Раджа был торжественно похоронен со всеми церемониями в усыпальнице своих предков, а Реджинальд провозглашен его наследником. Но, зная изменчивость его окружающих, он далеко не радовался своему положению. Охотно покинул бы он эту страну и восточное великолепие, среди которого жил, если бы не сознавал своей обязанности – остаться здесь и попытаться улучшить положение своих подданных.

Нуна была сильно опечалена потерей деда и все еще не желала показываться народу, хотя она не без некоторого чувства радости предвкушала сознание той свободы, которой будет пользоваться. Реджинальд имел с ней продолжительный разговор по поводу своего друга Бернетта, и она призналась ему, что охотнее сделается его женой, нежели самого богатого и могущественного туземного принца. Так что Реджинальд, зная чувства своего друга, считал это дело решенным.

Он воспользовался первым удобным случаем, чтобы сообщить об этом Бернетту, который сердечно благодарил его за то, что он взялся уладить это дело с Нуной.

– Вы всегда найдете во мне, мой дорогой Реджинальд, человека преданного вам и вашим интересам, – сказал Бернетт.

– В этом я вполне уверен, – сказал Реджинальд. – Но, как ни очаровательна моя сестра, я полагаю, что образование ее далеко не то, какое должно быть у молодой английской девушки. В этом отношении мы должны позаботиться о ней. Я полагаю просить полковника Росса, чтобы он позволил жить ей вместе с его дочерью, пример которой будет ей весьма полезен, как и те светские привычки, которые она может себе усвоить от нее. Я желал бы поскорее обменяться с полковником официальными визитами; тогда я имел бы случай повидаться с Виолеттой и заговорил бы с ней об этом. Разве не мучительно знать, что она так близко, и в то же время не иметь возможности видеться с ней!

Бернетту очень понравился план Реджинальда, и он был уверен в том, что Нуна будет от него в восторге.

Со смерти раджи Реджинальд был так озабочен делами, что решительно не находил времени написать полковнику Россу, которому, быть может, не было известно даже, кто он такой. По той же причине он ничего еще не писал Виолетте. Наконец он смог избавиться хоть сколько-нибудь от всяких придворных и дворян, являвшихся с поклонами, от просителей, подававших ему прошения и жалобы, и от офицеров разных чинов, являвшихся за приказаниями. И выбрал время, чтобы удалиться в свою комнату, где он мог бы остаться наедине с самим собой, в чем он так сильно нуждался. Подле его комнаты была другая, занятая Бернеттом; а на той стороне находилась еще одна комната, предназначавшаяся им для какого-нибудь европейского гостя, который пожелал бы посетить дворец.

Он наскоро написал письмо полковнику Россу, рассказав ему о необычайной перемене, совершившейся в его судьбе. Реджинальд уверял его, что в его распоряжении находятся в настоящее время документы, которые он разыскивал, и что документы эти дают ему возможность предъявить свои права на прекрасное имение и титул в Англии; в заключение он выражал надежду на то, что полковник Росс не откажет ему в праве домогаться руки его дочери. Следует сознаться, что это было весьма скромное и умеренное письмо, если принять во внимание положение, занимаемое его автором.

После того он начал писать к Виолетте, сообщая ей вкратце о своих приключениях, уверяя ее в своей неизменной любви, в том, что великолепие двора нисколько не прельщает его и что он покинет все это, как только исполнит обязанность свою по отношению к народу, передав управление им английскому правительству, а сам возвратится с ней на родину. О многом еще нужно было рассказать. Он еще не закончил письмо, когда вошел слуга и доложил о том, что прибыл английский офицер с депешами из лагерной стоянки войск и желает представить их ему лично.

Реджинальд с беспечностью моряка оставил бумаги на своем письменном столе вместе со шкатулкой и заключавшимися в ней драгоценными документами. Вспомнив, что он должен принять тот торжественный и исполненный достоинства вид, с каким его дед постоянно являлся при публике, он оделся в свой костюм раджи и, сопровождаемый главными чинами двора, вошел в приемную залу. Здесь, в одном ее конце, он занял место на высоком оттомане, служившем вместо трона; по обеим сторонам залы разместились его суровые телохранители, а над ним на стене висели щит и меч покойного раджи. Когда все было готово, он приказал впустить офицера.

Раздвинулась в обе стороны занавеска для входа посетителя, и взор Реджинальда упал на капитана Хоксфорда, подходившего к нему. Молодой раджа старался выдерживать свою роль, желая узнать, будет ли он узнан или нет. Но по всему было видно, что капитан и не подозревал, в присутствии кого именно он находится. Говоря достаточно бегло на хинди, он не нуждался в переводчике и после обычных приветствий передал свои депеши, которые Реджинальд с жадностью прочитал. Затем капитан произнес словесное послание, которое поручено было ему передать. В послании этом выражалась надежда резидента, что ему будет дозволено через день или два представиться его высочеству, поздравить его с восшествием на престол Аллахапура и выразить ему свое соболезнование по поводу потери, понесенной им со смертью его деда, о которой он только что узнал. Резидент предполагал, что наследовать будет рани; но его очень радует мысль, что управление страной находится теперь в руках того, который – он в том не сомневается – будет способен управлять народом. Вместе с тем резидент просит его верить сердечной поддержке английского правительства.

Реджинальд, имевший свои основания для того, чтобы капитан Хоксфорд не открыл, кто он такой, естественно опасаясь, чтобы его не выдал его выговор, отвечал осторожно и старался не спускать глаз с капитана. Результат его наблюдений убедил его в том, что гость все еще был уверен, что перед ним находится туземный принц. Он еще больше уверился в этом, когда капитан Хоксфорд спросил его – не может ли его высочество сообщить ему: куда девался молодой англичанин, находившийся при дворе раджи и сопровождавший его в несчастной экспедиции против горских племен. Он чувствовал себя обязанным, заметил он, предостеречь его высочество от этого молодого человека, имеющего весьма подозрительные намерения; так как, хотя его и сопровождал английский офицер, но он отправился сюда без всякого разрешения со стороны калькуттского правительства.

– Разве резидент уполномочил вас сообщить мне об этом? – спросил Реджинальд, сдерживая свое негодование.

– Нет, я на это не уполномочен, – ответил капитан Хоксфорд, – но я считал небесполезным предостеречь ваше высочество и упомянул об этом между прочим.

– Я последую вашему совету и буду следить за действиями молодого человека, который, как я имею полное основание думать, находится пока здесь, – ответил Реджинальд. – Покойный раджа относился к нему с большим уважением и, сколько мне о нем известно, я не могу предположить, чтобы он был человеком, способным составлять заговоры против английского правительства.

– Вашему высочеству необходимо знать, что заговорщики часто считают необходимым являться в разных видах, и как ни кажется порядочным человеком этот англичанин, но в сущности это – самый отчаянный негодяй.

– Так мы и будем считать его негодяем до тех пор, пока он не докажет, что он честный человек, и за ним будет учрежден самый тщательный надзор, – сказал Реджинальд таким тоном, что капитан Хоксфорд встрепенулся и серьезно посмотрел на Реджинальда. Но Реджинальд по-прежнему продолжал быть сдержанным и после нескольких слов, которыми он закончил аудиенцию, распорядился, чтобы капитана провели в комнату для гостей, где он может остаться до банкета, на котором должны были присутствовать несколько придворных, а также и капитан Бернетт.

Приняв несколько прошений и выслушав о разных общественных делах, Реджинальд ушел в свою комнату, снял с себя официальный костюм и переоделся в легкое матросское платье, несравненно более нравившееся ему. Впрочем, на этот раз он не без цели надел свою матроску. Ему хотелось посетить частным образом своего христианского друга, Дгунна Синга, сыновья которого, в том числе и Буксу, деятельно заняты были собиранием для него сведений, потому что он вполне убедился в невозможности довериться своим дворянам или же кому-либо из лиц двора. Между ними и могли быть люди честные, но только он еще не нашел таковых.

Известия, полученные им от Дгунна Синга, оказались неудовлетворительными. Несомненно было, что дошедшие до него слухи о заговоре против него и английского правительства начинают оправдываться и что заговор зреет. Так что он весьма сожалел, что старый раджа обратился за содействием английских войск. Хотя войска эти и могут при обыкновенных обстоятельствах оказать материальную поддержку против его подданных, но они окажутся совершенно бессильными при вооруженном восстании всей страны, чего он и опасался. Поэтому Реджинальд, согласно последним полученным им сведениям, решился отправить обратно капитана Хоксфорда с депешей к полковнику Россу, в которой он предостерегал его об опасности и настоятельно просил быть осторожным.

Подождав некоторое время возвращения Буксу, отправившегося было в город для собирания новых сведений, Реджинальд возвратился во дворец в сопровождении Фесфул, постоянно находившейся при нем всякий раз, когда он выходил без телохранителя. Войдя задним ходом во дворец, он, по обыкновению, прошел по черной лестнице в свою комнату. Перед входными дверьми висела занавеска, и каково же было удивление его и негодование, когда он, слегка отдернув ее, увидел капитана Хоксфорда, сидящего за столом с пером в руках, усердно занятого выписками из документов, вынутых им из шкатулки! Несколько мгновений колебался он: как поступить ему с капитаном? Однако же Реджинальд с трудом мог сдержать свое негодование при виде, как капитан, прочитав депешу к полковнику Россу, стал заглядывать в письмо к Виолетте. Кипя гневом, он вынул из-за пояса пистолет, без которого никогда не выходил из дому, и стал приближаться к столу, до которого он добрался, не будучи замечен своим непрошеным гостем. Фесфул, следовавшая за ним по пятам, прыгнула вперед и подняла голову над столом, опершись об него своей громадной лапой и смотря прямо в глаза капитану, который в ужасе и отчаянии откинулся на спинку стула.

– Чего ожидали бы вы от человека, которого считаете негодяем, частные письма которого, против всяких правил чести, вы осмелились читать? – воскликнул Реджинальд. – Я не стану пачкать своих рук вашей кровью, но эта тигрица по одному моему слову растерзает вас на части. Вы злоупотребили всеми правилами гостеприимства и, по моей беспечности, овладели тайной, которую я не хотел, чтобы кто-либо знал, пока не наступит свое время.

– Я… я… я… нижайше прошу прощения вашего высочества! – воскликнул капитан голосом, дрожащим от ужаса. – Мне и в голову не могло прийти, что вы и молодой раджа Аллахапурский одно и то же лицо. То, что я вам сказал о вас, не более как повторение слышанного мной. Умоляю вас простить меня, и я честью обещаю хранить вашу тайну.

– Мне не остается иного выбора, как только поверить вам, – сурово ответил Реджинальд. – Вы видите, что отец ваш, готовый лишить меня моего имущества и моего титула, не может более рассчитывать на успех, пока я жив и могу представить эти документы. Что могли бы вы сделать с ними, если бы я не явился вовремя, того я не решаюсь даже сказать. Но я не желаю более разговаривать. Уходите, милостивый государь, в вашу комнату. Я желаю, чтобы вы присутствовали на банкете, как бы ничего не случилось, а затем вы должны возвратиться как можно скорее в место стоянки войск с депешами, которые я передал вам для полковника Росса. Частное письмо, которое вы имели смелость прочитать, я пошлю отдельно. Теперь же, капитан, повторяю вам еще раз: ступайте и подумайте о том, что случилось. Я пощадил вашу жизнь, и это должно бы внушить вам желание выказать хотя бы некоторую признательность.

Хоксфорд, повинуясь полученному им приказанию, встал со своего места. Громкое рычание тигрицы заставило его быстро отскочить к двери. Она немедленно же последовала за ним и схватила бы его, если бы ее не удержал голос ее господина.

Заперев двери за исчезнувшим офицером, Реджинальд сел и погрузился в размышления по поводу положения дел и множества разных мыслей, роившихся в его голове. Он убежден был, что его окружали всевозможные опасности. Ему было хорошо известно, что внутри самого дворца находились изменники и что подданные его, еще недавно встречавшие его восторженными криками, могут в каждую минуту обратиться против него и столь же восторженно приветствовать его погибель, причем он совсем не может положиться на свои войска. При нем был его верный друг Бернетт, и он может рассчитывать на Дгунна Синга и его сыновей; он также был убежден в том, что Фесфул будет защищать его до смерти. Впрочем, он не столько беспокоился о своей личной безопасности, сколько о безопасности Нуны, и так как для него была важна всякая поддержка, то он не мог не желать скорейшего возвращения Дика Суддичума.

В это время явился слуга сказать, что его ждут. Реджинальд просмотрел свои документы, спрятав шкатулку, поспешно надел на себя восточный костюм, и вошел в большой зал, где уже собрались гости, со столь сияющим видом, какой он в эту минуту только мог придать себе. Заняв место, на котором сидел обыкновенно старый раджа, он пригласил Бернетта сесть подле него, а капитана Хоксфорда, стоявшего с несколько смущенным видом, просил занять место по другую его сторону; дворяне и другие гости разместились по чинам, оставив, по обычаю, одну сторону стола незанятой. Порядком банкета Реджинальд предоставил распоряжаться церемониймейстеру, позабыв выразить какое-либо свое желание по этому поводу; так что и на этот раз повторилась вся та же обстановка, которая была принята при старом радже.

Когда главная часть банкета кончилась, в зал вошли танцовщицы и музыканты, а вслед за тем появился кукольный театр. Все это могло доставить удовольствие только детям, но Реджинальду все казалось в высшей степени нелепым. В особенности ему показались противными кривлянья танцовщиц, и он решился в будущем запретить эти представления.

Он высказал свои намерения по этому поводу Бернетту.

– Вполне согласен с вами, – отвечал Бернетт, – но опасаюсь, чтобы исполнение вашего намерения не повредило вам во мнении ваших придворных.

– Напротив, мне повредило бы более, если бы я стал поощрять столь варварский обычай.

– Здесь есть множество других варварских обычаев, которые надобно уничтожить, и в этом отношении вы не скоро будете удовлетворены, – сказал Бернетт.

– Ни одна англичанка не пожелала бы видеть такого унижения ее пола, какое выражается выставлением себя на позор этими бедными девушками, – сказал Реджинальд, подумав при этом о Виолетте.

– Я полагаю, – заметил Бернетт, – что представления в английском оперном театре едва ли стоят выше этих танцев индийских девушек.

– Мне никогда не случалось быть в опере в Англии, но я не думаю, чтобы подобное зрелище, как эти танцы, могло быть терпимо в цивилизованном обществе, – сказал Реджинальд.

– Вы слишком исключительны, ваше высочество, – заметил капитан Хоксфорд с едва скрываемой насмешкой.

– Не может быть вопроса об исключительности там, где дело идет о справедливости, – сказал Реджинальд, отвернувшись от своего гостя, к которому он был вообще лишь настолько внимателен, сколько требовал того этикет.

Реджинальд был, однако, очень доволен, когда кончился банкет. Тотчас же приказал он приготовить конвой для капитана Хоксфорда и с заученной формальносгью простился с ним. Потом, пригласив Бернетта зайти к нему, он удалился в свою комнату. Вскоре Бернетт вошел к нему.

– Я не в силах дольше выносить всего этого! – воскликнул Реджинальд, прохаживаясь взад и вперед по комнате. – Сделаю попытку ввести необходимые реформы и затем буду просить английское правительство взять страну в свое распоряжение и поддерживать порядок, как ему угодно. Я уверен, что Виолетта никогда не будет здесь счастлива, и я намерен предложить ей вернуться в Англию, как только отец ее согласится на наш брак.

– Вряд ли полковник будет иметь достаточные основания, чтобы отказать вам, – заметил Бернетт с легким смехом. – И я полагаю, что вместе с тем и вы также разрешите мне сделаться мужем вашей сестры.

На следующий день полковник Росс явился с официальным визитом. Реджинальд принял его со всем восточным блеском. Как только кончились все церемонии, он пригласил полковника в свои внутренние покои и, рассказав ему вкратце свои приключения, объяснил ему свое происхождение и виды свои на будущее. Он объявил, что единственный его честолюбивый замысел заключается в том, чтобы сделаться мужем Виолетты и посвятить себя заботам о ее счастье.

– До сих пор вы знали меня просто как Реджинальда Гамертона, и таковым бы я и остался, если бы не побывал в Аллахапуре, где, совершенно для меня неожиданно, я был признан раджой сыном его дочери, и таким путем мне удалось овладеть некоторыми документами, которые отец мой поручил мне отыскать. Среди этих документов были крепостные акты на обширные имения в Англии; но самый главный из документов – свидетельство о браке моих отца и матери, существование которого отвергалось теми, кто оспаривал мои права на титул лорда Гамертона и на владение имениями.

Полковник Росс, как и предполагал Бернетт, не колебался дать свое согласие на брак с его дочерью.

– Действительно, – закончил полковник, – убедившись, что сердце моей дочери вполне принадлежит вам, я решился было отказаться от всяких с моей стороны возражений, если бы дальнейшие сведения убедили меня в действительности тех качеств, которые она вам приписывает.

Реджинальд выразил ему свою признательность. Он чувствовал себя теперь бесконечно более счастливым, чем прежде. Действительно, препятствия, окружавшие его до сих пор, по-видимому, исчезли. Полковник Росс охотно согласился, чтобы Нуна поселилась вместе с Виолеттой, и они условились, что на следующий же день Реджинальд приведет свою сестру в дом полковника. Полковник жил в бунгало, отремонтированном для его приема; здесь было достаточно места для Нуны и нескольких человек прислуги, которых она хотела взять с собой. Реджинальд был бы очень рад отправиться вместе с полковником, но не желал оставить Нуну одну во дворце. Поэтому он вынужден был потерпеть до следующего дня.

Он благоразумно сохранял свой план в секрете, так что когда увидели, как шествовали по улицам города богато убранные слоны, сопровождаемые взводом кавалерии, то предположили, что рани отправляется просто сделать официальный визит дочери английского резидента.

Реджинальд поехал верхом вместе с Бернеттом, в сопровождении отряда верных ему гвардейцев, и прибыл несколько раньше своей сестры. Нет надобности и говорить о том, что он был вполне доволен приемом, оказанным ему Виолеттой. Когда прибыла Нуна и сошла со своего слона, Виолетта встретила ее самым сердечным образом.

Виолетта проводила ее и усадила в кресло. Нуна оглянулась вокруг на уютное и изящное убранство комнаты.

– О, здесь мне будет несравненно приятнее, чем во дворце, со всеми этими церемониями и торжествами, на которых приходится присутствовать! – воскликнула она. – Вы научите меня английским манерам и привычкам, так как я хочу быть такой же английской девушкой, как и вы.

Виолетта обещала постараться сделать для нее все, что может. И вскоре Виолетта и Нуна, к великому удовольствию Реджинальда, так сошлись, как будто были знакомы всю жизнь.