сразу. Был он строг и краток, сказал, что прилетает завтра, четвертого в четыре, попросил встретить и сообщил, что 5 января, в сочельник, состоится презентация «Розовощекого павлина» в литературном салоне его тетки в Лозанне, и она велела ему созвать всех друзей. Он, Вольф, всех как раз и приглашает. Пророкотал «Оревуар!» и повесил трубку.

– Василий, ты знаешь, что у Вольфа есть тетка в Лозанне? – спросил Кузьма, вернувшись к компании.

– В первый раз слышу, – ответил Блюхер.

– У нее литературный салон, послезавтра там состоится поэтический вечер, презентация книги Вольфа… А завтра в четыре он прилетает в Женеву, – сообщил Кузьма.

Блюхер призадумался.