Выяснив, где остановился полковник Росс и его дочь, Реджинальд шел по широким улицам «города дворцов», чтобы нанести им визит. Навстречу ему попался офицер, который, пристально посмотрев на него, воскликнул:

– Любезнейший друг, как я рад, что вижу вас! Ну что, я могу поздравить вас с успехом?

– Как вам сказать, – ответил Реджинальд, – мне кажется, что я напал на верный след. Но предстоит еще немало всяких препятствий. Как я рад, что встретил вас здесь, а то я думал, что вы где-нибудь далеко отсюда – в Пегу или в Дели. Вы свободны, любезнейший Бернетт, или не можете ли получить отпуск? Если бы вы могли сопровождать меня, то оказали бы мне великую помощь.

– Как вы удачно попали: я только что получил шестимесячный отпуск и собирался уехать на охоту вместе с Ноксом и Джонсом. Но уж пусть они извинят меня – я к вашим услугам, – ответил капитан Бернетт.

– О, спасибо, спасибо, дорогой друг! – воскликнул Реджинальд. – Ваши опытность и знание людей устранят множество препятствий, предстоящих мне, и я с радостью принимаю ваше дружеское предложение, хотя с моей стороны слишком эгоистично пользоваться вашей любезностью и лишать вас удовольствий охоты.

– О, не беспокойтесь об этом, Реджинальд, – ответил капитан Бернетт. – Когда мы отправимся с вами в путь, то дорогой можем еще поохотиться. Я ведь люблю соединять приятное с полезным. А теперь пойдемте ко мне. Я вам покажу мой новый охотничий прибор, и мы вместе пообедаем.

– Я скоро буду у вас. Но сперва мне нужно сделать визит знакомым, с которыми мы вместе приехали на корабле, и если только меня не задержат, то мы скоро увидимся.

– Вы там можете как-нибудь отделаться, а я жду вас непременно к обеду, – сказал капитан Бернетт.

– Признаться, я охотнее обедал бы у них, если только они меня пригласят, – ответил Реджинальд. – Вы извинили бы меня, если бы знали мои обстоятельства.

– Не замешана ли тут хорошенькая женщина? – спросил капитан Бернетт. – Да уж вы не отговаривайтесь – я в этом уверен. Смотрите, Реджинальд, не запутайтесь! Молодые люди легко попадаются, а потом раскаиваются. Слушайте: я советую оставить вашим знакомым визитную карточку с надписью, что вы уезжаете внутрь страны – и дело будет в шляпе. А тем временем, пока вы вернетесь, она успеет выйти замуж.

– О, я уверен, что этого не случится, – воскликнул Реджинальд. – Она совсем не похожа на других девушек.

– Знаем, знаем. Послушайтесь моего совета на этот счет, как вы готовы принять мой совет в других случаях; этим вы сохраните за собой свободу действий, – серьезным тоном заметил капитан Бернетт. – Однако поступайте как знаете.

Попрощавшись со своим приятелем, Реджинальд поспешил вперед, в надежде застать Виолетту одну. Смуглый швейцар, весь в белом, с чалмой на голове, отпер двери и спросил его фамилию.

– Сагиба нет дома, – сказал швейцар, – а мисс Росс никого не принимает.

– Вот моя карточка и скажите, что я жду, – ответил Реджинальд.

Швейцар внимательно прочитал карточку и передал ее другому слуге. Слуга как-то особенно взглянул на него, исполняя приказание. Прошло несколько минут, и когда тот вернулся, то подал Реджинальду записку, написанную рукой Виолетты. Он не решился распечатать письмо в присутствии прислуги, но как только вышел из дому, с жадностью пробежал несколько написанных ему строк.

Записка была следующего содержания:

«Мой отец положительно запретил мне видеться с вами. Он надеется, что время изгладит вас из моей памяти. Но это невозможно. Надейтесь на меня так же, как я надеюсь на вас.

Письмо это, разумеется, сильно обескуражило его, но он все-таки верил в женское постоянство и не отчаивался, потому что, насколько он знал полковника Росса, он был уверен в том, что тот не прибегнет к резким мерам, чтобы заставить свою дочь поступить против ее чувств. А все-таки ему было досадно. Но пока он добрался до квартиры своего приятеля, мрачное настроение духа несколько рассеялось. Он придумал сказать капитану Бернетту, что не застал дома полковника Росса, и капитан воздержался от дальнейших расспросов.

Капитан его развлек, показывая ему всевозможные принадлежности, которые он накупил себе для предстоящей охоты.

– Примите от меня это ружье, Реджинальд, – сказал капитан, подавая ему превосходное оружие, – и эту пару пистолетов. Можете быть уверены, что они никогда не дадут осечки, если только держать их в исправности. И я вам дам совет: заряжайте всегда сами и никогда не доверяйтесь прислуге. Я всегда так поступаю, а то за небрежность можно поплатиться жизнью.

На следующий день оба приятеля, сопровождаемые Диком Суддичумом и четырьмя слугами из туземцев, отправились по дороге на северо-запад. Им предстояло проплыть довольно большое расстояние вдоль по Гангу на буджере – бенгальской лодке для катанья. Несмотря на грубую работу, буджера легко скользила по воде, подгоняемая попутным ветерком. Внутри она вымощена бамбуком; на корме устроена, также из бамбука, будка, служившая каютой и складом багажа. На носу сложено из кирпича нечто вроде двух печек, наподобие тех, в которых выжигают известь, с небольшими углублениями внутри для углей: в этих печках варилось кушанье. Над каютой устроен помост, поддерживаемый ровными стволами бамбуков. Здесь расположились лодочники, управляющие лодкой стоя или сидя. Длинный бамбуковый шест с прикрепленной к нему круглой доской служил вместо руля; весла, также из бамбука, с круглыми лопатками. На толстой бамбуковой же мачте прикреплены, из грубой и редкой ткани, два паруса – верхний и нижний. И, несмотря на это незатейливое устройство буджеры, путешественники устроились весьма удобно. К лодке был привязан челн, в котором они делали поездки по ту сторону реки или же подымались по какому-нибудь притоку в то время, как дул противный ветер и буджера пробиралась вдоль берега.

Бернетт, как охотник, всегда имел при себе ружье и возвращался обыкновенно с обильной добычей. Однажды Бернетт был не совсем здоров, и Реджинальд отправился один осмотреть недалеко вверх по Гангу интересные развалины; челном управляли двое гребцов. Отплыв немного, он заметил, что не взял с собой ни ружья, ни пистолетов, но ему казалось, что не стоило за ними возвращаться. Когда они были еще недалеко от берега, один из гребцов вскрикнул:

– Смотри, смотри, сагиб! Вон тигр!

Реджинальд взглянул по направлению, куда указывал гребец, и увидел не тигра, а громадную пантеру. Шагах в ста от пантеры бежал изо всех сил, подпрыгивая и подскакивая, туземец, направляясь к реке, а за ним пантера, преследовавшая свою добычу. Реджинальд приказал грести к берегу, в надежде спасти несчастную жертву от челюстей пантеры. Едва только стали они подплывать к берегу, как туземец прыгнул в воду по самую шею. Но он, видимо, выбился из сил и не мог доплыть до челна, хотя умоляющими жестами просил сагиба спасти его.

Вдруг на поверхности воды показалась черная пасть огромного крокодила, и, к ужасу Реджинальда, страшное пресмыкающееся направлялось к выбившемуся из сил туземцу.

– Крокодил! Крокодил! – кричал Реджинальд туземцу, который, услышав крик, после минутного колебания бросился снова на берег, где его ждала пантера.

В первый момент пантера как бы оторопела от неожиданного появления своей добычи и от приблизившегося челна, по направлению к которому туземец сделал отчаянный прыжок. Но затем мгновенно прыгнула вперед и схватила несчастного человека за ногу в то время, как Реджинальд схватил его за руку. В это самое мгновение крокодил, удалившийся было на некоторое расстояние, бросился вперед и, схватив туземца за другую ногу, среди раздирающих криков жертвы, одним ударом своих челюстей отхватил ее.

Напрасно Реджинальд кричал гребцам, чтобы они бросились на зверей с веслами. Жалкие трусишки, вместо того чтобы прийти на помощь, забились в конец челнока, а в это время пантера, сорвав мясо со ступни, добралась до сочленения, со страшным хрустом откусила ногу и помчалась прочь с окровавленным куском.

Реджинальд втащил несчастного, еще не совсем потерявшего сознание, в челн, пытаясь остановить кровь, лившуюся ручьями, при помощи турникетов из кусков дерева, сжимающих нижние части ног. Но усилия его оказались бесполезными, и челн не успел доплыть до лодки, как несчастный скончался.

Продолжая свой путь по Гангу, посещая по дороге некоторые из многочисленных городов, храмов и разных развалин, украшающих его берега, они, наконец, высадились на берег и пустились в путь внутрь страны.

Они находились теперь в лесах, идущих вдоль берега, когда шикари-валлах, егерь капитана Бернетта, сообщил, что места эти изобилуют тиграми и что если они хотят поохотиться на них, то в настоящее время представляется самый удобный для этого случай. Хотя Реджинальду хотелось продолжать путь, но он уступил желанию своего приятеля – провести несколько дней на охоте.

В одной из окрестных деревень жил приятель Бернетта, майор Сендфорд, который, узнав о прибытии молодых людей, пригласил их поселиться в его бунгало – индусской хижине. Он подтвердил известие шикари-валлаха о тиграх, которых индусы не убивают из предрассудка.

И майор Сендфорд рассказал нам по этому поводу следующее:

– Индусы верят, что душа человеческая переселяется после смерти в животных; а по их мнению, души одних только знатных особ могут обитать в телах свирепых тигров. Оттого-то они и дозволяют этим зверям бродить повсюду, и если зверь схватит какого-нибудь несчастного, что случается нередко, то он смиренно умоляет тигра-сагиба пустить его или же покончить с ним милосердно. Впрочем, туземцы ничего не имеют против того, что я убиваю их властелинов, и мы отправимся сегодня вечером к одному форту на берегу Ганга, вблизи которого проходят обыкновенно тигры на водопой. Мы возьмем с собой закусок и напитков и приятно проведем время, пока не появится зверь.

Приглашение было принято, и партия охотников, сопровождаемая туземной знатью с их прислугой, двинулась в путь и вскоре добралась до назначенного места. Вершина форта представляла безопасное место, с которого можно было убить сколько угодно зверей безо всякой опасности для охотников подвергнуться с их стороны нападению. На плоской крыше форта поставили стол и стулья, и английские джентльмены расположились здесь вместе с индусами, потягивая на вечерней прохладе красное вино и рассказывая разные небылицы из охотничьей жизни, имея ружья наготове, приставленные к парапету, в то время как сторожевой высматривал, не появится ли тигр, пантера или иной обитатель лесов.

– Немногим удалось, подобно мне, – сказал майор Сендфорд, – столько раз ускользать от челюстей тигра. На мне есть несколько жестоких знаков, могущих засвидетельствовать мои слова; кроме того, вы, вероятно, заметили, что я слегка прихрамываю. Лет восемь тому назад я охотился с несколькими товарищами, немного устал и присел себе на берегу, а ружье свое положил в нескольких шагах от себя. Остальная публика ушла подальше. Вдруг, оглянувшись назад, я увидел громадного тигра, выскочившего из джунглей – зарослей кустарников и тростника. Не успел я добежать до своего ружья, как чудовище схватило меня за ногу. Тигр с такой силой держал в зубах мою ногу, что мне казалось, будто он раскусил ее. Остальные охотники, видя страшное мое положение, начали кричать изо всех сил, думая тем прогнать зверя. Стрелять они не решались из опасения убить меня. Между тем тигр нисколько не намерен был отказаться от намеченной им трапезы и, взбросив меня к себе на спину одним взмахом, помчался в лес. Однако же я не потерял присутствия духа: мне пришло на ум, что за поясом у меня заткнута пара пистолетов; я вынул один из них и спустил курок. К ужасу моему, пистолет дал осечку. Но у меня был еще другой заряженный пистолет. Мне удалось вытащить его, помня, что если я дам еще промах, то мне капут. Наставив дуло пистолета в голову зверя, я выстрелил. Тигр сделал прыжок и, раскрыв свою пасть, выпустил меня и упал на месте мертвым. Я поплелся вперед так скоро, как мог, едва веря тому, что жив, пока мои приятели не убедили меня в том, что я действительно жив, и стали поздравлять меня со счастливым спасением.

– Замечательна, – заметил кто-то, – сила человеческого взгляда на многих диких зверей.

– В этом не может быть никакого сомнения, – ответил капитан Бернетт. – Как-то раз я находился недалеко от деревни вместе с моим шикари-валлахом, как вдруг мы услышали крик: «Помогите, помогите! Тигр, тигр!» – раздавшийся в лесу. Опустив пули в наши ружья и увидев, что пистолеты у нас заряжены, мы бросились на крик и вскоре увидели туземца, который стоял лицом к лицу с тигром. Мы находились в таком пункте, что стрелять было невозможно без того, чтобы не задеть туземца; тогда мы попробовали кричать, чтобы прогнать тигра. Он отступил; тогда я выстрелил и хотя попал, но он ушел, не воспользовавшись намеченной им добычей. Потом туземец рассказывал нам, что когда он зашел в джунгли, то неожиданно заметил тигра, который собирался прыгнуть на него. Не потеряв нисколько присутствия духа, он, вместо того чтобы бежать, устремил пристальный взгляд на чудовище. Тигр, не выдержав человеческого взора, притаился за кустом; потом, как бы очнувшись, стал выглядывать – не смотрят ли на него. Зверь все переходил от одного куста к другому, как бы стараясь избежать взгляда своего противника, чтобы таким образом уловить минуту и одним прыжком схватить его. Но при каждом движении тигра туземец не спускал с него глаз и стал кричать что есть мочи в надежде, что к нему придут на помощь.

– Я могу вам рассказать, – заметил один из туземцев, – еще более удивительный пример подобной силы человеческого взгляда.

Но в это время сторожевой, обернувшись назад, проговорил шепотом:

– Вон идет тигр, сагиб.

И охотники, вскочив со своих мест, схватились за ружья, готовые стрелять, как только чудовище подойдет на близкое расстояние. Тигр медленно крался вперед, и очертания его фигуры ясно обрисовывались при лунном свете. Вот он уже близко подполз к воде, как вдруг Бернетт выстрелил, за ним Реджинальд, и зверь упал на землю бездыханный. Оба джентльмена вторично зарядили ружья, и Реджинальд предложил спуститься вниз, чтобы снять шкуру.

– Если мы отправимся за его шкурой, – заметил майор, – то легко можем потерять свою. Подождем немного – и в короткое время мы пополним нашу добычу еще несколькими тиграми.

И они не обманулись в расчете: еще один тигр и две пантеры были убиты. Так как в этом месте берег реки был наиболее доступен, то, по-видимому, здесь находился водопой для многочисленного количества диких зверей. Они только что убили третьего тигра и решили, что теперь можно уже отправиться за их шкурами и затем возвратиться домой, как в это время показался четвертый тигр, медленно выступавший из джунглей по направлению к воде и подошедший ближе других тигров к форту. Он остановился было на мгновение и взглянул на своих врагов, не выказав страха, подобно другим тиграм. Реджинальд объявил, что он заметил, как на его шее блеснуло что-то, точно золото.

– Так это, должно быть, какой-нибудь заколдованный принц, – сказал Бернетт, – или же, как веруют наши приятели, в нем поселилась душа какого-нибудь великого магараджи, еще не сбросившего с себя всех своих царских доспехов. Впрочем, мы вскоре это узнаем.

При этих словах он начал прикладываться к ружью. Но тигр в это время сделал неожиданный прыжок, и пуля пролетела мимо. Испуганный шумом, зверь остановился, и, прежде чем кто-либо другой успел прицелиться, он с быстротой молнии скрылся в лесу.

Прошло некоторое время, и так как хищников больше не показывалось, то охотники спустились вниз, и в то время, как одни охраняли, другие снимали шкуры с уже убитых зверей. Взвалив их на спины слонов, они возвратились в бунгало майора Сендфорда, вполне довольные своей ночной охотой.

На следующий день они отправились в более отдаленные части леса. У них было с собой четыре слона. Реджинальд и Бернетт со своими приятелями и несколькими туземцами поместились на слонах в гавдахах. Гавдах – нечто вроде экипажного кузова с навесом для предохранения седоков от солнечного жара. Пышно разукрашенные попоны покрывали крестцы громадных животных; на шеях слонов помещались карнаки, управлявшие ими. Реджинальд, не привыкший к такого рода охоте, полагал, что это весьма скучное занятие, и предпочитал идти пешком, чтобы встретиться со зверем лицом к лицу.

Подъехали к джунглям; слоны отошли в сторону к опушке зарослей, а загонщики пустились с громкими криками выгонять тигра, залегшего где-то в чаще. Прошло некоторое время. Вот показались слоны – верный признак того, что невдалеке открыто присутствие тигра. Когда тигр увидел вокруг себя столько врагов, то ему некуда было бежать и он стал прятаться в чаще. В него пустили три или четыре выстрела, но движения его были столь проворны, что ни один заряд не попал в него.

Так как тигры больше не показывались, Реджинальд предложил наконец Бернетту отправиться выживать диких зверей из их логовищ. Бернетт согласился, но предупредил, чтобы он был настороже и чтобы провожатые не отходили от него, имея при себе заряженные ружья, если ему не удастся положить зверя с первого выстрела.

– Помните, – сказал майор, – от этого зависит ваша жизнь. Поверьте мне: раненый тигр – самый опасный соперник.

Сойдя со слонов, на которых они добрались до опушки, охотники, каждый в сопровождении туземца, который имел при себе запасное ружье, подошли к чаще, куда бесстрашно устремились загонщики. Лес был довольно редок, так что вскоре охотники разбрелись в разные стороны. Реджинальд, прислушиваясь к загонщикам и полагая, что они гонят на него тигра, направился к месту, с которого, казалось ему, он мог удачно выстрелить. Оно находилось близко к реке, с небольшой открытой полянкой впереди, по которой тигр должен был бы выйти из лесу. Реджинальд стал позади большого дерева, которое могло послужить прикрытием, на случай если не удастся положить зверя первым выстрелом. Провожатым своим он приказал зорко следить, чтобы зверь не мог напасть на него сзади. Едва только стал он на свое место, как услышал громкое стрекотанье. Взглянув вверх, он увидел, что все деревья унизаны обезьянами, устремившими на него свои глаза, как бы вопрошавшие, что могло занести в их область столь странное животное. Так как он стоял неподвижно, то обезьяны стали смелее, начали играть вокруг, качаясь на ветвях взад и вперед, повисая то на одной, то на обеих ногах, делая прыжки и выкидывая всевозможные странные штуки.

– Смотрите, сагиб, что это там такое? – тихим голосом сказал шикари-валлах, указывая на местечко, освещенное солнцем, невдалеке от них.

И Реджинальд увидел громадную голову крокодила с раскрытой пастью. Пресмыкающееся спало, по-видимому, крепким сном, греясь на солнце. Реджинальд поднял было ружье, чтобы выстрелить в крокодила, но в это самое время в кустах послышался шорох, и из них вышла великолепная молодая тигрица, направляясь к водопою. Едва только зверь сделал несколько шагов вперед, как заприметил крокодила и стал подкрадываться к нему, не производя ни малейшего шороха своими мягко ступавшими лапами. Реджинальд был очень рад тому, что не выстрелил в крокодила, так как, вероятно, тигрица бросилась бы на него именно в тот самый момент, когда он очутился бы безоружным. Он стал соображать: выстрелить ли ему в прекрасное животное? Но в то же время ему любопытно было увидеть, что оно станет делать с крокодилом. Тигрица продолжала подкрадываться, пока не очутилась очень близко от чудовища. Тут, сделав прыжок, она схватила язык крокодила, с намерением, по-видимому, вырвать его. Едва только крокодил почувствовал в своей пасти лапу тигрицы, как сжал громадные челюсти и, крепко захватив в них ее лапу, потащил к воде. Боль была так сильна, что тигрица не в силах была оказать никакого сопротивления; она не в состоянии была даже схватить в свою пасть голову крокодила. В то время как тигрица ревела от боли, крокодил медленно тащил ее по направлению к реке, и инстинкт подсказывал ей, что если только пресмыкающемуся удастся нырнуть в воду, то она погибла. Все ее усилия оттащить крокодила назад оставались напрасными. Она выбивалась из сил. Тем временем обезьянам все это казалось очень потешным, и они, увидев, что оба врага их заняты друг другом, стали спускаться к нижним ветвям; а одна из них, посмелее, вздумала даже схватить тигрицу за ухо. Та подняла лапу, готовая одним ударом покончить с ней, но обезьяна успела уйти от тигрицы, проворно вскарабкавшись снова наверх. А крокодил продолжал все тащить несчастную тигрицу ближе и ближе к реке. Она оглядывалась вокруг себя, как бы отыскивая какую-нибудь ветку, за которую могла бы ухватиться и спастись от неминуемой гибели. В этот момент глаза ее остановились на Реджинальде, и она посмотрела на него так, как будто, казалось ему, умоляла его выручить ее из беды. Еще несколько секунд – и крокодил дотащил бы ее до воды. Но в этот самый момент тигрица успела крепко ухватиться за ствол дерева, нависшего над рекой, и удержаться за него, рискуя в то же время тем, что крокодил откусит ее лапу. Очень может быть, что в этот момент пресмыкающееся могло завидеть своих врагов – людей или же оно получило неожиданный толчок, из-за сильного сопротивления, оказанного пленницей, только крокодил раскрыл вдруг пасть. При этом тигрица быстро отдернула свою истерзанную лапу, и крокодил тяжелым шлепком нырнул в воду, оставшись без добычи. А тигрица, опасаясь, вероятно, чтобы крокодил не вернулся снова, поплелась обратно в чащу, оглашая воздух болезненным рычанием.

– Стреляйте же, сагиб, стреляйте! – вскрикнул шикари-валлах.

Но Реджинальд не решился послушаться его. Медленно тигрица прокрадывалась вперед, опасаясь его, вероятно, больше, чем прежнего своего врага. Она направила на Реджинальда свой взгляд, в котором недоверие было смешано со страхом. Сознавая свое бессилие вступить в борьбу, она, по-видимому, решилась, если можно, ускользнуть от новой беды, но свалилась от истощения на землю. Туземцам казалось просто безумием со стороны Реджинальда то, что он тут же не порешил с нею.

– Нет, я не стану стрелять в нее, – сказал Реджинальд в ответ на их настоятельные советы. – У белых людей не принято убивать лежачего врага. Смотрите – бедная тигрица глядит на меня, точно умоляет о помощи!

– Как вам угодно, сагиб, – ответил шикари-валлах. – Но когда она оправится, то станет матерью бесчисленных тигров и тигриц. И кто может сказать, скольких людей они уничтожат?

Аргумент этот мог бы и подействовать на Реджинальда и в конце концов он разрешил бы егерям убить тигрицу, если бы в это самое время она не бросила на него такого взгляда, в котором, казалось ему, он прочел мольбу о помощи. Но когда он подошел к ней в то время, как она растянулась на земле и не в силах была двигаться, она громко и сердито зарычала, защелкала зубами и выставила когти своей здоровой лапы, подобно тому как вытягивают когти кошки, точно собираясь схватить его. Но он продолжал подходить к ней, думая взять зверя живьем. Обращаясь к тигрице мягким голосом, он подошел к ее голове, держа при этом свое ружье наготове, так чтобы можно было выстрелить в нее, если бы она вздумала повернуться, чтобы напасть на него. Но она была слишком тяжело ранена для того, чтобы двигаться. Мало-помалу он совсем приблизился к ее голове и, опустившись на землю, попробовал погладить, продолжая все повторять ласкательные слова. Сначала, когда он похлопывал тигрицу по голове, она бросала на него подозрительные взгляды, точно спрашивая: что ему нужно от нее? Но вскоре поняв его дружелюбные намерения, она перестала ворчать. Наконец она протянула свою изодранную лапу и, казалось, просила его сделать, что он может, чтобы облегчить ее страдания. К счастью, в кармане у него была бутылочка с маслом, которым он облил ее лапу, потом взял платок и осторожно сделал перевязку. Казалось, это сразу успокоило страдания животного; свирепый вид ее исчез, и она устремила на него взгляд, исполненный признательности, пытаясь в то же время полизать его руку.

Ничто не могло сравниться с удивлением шикари-валлаха и его товарищей, отошедших было на приличное расстояние, когда тигрица встала и медленно пошла за Реджинальдом, точно собака за своим хозяином. Однако же она не позволяла другим охотникам подойти к себе и зарычала так, что они тотчас же разбежались. При этом Реджинальд подозвал ее к себе и, ударив слегка по голове, старался дать понять ей, что она должна обращаться с ними, как с друзьями. Она поняла это, и когда они подошли, то более не выказывала ни малейшего признака или желания нанести им вред.

– О сагиб, – вскрикнул шикари-валлах, – смотрите! Да это вовсе не дикая тигрица. У нее на шее золотой ошейник. Должно быть, она принадлежала какому-нибудь великому радже и убежала из его дворца.

Рассмотрев ее поближе, Реджинальд нашел то, что было открыто проницательными глазами туземцев, – золотой ошейник, отчасти скрытый шерстью животного.

– Теперь не может быть сомнения, – заметил Реджинальд, – что это – то самое животное, которое мы видели прошлой ночью. Во всяком случае, это – моя собственность, и я вполне уверен, что она не пойдет ни за кем другим.

Тем временем шум и крики загонщиков перестали доноситься до них, и Реджинальд догадался, что они пошли по другой дороге. Несколько выстрелов, издали долетевших до них, указывали на то, что Бернетт и его партия напали на дичь; но так как он не находил никакого удовольствия в охоте на тигров, то ему хотелось поскорее вернуться в бунгало, где они рассчитывали остаться до следующего вечера, чтобы затем пуститься в дальнейший путь. И ему хотелось в самом деле удивить своих приятелей доставшимся ему призом, в то время как Бернетт наверняка будет хвастаться числом убитых им тигров. Сказав проводникам, которые вели слонов, что он вернется назад пешком, и приказав им не говорить ни слова о его пленнице, он поспешил домой в сопровождении своих двух удивленных спутников.

– В самом деле, – заметил шикари-валлах, – это удивительный молодой человек! Как смело подошел он к тигру, у меня даже теперь дрожат колени, когда я только вспомню об этом. О Аллах, это мужественный юноша!

Реджинальд шел, положив свою руку на голову тигрицы, и придумывал, какое бы дать ей имя. «Она, видимо, привязалась ко мне и будет следовать за мной, как собака, – сказал он про себя. – Несомненно, она будет полезна мне, так как я полагаю, что ни один разбойник, ни даже туг не осмелятся напасть на человека с такой защитницей, как тигрица… Как же мне назвать ее? Виолетта? Виолетта? О нет, между ними нет ничего общего. Фесфул? Верная? О да, Фесфул. Я думаю, что она это название оправдает. Итак, имя ее будет Фесфул!

Пока он придумывал имя тигрице, они добрались до бунгало майора Сендфорда. Гостиная представляла собой обширную комнату, украшенную шкурами антилоп, бизонов, оленей и других зверей, на которых развешаны были туземные мечи, луки, стрелы, копья и боевые топоры. Пол был устлан шкурами медведей, леопардов, тигров и диких коз, и по всему этому расставлено множество столов, кушеток и кресел всевозможных форм.

Поставив три стула подряд, Реджинальд покрыл их шкурами, так чтобы образовался навес, и, подозвав к себе Фесфул, приказал ей лечь рядом. Сам он расположился на кушетке в ожидании приятелей. Еще издали он заметил приближение слона Бернетта.

– Э, какой же вы лентяй, как я вижу: вернулись домой и не притащили с собой ни одной шкуры, – сказал Бернетт, входя в комнату.

– Ну, нельзя сказать, чтобы я пришел домой без единой шкуры, – отвечал Реджинальд. – Эй, Фесфул, сюда!

При этих словах тигрица высунула голову из-под навеса и с таким угрожающим видом взглянула на Бернетта, что тот отступил назад и вынул один из своих пистолетов.

– Не стреляйте, – вскрикнул Реджинальд. – Она ручная, хотя я только сегодня утром захватил ее. Знаете ли что! Я был ее спасителем, и она чувствует признательность за оказанную ей услугу.

Бернетт не хотел верить своим глазам, пока Реджинальд не рассказал ему, в чем заключался секрет ее неожиданной, как казалось, прирученности.

За обедом Фесфул улеглась у ног своего нового господина и с признательностью принимала небольшие кусочки, которые ей бросали. Но Бернетт предупредил его, что тигрицу следует накормить посытнее, иначе она, мучимая голодом, может удовлетворить свой аппетит человеком или же каким-нибудь домашним животным, которое встретится ей по дороге. Вечером Реджинальд снова перевязал ее больную лапу, и она по-прежнему выказывала ему знаки признательности.

На следующее утро тигрице стало гораздо лучше, но она была настолько изувечена, что не могла еще ходить; поэтому Реджинальд заказал для нее большую деревянную клетку и велел положить сена, так чтобы ей было удобно лежать. Клетку поставили на спину слона и уравновесили посредством различных тяжелых предметов. Однако понадобилось немало времени, пока догадливый слон, очень хорошо знавший, что заключается в клетке, допустил втащить ее себе на спину. Фесфул также чувствовала себя крайне неловко, когда ее поднесли к слону. Только тогда смогли справиться с животными, когда клетку совершенно закрыли, так что оба зверя не могли видеть друг друга.

Снова пустились в путь. По дороге решили еще поохотиться один день. Реджинальд согласился более для удовольствия своего приятеля, нежели для себя, так как, к великой его радости, они добрались до видневшихся вдали куполов и минаретов Аллахапура – крайнего города, принадлежащего к той области, в глубь которой они направлялись. Они расположились лагерем вне города, чтобы иметь возможность привести себя в порядок и в приличном виде представиться радже Мир-Али-Сингу, самовластному правителю провинции. Капитан Бернетт решил надеть мундир, а остальные – принарядиться в лучшие свои одежды.

– Я думаю представиться в матросском платье, – сказал Реджинальд. – Судя по тому, что я слышал об Мир-Али, он сделает мне более благосклонный прием, если я буду одет просто, нежели явлюсь ему во всем блеске. Кроме того, его любимцы не будут смотреть на меня такими завистливыми и подозрительными глазами. Я не столько имею в виду туземцев, сколько одного европейца, находящегося при нем, некоего Андре Кошю, бывшего парикмахера и некогда великого врага моего отца, а в настоящее время пользующегося большим влиянием при дворе. Я должен быть готов встретить с его стороны всевозможные препятствия; но так как ему неизвестна моя нынешняя фамилия, то он и не догадается, кто я такой. Вы, Бернетт, должны явиться в качестве лица более значительного; меня же представите как своего приятеля, которого взяли с собой в качестве товарища. В таком случае Кошю не будет иметь никаких подозрений. И если мы разыграем роли свои удачно, то приобретем доверие раджи; тогда, я надеюсь, мне удастся добиться от него, чтобы он возвратил мне имущество моего отца и шкатулку с важными документами, которые я разыскиваю.

Капитан Бернетт согласился с разумным планом Реджинальда и, чтобы придать всему возможно большее значение, велел дать знать радже об их прибытии и о желании представиться ему. План их удался гораздо лучше, нежели они предполагали. На следующее утро, когда они собирались двинуться в путь, к ним навстречу выступил сувари – кортеж слонов и лошадей под начальством одного из главных офицеров раджи. Слоны несли на своих спинах великолепные серебряные гавдахи в сопровождении суварров – всадников, одетых в красные с желтым костюмы; за ними следовал нестройный, но живописный отряд пехоты, вооруженный саблями, фитильными ружьями и щитами. У некоторых были длиннейшие копья, покрытые серебром, и знаменщики несли большие зеленые треугольные знамена. Серебряные гавдахи, развевающиеся одежды, яркие краски и величественный вид животных, представлявших самую выдающуюся часть группы, – все это вместе имело удивительно живописный и эффектный вид. Чужестранцев пригласили сесть на слонов, и несколько минут спустя они уже составляли часть этой процессии, которой только что любовались. Таким образом вступили они в ворота древнего города.

Глиняные дома, мимо которых они проезжали, тесно стояли друг возле друга; переулки были до невозможности грязные и такие узкие, что они были вынуждены временами следовать в одну линию. На каждом углу они видели нищих, в то время как все население вышло на улицу, вооруженное фитильными ружьями и пистолетами. У некоторых были короткие согнутые мечи – тульвары и щиты за плечами. Навстречу попадались торговцы, также вооруженные тульварами, а у прохожих были пистолеты и щиты из буйволовой шкуры, обыкновенно с медными бляхами, прикрепленные к левому плечу. Закрученные кверху усы раджпутов и патанов и черные бороды мусульман с их тульварами и щитами придавали им какой-то воинственный вид. Людей важных, сидевших в паланкинах и перебиравших свои четки, сопровождала прислуга с мечами и щитами. Наиболее знатных, ехавших на слонах, сопровождала также свита вооруженных людей. Даже люди, стоявшие у дверей лавок, были вооружены мечами, со щитами за спиной. Проехав несколько бедных улиц, мимо красивых мечетей, обширных базаров и больших домов, путешественники вступили на широкую и красивую улицу. Они продолжали следовать по этой улице, пока не добрались до дома, назначенного раджой для их размещения. Дом этот принадлежал одному из европейских офицеров, состоящему при дворе и отсутствовавшему на то время; дом снабжен был всеми необходимыми принадлежностями и мог вместить в себя людей больше, нежели было наших путешественников.

Реджинальд держал тигрицу запертой в клетке. Ему было любопытно знать, как она будет вести себя в городе, и он нетерпеливо ждал, когда прибудет слон с клеткой. Наконец они прибыли. Клетку спустили на землю, и он поднял покрышку. Тигрица лежала, наклонив голову книзу. Видно было, что она изнурилась дорогой, и сердитое выражение ее глаз внушало ему сомнение – выпустить ли ее теперь же на свободу. Но после нескольких ласковых слов и после того, как он погладил ее по голове, выражение ее глаз совершенно изменилось; затем он отпер клетку, так чтобы можно было достать до ее лапы, опустился на колени и осторожно перевязал раны. Она с признательностью взглянула на него. После этого Реджинадьд приказал ей следовать за ним и пошел в гостиную, где оставил своего приятеля.

На следующий день явился офицер, не кто иной, как сам Андре Кошю, сделавшийся ханом. Он просил их пожаловать к своему господину, радже Прибежище Мира, готовому оказать им честь.

– Мы готовы, хан, исполнить желание раджи, – сказал капитан Бернетт, и они вместе с Реджинальдом стали собираться.

Капитан приготовил подарки, подносимые обыкновенно по восточному обычаю при представлении царствующей персоне. Каждый из них взял по четыре золотых могура и завернул их в тонкий кисейный платок.

– Обычай требует подносить деньги в таком виде, – сказал капитан Бернетт, – и если раджа находится в великодушном настроении, то подарок наш не пропадет даром.

Положив в карман монеты и платки, они вышли на двор своего дома, где их дожидались богато убранные кони. Бернетт ехал рядом с ханом, за ним следовали Реджинальд в своем обыкновенном морском костюме и Дик Суддичум, неуклюже сидевший на коне, как сидят вообще моряки. Его внешний вид значительно отличался от богатых одежд туземцев, ехавших по обеим сторонам от него, и его попытки вступить с ними в разговор немало забавляли их, хотя ни один из них не мог понять его слова, так же как и он в свою очередь не понимал их замечаний. Толпы на улицах расступались при виде хана, пользовавшегося большой милостью при дворе, и поэтому ему оказывались всякие знаки уважения.

Скоро они добрались до дворца, который находился от них недалеко. В это время отставной парикмахер слез с коня и с большой важностью бросил поводья своему саису – конюху, сопровождавшему его, затем попросил англичан следовать за ним. Войдя в ворота дворца, они прошли через несколько комнат, украшенных красивыми шандалами, редкими предметами из дерева, серебра и лакированных вещей. Стены покрывали богато разукрашенные щиты, оружие и военные доспехи, хотя и не с большим вкусом развешанные, но все-таки представлявшие собой красивый образец восточной роскоши.

– Вы оба ступайте за мной! – сказал отставной парикмахер, обращаясь к Бернетту и Реджинальду.

Он шел впереди. Вскоре они вступили в небольшой садик или дворик с фонтаном, бившим посредине; далее виднелся павильон. Пройдя дворик, они подошли к павильону.

Ни Реджинальд, ни Бернетт не были готовы к ожидавшему их зрелищу. В богато разукрашенном алькове, на целой горе подушек восседали две особы; в одной из них они тотчас же узнали раджу. Он был одет в великолепный восточный костюм, покрытый золотыми украшениями; на голове его красовался тюрбан с пером райской птицы и с блестящим аграфом впереди. У раджи были большие усы и огромная белая борода, ниспадавшая на грудь. Подле него полулежала красивая, также пышно разодетая дама. Раджа курил кальян изящной работы. Когда приблизились иностранцы, он вынул чубук изо рта и выразил свое удовольствие по поводу их посещения.

– Внучка моя, Нуна, желает видеть вас, так как в настоящее время англичане редко посещают мою страну, – сказал раджа после обмена обычными приветствиями. – Кроме моего достойного друга, хана, здесь присутствующего, она никогда в глаза не видела ни одного белого человека.

В то время как говорил раджа, капитан Бернетт с трудом мог удержаться, чтобы не остановить своего взгляда на прекрасных чертах молодой девушки, хотя он и сознавал, что это противоречит придворному этикету.

– И что же привело вас в мой город? – спросил раджа.

– Мы наслышаны о мудрости и славе вашего высочества и так как хотели посетить в этой части света местности, заслуживающие внимания, то заехали в ваш город, в надежде воспользоваться счастьем быть представленными вашему высочеству, – ответил Бернетт, приобретший значительную опытность в умении говорить должным образом с восточными властелинами.

Ответ Бернетта, видимо, понравился радже.

– А откуда вы едете? Не принадлежите ли вы к Компании? – спросил раджа, обращаясь к Реджинальду.

– Большую часть моей жизни я провел среди соленых вод океана, ваше высочество, – ответил он, – а теперь я желал бы видеть чудеса земные.

– У вас, должно быть, необыкновенная жизнь! – заметил раджа. – Мне рассказывали, что корабли перебрасывает по волнам точно шары в руках жонглеров и что иногда бросает их на скалы, а другие идут ко дну. Удивительно, как находятся люди, готовые вверить свою жизнь такой изменчивой стихии!

– Жизнь на океане имеет свои преимущества, так же как и свои опасности, – ответил Реджинальд. – Без кораблей люди не могли бы посещать другие страны или же возить продукты этой великолепной страны в Англию и привозить в обмен свои мануфактуры.

– Вы говорите правду, – сказал раджа, видимо довольный ответами Реджинальда. – Я буду очень рад тому, если вы и ваш друг останетесь в Аллахапуре столько, сколько вам будет угодно, и мне будет весьма приятно снова видеть вас.

Капитан Бернетт, зная, что теперь они должны удалиться, представил подарки, которые раджа благосклонно принял. Низко поклонившись, они удалились, причем капитан снова бросил взгляд на внучку раджи.

Андре Кошю проводил их до дома, и из его вопросов, которыми он их засыпал, видно было, что он желал узнать действительную причину прибытия их в Аллахапур. Капитан Бернетт вежливо отвечал на его вопросы, но был крайне осторожен.

– Я не доверяю Кошю, – заметил Бернетт, как только тот удалился. – Он боится того, что мы можем остаться и заменить его, лишив благосклонного внимания старого раджи.

Реджинальд обещал следовать советам своего друга, и они сговорились в том, что с Кошю будут соблюдать простую вежливость и показывать вид, что они желают только посетить замечательные окрестности.

На следующий день они получили снова приглашение посетить раджу. Подле раджи находилось несколько стражей и придворных. Бернетт тщетно оглядывался вокруг в надежде мельком взглянуть на прекрасную Нуну, но ее нигде не было видно. В самом деле, присутствие ее на первой аудиенции было противно принятым обычаям, так как ни одна индусская или магометанская женщина высокого происхождения никогда не показывается в обществе. Раджа на этот раз еще любезнее принял их и задал им множество вопросов, на которые они отвечали вполне удовлетворительно.

– Я не хочу, чтобы вы жили так далеко от меня, – сказал в заключение раджа. – Мне хотелось бы видеть вас во всякое время дня. Вы должны перебраться ко мне во дворец, где вам будут приготовлены комнаты. Вы не смеете мне в этом отказать. Это – дело решенное.

Бернетт и Реджинальд выразили признательность за оказанное им благосклонное внимание и отвечали, что они с радостью принимают предложение его высочества. Хан Кошю догнал их, прежде чем они успели выйти из дворца, и как он ни старался в разговоре с ними скрыть свои чувства, но ясно было видно, что ревность его и тревога еще более усилились при мысли, что они будут находиться так близко при его повелителе. Возвратившись во дворец со своей прислугой и вещами, они поместились, как им было обещано, в нескольких хорошеньких комнатах, приготовленных специально для них. Здесь они скоро устроились как у себя дома. Бернетт заметил, что им будет тут приятно и весело. Вскоре явился хан Кошю с приглашением от раджи отобедать с ним. Кошю снова пытался узнать о причине прибытия их в Аллахапур. Реджинальд отвечал очень осторожно, так что отставному парикмахеру пришлось убраться, узнав не более того, что он знал раньше. Раджа сидел уже за столом в зале, убранной в каком-то странном смешанном вкусе – восточном вместе с английским. Его золоченое кресло помещалось на возвышении. Только одна сторона стола была накрыта, для того чтобы гости могли видеть все, что делается в другой половине залы, и чтобы слуги могли свободно принимать блюда. Раджа пригласил знаком Бернетта и Реджинальда занять места по обе стороны от него, к великой досаде хана Кошю, который должен был подвинуться дальше. За обедом присутствовало несколько дворян и придворных.

Как только все уселись за стол, отодвинулась занавеска и вышли шесть молодых женщин, у каждой было опахало из павлиньих перьев; они бесшумно поместились позади кресла раджи. Они были немного смуглее женщин Южной Европы. Волосы, черные как смоль, зачесанные спереди, были свернуты в косы позади головы и утыканы серебряными и жемчужными шпильками, с которых ниспадала, покрывая плечи, длинная кисейная вуаль, столь тонкая, что сквозь нее ясно обрисовывались их формы. Шитые золотом шарфы окружали их талии и спускались на шаровары из ярко-красной шелковой материи, которые были подвязаны поясами, расшитыми золотом. Две из них приблизились к столу, подняли руки, обнаженные до плеч, и стали тихо и грациозно веять опахалами над головой раджи. Женщины эти оставались в зале до вечера, сменяя друг друга по очереди; они же смотрели за кальяном, набивая его табаком, когда раджа переставал курить.

После первой перемены кушаний в зал вошли, в сопровождении музыкантов, танцовщицы. Они стали в изящные позы и то подвигались вперед, то отступали назад, поднимая поочередно над головой то одну, то другую руку; музыканты играли на свирелях и бубнах, что-то напевая. Женщины продолжали танцевать весь вечер. После внесли кукольный театр, в котором куклы играли пьесу и танцевали до того живо, что казались настоящими актерами. После кукольного театра явилась труппа гимнастов; они свертывались вместе узлами, ходили на руках, стояли на головах, извивались и вертелись проворнее самых проворных обезьян, так что казалось, будто у них совсем нет костей или же что в теле их в десять раз больше всяких связок и сочленений, нежели у остальных людей. Все эти артисты получали большие или меньшие награды от раджи, смотря по тому, насколько он оставался ими доволен.

Следует сказать, что Бернетт тщетно ожидал появления Нуны, которая, быть может, также присутствовала в зале позади кисейной занавески, на другом конце комнаты.

– Как понравились вам наши вечерние удовольствия? – спросил раджа, обратившись к Реджинальду.

– О, это чудесно! – ответил он.

Разумеется, он не мог сказать, что эти восточные удовольствия довольно грубы и что они не доставили ему никакого наслаждения.

– Но мы покажем вам, – заметил раджа, – еще нечто более удивительное. Вы, разумеется, отправитесь с нами на охоту. Сколько мне известно, все англичане – охотники, они очень любят охоту и не страшатся встречи с тиграми, дикими кабанами и даже слонами.

Реджинальд отвечал, что охота в его вкусе и что он был бы очень рад, если бы представился случай посмотреть, как охотятся на Востоке.

Наконец раджа, сопровождаемый опахальщицами, продолжавшими веять над ним павлиньими перьями, вышел из-за стола, и Реджинальд с Бернеттом должны были удалиться под злым взглядом хана Кошю.

Реджинальд поместил свою тигрицу в одном из стойл конюшни. Перед тем как ложиться спать, он отправился посмотреть на свою любимицу. Она стала ласкаться к нему, и, по-видимому, ей было скучно одной, так что он вывел ее из конюшни и отвел к себе в спальню. Тигрица, видимо, была довольна этим, и едва только Реджинальд улегся на подушках, разостланных на полу для ночлега, как она расположилась тут же подле него с видимым намерением сторожить его всю ночь.

– Очень может быть, – сказал про себя Реджинальд, – что ее инстинкт подсказывает ей, что мне угрожает какая-нибудь опасность. Я вполне уверен, что могу положиться на нее и заснуть совершенно спокойно, не опасаясь какого-нибудь неожиданного нападения.

Всякие мысли роились в его голове, и прежде чем он заснул, он видел, как Фесфул вставала несколько раз, обходя тихо комнату и обнюхивая все ее уголки.