Погода стояла почти теплая, но ветреная, солнце проглядывало время от времени сквозь облака, а когда скрывалось, становилось зябко. Вначале Шкунденков с Чановым решили обосноваться на веранде кафе, которое действительно оказалось рукой подать, на ближних задворках. Над заведением красовался фанерный щит со слегка облупившейся рекламой кока-колы. «Франчайзинг», – неожиданно вспомнил Чанов слово, подхваченное на Арбате. Но в фанере щита были проделаны дырки, в дырки вставлены маленькие красные лампочки, они светились и божьим днем, сообщая редким прохожим, что это Сafé Marie Jardin, а не просто Cоcа-Cоlа. С веранды кафе открывался дальний вид на Юру, а на первом плане, смягчая величественные красоты природы, торчал длинный многоквартирный дом в четыре этажа. «Как на Шаболовке», – подумал Кузьма, с удовольствием разглядывая двери подъездов и детскую песочницу, окруженную кустиками. «Ну, не совсем, как на Шаболовке», – приглядевшись, поправил себя Чанов. В доме под каждым окном были подвешены одинаковые ящички с геранью, она бодро, как ни в чем не бывало, цвела на Рождество. Ухоженным был этот старый дом эпохи незамысловатого раннего конструктивизма из крашенного охрой кирпича. И машины, припаркованные у подъездов, были хоть и не шикарные, но чистые, с промытыми стеклами и сияющими колесами… На веранде кафе стояли столы без скатертей и гнутые венские стулья, а в дальнем углу был даже линялый диван, на котором, откинувшись на спинку, дремал единственный посетитель в старом кожаном пальто с меховым воротником. Стол перед ним был застелен белой бумажной скатертью, она шелестела на ветру. Судя по пустым графину и тарелкам, посетитель уже откушал.

– Мари Жарден! – свободно, как завсегдатай и лучший друг хозяйки, гаркнул Шкунденков в открытую дверь кафе.

Кожаное пальто очнулось, посетитель выпрямился и внезапно хрипло заклокотал по-немецки. Чанов только и понял: «О, герр Шкунденкофф!..» «Тут можно жить, – подумал Кузьма, – вполне даже можно». На зов из двери кафе выбежала маленькая хозяйка, похожая на состарившуюся девочку, она весело помахала рукой новым гостям, подлетела к столику человека в кожаном пальто и быстро-быстро заговорила по-французски, убирая на поднос посуду. Кузьма не успел понять, что она щебетала, но немец, кажется, понял и захохотал, очень довольный. «Да он крепко выпимши», – подумал Чанов. Ему и самому захотелось крепко выпить, даже больше, чем крепко поесть. А когда хозяйка пробегала мимо них, Чанову показалось, что и мадам навеселе.

– Идем-идем, быстро€-быстро€! – пропела она, оглянувшись из двери. И добавила, сильно грассируя: – Il fait froid!

– Что это она в конце каркнула? – спросил Шкунденков.

– Холодно, – перевел Чанов.

И они послушно вошли в кафе. Мадам, в два счета накрыв их стол бумажной скатертью, приняла заказ от Шкунденкова. Он не интересовался выбором молодого Чанова, только про напитки спросил:

– Полегче или покрепче? Пиво, вино, абсент?

Чанов пожал плечами. «Расслабуха… – думал он, разглядывая кафе. – Но организованная и чистая. Все старое, но добротное. Страна опрятных стариков – людей, домов и вещей. Швейцарских часов в Швейцарии не носят. Банков не видать. И швейцарского сыра тоже…»

Первое, что хозяйка принесла, – был швейцарский сыр четырех сортов на фаянсовой дощечке. А в корзинке белый, необычайно душистый горячий хлеб. У Кузьмы забурчало в животе. Хозяйка посмотрела на него с радостной улыбкой, разлила по узким стаканчикам зеленый абсент и пожелала:

– Bon appétit!

Русские чокнулись и хлопнули абсенту. Запахло лекарством и обожгло горло. Но тепло побежало по жилам.

Кузьма попросил у хозяйки, стоявшей за стойкой бара, бутылку белого вина, воды и кофе. Она на его французский отозвалась длинной трелью, которую Кузьма не понял, но понял, что обращалась трель вовсе не к нему, а в открытую дверь кухни. Оттуда вышел смазливый малый с подносом, на котором стояла черная сковородка, и на ней скварчали колбаски, и еще отражала вселенную никелированная кастрюлька. Под нею парень разжег спиртовку прямо на столе, и остро пахнущее фондю в кастрюльке весело забулькало. Следом хозяйка несла белое вино в стеклянном графине, старый оловянный кофейник и молоко в фаянсовом кувшинчике. Завтрак был накрыт и гости предоставлены сами себе.

«Чудесно-то как! – думал Кузьма даже с каким-то недоумением. – Просто, легко… Что это было ночью, да и с утра?..» Он по очереди со Шкунденковым обмакивал в ведерко с расплавленным горячим сыром швейцарский хлеб с хрустящей корочкой, попивал прохладное вино.

И в то же время в нем, как невидимая река, ширилась, полнилась и рвалась неведомо куда его жизнь.