И Чанов выпил. Снова помогло. Но не вполне.

Такое чувство было, словно совсем недавно в него выстрелили в упор, и вот он не знает – ранен или убит. Чанов пытался, но никак не мог вполне отдышаться, потрясенное сердце не врубалось, оно сбилось и отстало, не могло наверстать. Чанов хоть и не умер, но и не участвовал пока что в жизненном потоке. Выпал. Между тем за соседним столом появился Дада, Чанов видел и не видел, как он сморит на Соню нежными и горячими очами оленя и улыбается самоуверенно и беспечно. Румяная улыбка его была вставлена в затейливую и тщательно прорисованную эспаньолку… Что-то такое приветливое галдела его веселая, очевидно, студенческая, компания… и Соня Розенблюм, Соня Розовый Цветок, вдруг поднялась, нагнулась над Вольфом, поцеловала старика куда-то в висок, как вышло, обернулась на Чанова, глянув прямо ему в глаза, растерянно скользнула по его неподвижному лицу. Да вдруг и перекочевала в объятия Давида Луарсабовича. Чанов видел, как Вольф разгневан не на шутку, он слышал крик: «Пустите меня, мою девушку увели! Вы что?! Отдайте!» Это было, должно быть, забавно или нелепо, но все это было не важно. Сон, наваждение. Реальность же для Чанова заключалась в том, что произошло глобальное, космическое вторжение другого существа в плоть его и в кровь, и в мозг, в глубины памяти, как будто оно было с ним и прежде, было растворено в Чанове всегда. Раньше детства. Тайно присутствовало. А теперь все совпало, и тайное стало явным. Какой там вольф, какие дадашидзе и блюхер, да и сама соня… Ах, этот ее несущественный, временный, темный театрик! Их судьбы определились, траектории совпали в одной сияющей и страшной точке, вот что… Программа запущена. И будь что будет…

Между тем Крук пустел и наполнялся, как давеча, после дня рождения. Только времени ушло не трое суток, всего-то пары часов недосчитался Чанов, когда действительно пришел в себя. Он по-прежнему сидел за столом наискосок от Блюхера и слышал, как поэт Паша Асланян уговаривал Вольфа пойти с ним в общежитие, потому что спать пора. Дада, вся его компания, вместе с Соней Розенблюм, исчезли неизвестно когда и куда. Вольф был не то чтобы пьян, но как-то мутен, очевидно было, что и впрямь хорошо бы ему поспать. Он потребовал с собою горшок жаркого, и Лизка уже заворачивала в фольгу и горшок, и кой-какую снедь с кухни… Наконец Вольф поднялся, дал Пашеньке себя одеть в твидовое, некогда элегантное, обтрепанное пальто, потерял, да так и не нашел шапку и перчатки, потерял, но нашел перевязанные бечевкой пачки с авторскими томиками своих стихов, а также и объемистый старинный портфель, подписал книжечку, передал Чанову, на прощание сказав:

– Давно меня не бросали настоящие красавицы, как эта вот, ваша… Она ведь ваша? Что же вы?..

Ответа старик не ждал. Да Чанов и не смог бы ничего ответить. Кузьме Андреевичу в тот момент было чем хуже, тем лучше. Просверлив его взглядом, Вольф гневно рукой махнул и повернулся для прощания к Блюхеру; тот почтительно приподнялся. Чанов тоже встал, неловко протянул старику полумертвую свою ладонь и, почувствовав рукопожатие, встревожился – вдруг они больше никогда… Нет-нет, не может быть, подумал он и на всякий случай сказал, пытаясь пробиться в хмурый взгляд старика:

– До завтра!..

– До завтра! – радостно откликнулся Паша, уводя свое сокровище, нисколько не упиравшегося Вольфа.

Чанов и Блюхер остались вдвоем, если не считать паука, который шуршал в спящем ноутбуке, именно как «Паук» в банке с сухою листвой. Только вместо листвы карты – тройки, семерки, тузы и дамы… Чанов был рад Блюхеру. Он в самом деле почти что пришел в себя, кажется, в нового. И сейчас ему меньше всего хотелось оставаться наедине с собой, разглядывать этого, нового, но все еще какого-то незаконченного Кузьму Чанова. Пусть эта жизнь, раз уж настигла, повременит пока… Вот же Блюхер, вот он, спокойный, с самого начала равно надежный и симпатичный. Василий Василианович заказал большой чайник черного чаю с бергамотом и пирожные всех имеющихся трех сортов. А Чанов повертел и полистал подаренную книжицу Вольфа.

– «Розовощекий павлин», – прочел он название, – странно… Тыщу лет стихов не читал.

Блюхер как раз уже взял с тарелочки маленькое бисквитное пирожное, уже и рот открыл. Однако повременил с пирожным, чтобы ответить:

– Кто ж нынче читает стихи, Кузьма Андреич?..

– Зачем же вы тогда издали?

Блюхер, снова сосредоточившись на пирожном, просто ответил:

– Очень захотелось.

И закусил-таки чай бисквитом.

Чанов, раскрыв бумажную обложку, обнаружил на титульном листе крупно накорябанное брызгающим пером авторучки единственное слово вразбивку: «На-все-гда!»… и закорючку авторской подписи с датой. Он снова чуть не выпал в осадок.

– Да уж, – Блюхер перевел взгляд с книжки, надпись в которой успел прочесть, и внимательно рассматривал Чанова. – Вам нездоровится сегодня, Кузьма Андреич?

– Да нет, это другое… – Чанов с трудом оторвался от надписи. Ему в самом деле захотелось наконец хоть как-то определить свое состояние, произнести диагноз вслух. Блюхеру, похоже, можно было довериться: – Знаете, я, пожалуй, потрясен…

– Вольф, должно быть? – догадался Блюхер.

– И Вольф тоже… Да вот и «Паук»… я болел им когда-то, с полгода… с тех пор побаиваюсь. – Чанов с огорчением почувствовал, что может довериться Блюхеру не дальше «Паука». Даже Вольф оставался слишком личным, тайным приобретением и никак не желал становиться темой разговора, про Соню он даже думать не мог, где уж обсуждать. Только, только про паучка в состоянии был Чанов поговорить с учтивым собеседником. И он продолжил: – Купил сестре на день рождения компьютер, кто-то посоветовал осваивать играючи – Тетрис, Косынка, Паук… Сестре ничего, а я влип. Разбудил темные силы в черном квадрате… И в себе…

– Я вас понимаю. – Блюхер позвякивал ложкой в стакане. – Собственно, у меня похожий опыт. Я еще в Бауманском заболел игрой. Разумеется, не только Пауком. Вообще игрой… как таковой. Чтобы излечиться, решил попробовать разобраться… в самом широком смысле. А для паучка смастерил программу, пусть потягается с моим меньшим братом… с компьютером.

Чанов вспомнил пушкинского Балду и его «меньшого брата» зайца, как с ним тягался бесенок. Улыбнулся.

– Можете вы объяснить, что это за штука в этой штуке? – он слегка прищелкнул ногтем ребро ноутбука. – Подмена жизни?

– Вы про игру? – живо отозвался Блюхер. – Что вы, какая подмена! Игра – это форма жизни. Человек мыслящий, сколько существует в этом качестве, всегда был человеком играющим. Он с самого начала выстраивал логические цепочки – из всего. Вначале казалось – выживания ради. Нет, это неверно. Наиболее устойчивые сообщества, даже такие сложные, как муравьиные или пчелиные, игру исключают. Все особи в их популяции заняты только полезной деятельностью. Динозавры тоже, скорее всего, не играли в игры, даже в детстве. Только млекопитающим зачем-то было выдано каждому по игральной колоде… и не по одной… Ничего, что я так подробно?

– Нет-нет, что вы… вообще даже кайф какой-то… – забормотал Чанов. Он действительно заслушался. Как-то обычно ему доставалось в жизни либо слушать, либо думать, либо говорить. И очень редко, чтобы совместно с кем-то беседовать и до общего додумываться, разве что с мастером Хапровым до некоторой степени…

– Как славно! – Блюхер был искренно рад. Он добавил крепкого чая в кружку собеседника и в свою. – Ну, так я продолжу. Первые робкие млекопитающие были совсем мелкие, как в лаборатории белые мышки с розовыми хвостиками… они предшествовали в новом эксперименте природы всем нашим будущим видам, включая приматов. И я уверен, им уже был привит абсолютно новый вирус – они были заражены зачем-то этой совершенно бессмысленной новой потребностью, этим непрактичным занятием – игрой, и заражены навсегда. То есть это была следующая форма жизни, новый способ обучения-выживания, более перспективная программа. Промысел божий… только я опасаюсь слова Бог. Ну да пусть хоть энергия… или нынче говорят – синергия. Во всяком случае – новая степень свободы… да и зависимости… – Блюхер снова замолчал, чтобы на этот раз пополнить свою синергию небольшим эклером. И снова отпил чаю. – То есть мышкам захотелось поиграть. Так они, играючи, и пережили времена, которые не пережил почти никто. Игра это существенная, или даже основная, часть всей жизненной программы мыслящего и смертного существа. А уж человек-то несомненно так устроен: он должен играть, раскладывать хаос на дискретные элементы и выстраивать в цепи. Все, у чего есть «вход» и «выход», что сопричастно ко времени, а стало быть, и к движению – для нас непременно и сразу обрастает задачей, правилами и отдельными шагами. Степ бай степ… И только затем в качестве практичного приложения, к игре пристраиваются всякого рода тотализаторы, всякие там призы и выигрыши, бизнес, а заодно симпатичные или не очень компании таких же игроков. Ну и болельщиков. Жизнь – игра. Это широко известно. И абсолютно точно.

– Даже в опере «Пиковая дама» об этом тенор поет, – без энтузиазма согласился Чанов. Блюхер вскинул на него внимательный взгляд, будто самого себя вдруг услышал. Прихлебнув чаю, Кузьма Андреевич снова задал вопрос: – И стрелялки – жизнь? Их ведь сейчас тысячи…

– Все до одной. Для тех, кто в них играет, то есть в них погружается, – они реальные формы жизни, хотя и низкие формы – в энергетическом и интеллектуальном смысле. – Блюхер внимательно и спокойно вглядывался в Чанова. – Игра, полагаю, не вся программа, не полностью вся жизнь… В человеке сосуществуют совершенно бессмысленные с точки зрения Игры, просто даже враждебные программы. Совесть. Вера-Надежда-Любовь… Это уже совсем не игра. Я в этих темах теряюсь. А стрелялки… – Блюхер призадумался и даже нахмурился на миг. – Бог с ними…

– Скорее, черт с ними…

– Я склоняюсь к мысли, что черта нет. Есть энтропия, есть хаос, сопротивляющийся гармонии.

– Но и Бог есть?.. – Чанов прерывал и переспрашивал Блюхера, словно опасался услышать некий приговор. Он вообще как раз сейчас уже и не хотел окончательных выводов и диагнозов, никакой определенности, никакой… конкретики (черт бы побрал депутатов Госдумы с их словотворчеством). Он опасался окончательных слов, ему казалось, что окончательные слова запустят что-то такое очень существенное. Но несвоевременное. Он, Кузьма Андреевич Чанов, еще не готов… Так, переглянуться, словом перекинуться неопределенно-сослагательным… И все. Но Блюхер продолжил диалог, подбираясь именно (спасибо депутатам) к конкретике, хотя и притормаживая в связи с эклерами и другими мелкими, но приятными обстоятельствами.

– Бог, возможно, есть. Без него не сходится… Но и о Боге, о том, что принято так называть, в другой раз… если нам с вами представится возможность… Я вот что хочу понять, Кузьма Андреич… – Он снова замолчал. Тут как раз и свежий чай в белом чайнике принесли, а Блюхер его очень ждал. Разлив чай по чашкам и отпив, он продолжил: – Мы провели с вами в Круке почти четыре дня. Трое суток мы уходили, но возвращались к вам. Вы, мне кажется, под конец это даже заметили. И, кажется, подумали потом – что это было?.. почему?.. То есть «бывают странные сближенья»… Но и мы с Давидом Луарсабовичем – тоже перекинулись о странности сближений… всего двумя-тремя междометиями… А вот еще Паша – мы его до дня вашего рождения почти не знали, он самостоятельно на вас повелся… А теперь и Вольф… Вы, Кузьма Андреич (извините), похоже, контактный узел, как бы зародыш, кристалл… В каждой игре сидит свой кристалл, зародыш игры. Вы предположительно большой игрок, возможно, своего рода инкубатор кристаллов игры. Вам дано… Но вам чего-то явно не хватает. Я еще подумал… что вот человек, который ищет ВХОД… вход в свою игру. Вы полностью созрели для новой игры, Кузьма Андреич. Все мы смотрели вам в рот, надеясь, что вот сейчас этот новый человек – узел, кристалл, ключ к будущему – нас в свою игру как раз и вставит.

– Вы ошиблись, – ответил Чанов холодно. Хотя про себя тут же подумал: «Ведь он прав! Почему я не хочу сознаться?.. Я же именно то и почувствовал – мне сдали карты». И тут же сам себе ответил: «Потому что игра – не началась!»

Блюхер словно услышал и произнес:

– В отличие от компьютерных и спортивных игр в жизни мы не всегда знаем, когда игра уже началась… Из стартового пистолета здесь у нас стреляют редко. – Блюхер улыбнулся. – Я, возможно, все усложняю. Хотя, как всякий программист, пытаюсь упростить… Но ведь – не упустить при этом сути… Суть того, что я хочу вам сообщить, состоит в следующем: мы, я и Дада, возможно, знаем одно правильное место входа в Большую игру, – в два глотка Блюхер покончил с чаем. – Вы слыхали название ЮрА? – Чанов пожал плечами. Блюхер продолжил: – Слыхали, конечно, но забыли. Не могли же не слышать о Юрском периоде. Юра – горный массив по соседству с Альпами. Но Юра, кажется, значительно старше Альп. Это между Францией и Швейцарией. – Блюхер увидел, что Чанов слушает крайне внимательно. Тут Василий Василианович и закончил: – Если хотите, мы поедем туда вместе.

– Зачем? – быстро спросил Чанов, болтая в чае ложечкой, совершенно забыв положить сахар.

Блюхер открыл свой ноутбук, чтобы выключить – Паука.

– Смотрите-ка! – прокомментировал он с удовлетворением статистику. – Два выигрыша подряд! А вот и третий!.. Так случается, но очень, очень, очень нечасто… Возможно, все-таки существует некое поле вероятностных аномалий… Не на этом ли убеждении основано тысячелетнее бросание жребия – орел или решка?.. И не надо ухмыляться, Андрей Кузьмич! Программистов, как и букмекеров, напрасно подозревают в шулерстве. Напрасно. Случаются шулера, но не среди младших научных сотрудников. Шулера – пресыщенные профессионалы, они работают, чтоб заработать. Среди них нынче нередки уставшие от безделья доктора всяческих технических наук. Но выигрывают они не по науке, а вопреки. Они просто фокусники, знают трюки… не суть… По-настоящему выигрыш не обещан никому, то есть обещан всем, но с вероятностью 50 %… А мне просто исключительно любопытен случай как таковой, который совершенно ничего не знает ни о статистике, ни об удаче, ни о будущем… Каждый из ряда вон выходящий случай для меня тот самый новый винтик, на который я страстно хочу навернуть гаечку… надо только резьбу подобрать. – Блюхер кликнул курсором цветной кружок выхода из компьютера. – На сегодня хватит.

И ноутбук пропел прощальную песенку.

Блюхер снова поднял глаза на Чанова и будто вспомнил:

– Вы спросили – зачем нам ехать?.. Под Женевой, возле Юры, в середине прошлого века была заложена самая крупная в мире рулетка, но игра шла вяловатая… не на полную катушку. Однако на подходе к двадцать первому веку некие высшие круги спохватились и начали громоздить вокруг рулетки информационно-аналитическую сеть нового, небывалого порядка. Саму рулетку построили и теперь уснащают чудесами техники… И, честно сказать, я к этому процессу имею некоторое отношение… То есть слегка участвую… И меня даже зовут… то есть я должен ехать по-любому. Ну а у Дада в Женеве дядька обитает, поп и в прошлом доцент по научному атеизму. Дада его любит… Но главное – там, ей-богу, готовится новая, абсолютно новая Игра! Большааая… У нас возникло желание именно сейчас, пока игра еще не началась, взглянуть на эту рулетку попристальней. Поездка не составит чрезмерных трудностей и затрат. А там – посмотрим… Ну, как, Андрей Кузьмич? Поедем?

Чанов почувствовал огромное облегчение. Его наконец-то действительно позвали. Вот оно! И еще он чувствовал, что Блюхер прав: именно как никогда, именно сегодня, Кузьма Андреич Чанов был готов прыгнуть в будущее. Он готов был исчезнуть, окунуться в какую угодно игру. Лишь бы свалить от себя… и от этой бабы на мосту!.. «Нет. Нет. Не надо так. Не надо о ней ничего. Просто я уезжаю. И будь что будет…» – так Чанов прервал себя. Он настолько уже поехал с Блюхером, что самому-то Блюхеру ответить забыл. А у Василия Василиановича зазвонил мобильник. Звонок в телефоне Блюхера прозвенел, напомнив Чанову о времени. А также о том, что в кармане его старой, доставшейся от отца куртки, тоже лежит мобильный телефон. Чанов заглянул в бумажку, выданную в салоне, отыскал в ней номер своего телефона и написал на салфетке. Салфетку, помахав ею, положил на стол перед внимательно слушающим трубку Блюхером. И вышел вон. Домой. Спать.