Глава 25
Девочки, не связывайтесь с художниками!
«Я скоро разучусь говорить», – поняла Анастасия.
Круг ее общения ограничивался продавцами поселкового рынка и магазинов – там она покупала продукты. Обмен фразами «Сметана свежая?», «Возьмите вырезку, не пожалеете!», «Мне – два килограмма яблок» вряд ли относился к разряду полноценных коммуникативных актов.
Но Атаманов с ней не разговаривал! Он шуршал в мастерской, колотил грушу, бренчал на гитаре. Он уезжал в город и возвращался. Он был преступно молчалив и вовсе не желал позабавить себя беседой с Настей.
Чудесный вечер с фейерверком канул в прошлое. И вновь – равнодушное молчание, холодный взгляд, устремленный мимо Настиного лица.
Настя превратилась в опытного ловца бабочек. Она караулила с сачком, выжидала. Ее трофеями являлись мимолетная улыбка Атаманова, случайно оброненное им слово. Настя бережно запечатлевала в памяти эти моменты. Они были драгоценностями, извлекаемыми из тайников души в сумерках, когда тени на снегу становились фиолетовыми и грусть до краев наполняла Настино сердце. Что же ей оставалось? Она вспоминала, как Атаманов вдруг улыбнулся ей, спускаясь по лестнице, и назвал «кенгуренком». Как прижал к себе, наблюдая за беснующимся в небе фейервеком. И это было мгновение счастья – яркого, ослепительного. Но таких мгновений было ничтожно мало.
«Как я попалась, – возмущалась Анастасия. – Ну почему я такая зависимая! Почему я не живу своей жизнью? Теперь вся моя жизнь – это он…»
Помнится, бегство из города и лесное уединение планировались в качестве тайм-аута для Настиного сердца. Здесь она должна была привести в порядок мысли и чувства. Но все обернулось иначе. Настя вновь ввергла себя в рабство, полностью подчинив душу художнику. Проклятый Атаманов лишил ее остатков самоуважения. Она презирала себя за неспособность вырваться из клетки, прутья которой были выкованы из обаяния Андрея, его мужской привлекательности.
Даже грубость Атаманова пленяла Настю. Он заканчивал картину, метался, нервничал и был невыносим. Он едва не убил служанку, наткнувшись на нее в мастерской. Та пыталась создать хотя бы видимость порядка. А он возмутился. В его гневном окрике Насте слышалось рычание льва, охраняющего прайд.
Ей не терпелось узнать, чем закончился роман художника с Юлией Чагировой. Но разве осмелилась бы она задать прямой вопрос? Настя помнила, как помрачнел Атаманов, когда она спросила про некую Дину. Дине он посвятил картину. Правда, портретом это трудно назвать. Но все же кто она?
И почему Настя не расспросила Веронику о подругах художника? Та бы ей рассказала. А пытать Атаманова нельзя. Стоит обмолвиться о Юлии, и Настю наверняка ждет мучительная смерть в тостере – Атаманов не простит ей любопытства.
Но призрак Юлии Чагировой терзал Настю по ночам. Она смотрела в потолок и мучительно размышляла, каким образом эта девушка сумела подчинить себе художника. С Юлей Атаманов был веселым и легким – так следовало из дневниковых записей. Он выполнял ее желания, прислушивался к ней. Правда, иногда они ссорились. Но затем бурно мирились.
Как же так, думала Настя. Если судить по записям девушки, Юля не отличалась умом или какими-то удивительными душевными качествами. По мнению Насти, она была пустышкой.
Где же та волшебная струна, задев которую Настя превратит своенравного художника в милого парня? Или он давно порвал все струны – ведь прошло два года с момента его романа с Юлией. Возможно, его характер кардинально изменился. «Нет, наверное, ответ гораздо проще. В Юлю он был влюблен. А меня не любит!» – страдала Настя.
– Я хотела спросить… – набравшись смелости, выдохнула она.
Настя только что подпитала организм художника великолепным обедом. Возможно, сейчас Атаманов расслабился и подобрел, думала Настя. Но она конечно же ошибалась.
– Да? – Атаманов поднял голову.
– А кто такая Юлия Чагирова?
Андрей замер. Его лицо окаменело.
– Андрюша?
– Откуда ты знаешь про Юлю?
– Мне сказали в поселке, – соврала Настя. Она съежилась от страха и нервно двигала тарелки на столе.
– Что сказали?
– Что она жила у тебя, – чуть слышно прошептала Настя.
– Обсуждаешь меня с поселковыми сплетницами? – усмехнулся Атаманов.
– Я не сплетничаю!
Андрей отшвырнул в сторону салфетку и вышел из-за стола.
– А кофе! – крикнула вслед Настя.
Ренуар не снизошел до ответа.
«Он вытирает об меня ноги, – поняла вдруг Настя. – И я ему позволяю».
Страдая от обиды, она вымыла посуду и навела идеальный порядок на кухне. Потом поднялась в мастерскую.
– Я уезжаю, – сообщила она художнику. – Пожалуйста, заплати мне деньги.
Атаманов нехотя оторвался от холста – он увлеченно раскрашивал его в жизнерадостный кукурузно-желтый цвет. Странно, но человек, создающий такие оптимистичные картины, сам был похож на хмурое осеннее утро. Одно лишь упоминание о Юлии Чагировой ввергло Андрея в депрессию.
А огромное полотно, украшенное сочными желтыми мазками, излучало радость. «Моцарт! – вспомнила Настя. – Его преследовали неустроенность, безденежье, тоска. А сонаты и концерты, сочиненные им, – как солнечные брызги!»
Кого-кого, а Атаманова не преследовали неустроенность и безденежье. Проблемы художника конечно же гнездились в нем самом, а не во внешних обстоятельствам. Или след тянулся из прошлого? Дина, Юля… Почему же так больно ему вспоминать об этих девушках?
– Ты куда?
– В город. Домой.
– А зачем? – хмуро покосился на экономку Атаманов. И Настя вдруг заметила в его глазах беспокойство. Неужели он испугался, что она уезжает навсегда? Неужели он не хочет ее потерять?!
«Конечно не хочет, – сникла Настя. – Если я уеду насовсем, он ужасно огорчится. Ведь тогда ему придется самому заботиться о пропитании и стирать вещи!»
– Хочу проветриться. Я – живой человек. Я – женщина. Сплетничать о твоей персоне с жителями поселка, конечно, безумно увлекательно, но хочется и других впечатлений.
«Надо было сказать ему, что увольняюсь», – подумала Настя. Но на это у нее не хватило решимости – а вдруг Атаманов безропотно принял бы ее отставку?
– Я уезжаю, – упрямо повторила Настя. – Пожалуйста, заплати мне. Мне нужны деньги.
Атаманов вытер руки тряпкой, распространяющей запах растворителя, и направился к дезертирке. Внезапно на его лице вспыхнула улыбка. И он явно собирался заключить Настю в объятия. Не об этом ли она мечтала постоянно?
– Нет, не надо, ты меня испачкаешь!
– Я тебя чем-то обидел, котенок? – ласково спросил Атаманов. – Почему ты такая сердитая?
– Почему?! – возмутилась Настя. – Ничего себе! Ты отвратительный тип! Ты резкий и бездушный! Я сыта по горло! Все, я уезжаю!
– Но ведь ты вернешься?
– Не знаю! – гордо выкрикнула Настя, ощутив себя королевой положения. Атаманов явно не собирался ее отпускать, и бурная радость колотилась в Настиной груди, словно океанический прилив.
– Ты обязательно вернись, пончик, – попросил художник.
«Ах, если бы он всегда был таким нежным!
Но почему – пончик?
Я что – поправилась?»
– Я не хочу оставаться один. Мне хорошо с тобой. Я знаю, ты рядом, и меня это греет. Ты возишься на кухне, как мышка, копошишься во дворе. Это приятно!
– Приятно? Я здесь только прислуга! И ты ко мне равнодушен!
Наверное, она сказала что-то лишнее. В ее реплике звучали неудовлетворенные амбиции. Лицо Атаманова приобрело высокомерное выражение.
– Ты именно за этим сюда и приехала – работать.
Вот так. Знай свое место!
Глаза Насти моментально наполнились слезами. Несбыточная мечта – добиться любви Атаманова – оставалась несбыточной мечтой.
Художник сразу же дал задний ход, удивляясь, как ловко устроены девочки: стоит произнести одно неверное слово, и автоматически включается защитный режим. Слезы. Носик покраснел, реснички слиплись. Стыд и позор тому, кто обидел ангела!
– Ну прости, малышка. Слушай, ты серьезно считаешь меня резким и бездушным? Я произвожу на тебя такое впечатление? Ну да, у меня нелегкий характер. И сейчас я целиком поглощен работой.
– Это заметно.
– Но я ценю твое общество.
– Я не умею читать мысли! А если судить по твоему поведению – тебя от меня тошнит!
– Какие глупости, Настя. Перестань фантазировать. Послушай, я не хочу, чтобы ты уезжала. Останься! Не бросай меня, Настюша-а-а!!!
И художник опять кинулся обниматься. И даже поцеловал ренегатку в висок и ухо. Но через минуту разъединил объятия (опьяненная Настя едва не рухнула на пол) и взял с полки пачку денег, валявшуюся среди кисточек и банок.
– Сколько я тебе должен?
Ошарашенная Настя назвала сумму. Она вообще-то уже передумала куда-либо ехать. Атаманов так приятно уговаривал!
Художник принялся отсчитывать купюры, но тут же бросил это занятие и вручил Насте всю пачку.
– Держи. Значит, уезжаешь. Ладно, езжай. Мне нужно работать.
Настя развернулась на сто восемьдесят градусов и бросилась вниз по лестнице.
Она села за руль автомобиля, рыдая, как Пенелопа.
– Я сойду с ума! – простонала Настя. – Это раскаленный лед. У меня разорвется сердце от перепада температур!
И она отправилась в путь, оставив позади лесную поляну, коттедж с абрикосовыми стенами и в нем – своего мучителя.
До Саманкульского района Валдаев добрался к обеду. Поэтому разговор с лейтенантом Воробьевым был удачно аранжирован поеданием пельменей в столовой «Ласточка».
– А что ты домой на обед не ходишь? – поинтересовался Александр.
Сережа сморщился. Обязательным приложением к обеду (и к завтраку, и к ужину) являлись нотации юной, но сварливой жены лейтенанта. Молодая женщина словно поставила перед собой цель – к тридцати годам подвести супруга к инфаркту. Или не ставила никаких целей, а просто была дурой.
– Короче, зря приехали, товарищ капитан, – продолжил мысль Воробьев. – Там все чисто. Я со всеми побеседовал, все версии проверил. Никто ее с горы не сталкивал. Сама слетела. Милая, кстати, была девушка.
– Милая. Я видел фотографии.
– Да я не о внешности. Умница, отличница. Добрый, славный человечек. Так мне сказали друзья и знакомые.
– Вот и брат убивается. У него теперь вся жизнь кувырком.
– Еще бы. Жаль, конечно, девчонку.
– Слушай, – задумался Валдаев, – ты говоришь, черепно-мозговая травма? А что, если ей сначала дали по голове, а потом уже сбросили с горы?
Воробьев вздохнул:
– Вы, товарищ капитан, детективных сериалов насмотрелись. Придумаете тоже. Ну зачем кому-то понадобилось бить по голове Дину? Да и вообще. Она одна была в доме художника. Атаманов в тот день слинял в город. А Дина выпила мартини – мне, кстати, мартини совсем не нравится, понимаю, водка, другое дело… Значит, выпила девочка и полезла на гору проветриться. Да и сорвалась в пропасть. И она, заметьте, не первая. С горы открывается исключительный вид на озеро. Вот народ туда и ломится. Пару лет назад два туриста разбились.
– А ты уверен, что Дина осталась дома одна? Вдруг Атаманов не уехал?
– И укокошил подругу? А какой смысл?
– Разные причины могут быть.
– Не-а. Нет причин. Нет мотива. Я проверял. Этот художник после смерти Дины чуть с ума не сошел. Говорят, считал себя виноватым. А в чем он виноват? Что оставил девушку одну в глуши? Так и она самостоятельная, не ребенок. Села бы в машину, да и махнула в город. Раз одной скучно.
– И как я понимаю, у Атаманова железное алиби.
– Ну да. Он, как я понял, привык сражаться сразу на нескольких фронтах. Он оставил Дину в лесу, а ночь провел с другой женщиной.
– Во как! Ну, понятно – уникальная личность. Беспрецедентно талантлив. Гений цвета и абстракции. Ему необходимо разнообразие.
– А вы, товарищ капитан, разбираетесь в искусстве, – с уважением посмотрел на старшего коллегу Воробьев.
– Есть немного. Так, ну ладно.
– Я вам клянусь, Александр Владимирович, никто Дину с горы не сталкивал! Ну очень она пьяна была, понимаете? Очень! Немудрено свалиться в таком состоянии.
– Но ты на всякий случай дай мне координаты дамы, обеспечившей Атаманову алиби.
– Это его дилер. Директор галереи «Фонтенуа» Вероника Владимировна Шум. Роскошная баба, Александр Владимирович! О, мне бы такого дилера!
Валдаев поперхнулся пельменем.
– Вероника Шум?
– Да, она. Ей, кстати, эта ночь тоже боком вышла. Муж узнал о ее невинной шалости и подал на развод.
– Черт! – выругался Александр. – Проклятие!
– А что вы так разволновались, товарищ капитан? Давайте возьмем еще пельменей?
Но у Валдаев внезапно пропал аппетит.
– А где маска?
Это был первый вопрос, заданный Настей, когда она появилась на пороге квартиры Здоровякиных. Очевидно, африканское пугало произвело неизгладимое впечатление не на одну только Марию – все сразу же заметили исчезновение предмета.
– Случайно разбили. А у тебя как дела?
Настя посмотрела на подругу взглядом, полным страдания.
– Я не знаю, что делать с этим безумцем, – сказала она. – Он меня извел.
– Издержки, – рассудительно заметила Мария. – Разделить судьбу с гением – для этого требуются мужество и полная самоотдача.
– Пока он не звал меня разделить с ним судьбу. И потом – разве он гений?
– Несомненно! Я тут почитала в Интернете. Шикарные отзывы! Причем даже в английских и немецких газетах. Их за язык никто не тянул! Значит, Атаманов – гений.
– Ну да, картины у него необычные, – вяло согласилась Настя. – Но сам он – скотина.
– Кальмар мелкотравчатый! – кивнула Маша. – Но как хорош собой!
– Ты ведь его ни разу не видела.
– Нашла фотографии в Интернете.
– Господи, Мария, ты живешь, что ли, там?
– И не я одна. Нас миллионы.
Нет, Маша, конечно, не относилась к категории интернет-наркоманов, но информацию из глобальной сети черпала полной мерой.
– Да, он симпатичный, – вздохнула Настя. – Очень, очень симпатичный. Думаешь, я хоть немножко ему интересна?
Да, только Мария и способна была ответить на вопрос, интересна ли Настя художнику! Учитывая, что Маша ни разу с ним не встречалась и лепила его образ, исходя в основном из рассказов подруги.
– Конечно интересна! – уверенно кивнула Мария. – Ведь он просил тебя остаться?
– Просил.
– Страстно?
– Вроде бы.
– Вот видишь!
– Если бы знать, шли его страстные призывы от сердца или от желудка, избалованного моими деликатесами. Он просто боится остаться один на один с пакетом замороженных пельменей.
– Но ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок! – не очень уверенно сказала Мария.
– Да? Тогда я давно должна быть в его сердце!
– Впрочем, с бурным развитием сферы общественного питания топографический план пословицы устарел. Не влюбляться же мужчине в шеф-повара ресторана, где он постоянно обедает. Подозреваю, что путь к сердцу мужчины лежит через какие-то другие органы.
– Какие?
– Думаю, мозг. Ну и там первичные половые признаки.
– У Атаманова роль первичных половых признаков исполняют кисти и мольберт.
Маша закатила глаза, пытаясь, видимо, представить, как выглядит такой мужчина.
– Ужасно!
– Кроме работы его ничего не интересует.
– Но ведь пригласил он как-то трех девиц?
– Они натурщицы!
– Не обольщайся. Просто ты пропустила самое интересное. Но знаешь, Настя, как минимум одно доброе дело твой художник уже сделал.
– Какое?
– Заставил тебя забыть о Платонове.
Да, точно. Боль, причиненная Платоновым Насте, из раскаленного штыря превратилась в занозу, которая не тревожит, если ее не трогать.
– Маша, а тебе в Интернете не попадалась информация о девушках Атаманова? Одну зовут Юлией Чагировой. А другую – я предполагаю – Диной. В каких-нибудь публикациях о светских тусовках.
– Нет. Зачем тебе?
– Я пыталась спросить у него про Дину и про Юлю. Он отказывается говорить. У него с ними что-то произошло.
– Да просто поссорился, наверное. Ну ладно. Я поищу что-нибудь. И потом тебе позвоню…
У Здоровякиных Настя провела часа три, стеная и жалуясь. Но ей не хватило бы и суток для описания причудливой натуры художника. Из ее рассказов вырастал образ своенравного зверя, приручение которого чревато для дрессировщика кровавыми царапинами. Маше оставалось догадываться – действительно ли Атаманов грандиозен и значителен или только представляется таким влюбленной в него Насте?
Известие о том, что Вероника изменяет ему еще и с художником, потрясло Александра до глубины души. Саше хватало бизнесмена Краснова.
– Рембрандт хренов! – возмущенно выкрикнул он, вызвав удивление прохожих.
Валдаев едва начал свыкаться с мыслью о Краснове. Он старался принять его как данность, как часть Вероникиного антуража. Он даже изловчился и нашел в факте присутствия Краснова положительный элемент: представьте себе, насколько сильным является мужское обаяние Александра, если ему удалось потеснить в сердце женщины такую беззаветную любовь! А ведь сумел, ведь добился благосклонности!
И что выясняется? Он – всего лишь звено в длинной цепи любовников. Он один из многих. Он – эрзац, заменитель, так как главный приз (опять же бизнесмен Краснов) коварной галеристке доступен лишь частично.
«Убью!» – мрачно решил Валдаев и поехал в галерею выполнять задуманное.
В «Фонтенуа» его не ждали, но встретили ласково. Изменница улыбалась: визитер явно был ей приятен. Да, мужские качества Валдаева и в самом деле были незаурядными, раз Вероника начала привыкать к нему.
– Мы вроде бы не договаривались на сегодня, – сказала она. – А впрочем, вечер свободен. Поехали ко мне. Ты чем-то расстроен?
Саша метнул в Веронику раскаленный взгляд – так, словно выстрелил из катапульты огненным шаром.
– Неужели снова ревность? – удивилась Вероника. – Саша, опять? Точишь бивень на Краснова? Бедный Славик.
– А кто у тебя был до меня? – хмуро поинтересовался Валдаев.
– Что?
– Краснов – вечен и незыблем. Я это понял. Он – основной игрок. Но ты держишь и команду дублеров, чтобы подменять Краснова, когда он возвращается в семью. С кем ты еще спала?
– Ни с кем! – возмутилась Вероника. – Сашуль, ну что ты! Не надо превращать меня в монстра, помешанного на сексе. И никакой команды дублеров нет.
– А Атаманов?
– Что Атаманов?
– У вас был секс.
– Да никогда в жизни, – устало произнесла Вероника. – Собираешь какие-то сплетни, потом дуешься. Атаманов – деловой партнер. Нет, скорее мой подопечный. Вожусь с ним, как нянька. И никакой благодарности!
– А у меня другие сведения. Ты изменила мужу с Атамановым, и оскорбленный супруг подал на развод. О существовании Краснова твой муж, полагаю, и не догадывался. Иначе бы развелся с тобой еще раньше.
– Ну и что? Все равно с Атамановым я никогда не спала.
– Спала, – упрямо сказал Валдаев. Очевидно, живописец превратился для него в камень преткновения. Ему обязательно нужно было повесить на женщину еще и этот грех.
– Да нет же! Я просто сделала ему алиби! – с отчаянием воскликнула Вероника и тут же закрыла рот ладонью. – О, черт!
Валдаева прошиб холодный пот. Он онемел, замер, полный трепетного ужаса и восторга. Он чувствовал себя потенциальным нобелевским лауреатом, вплотную приблизившимся к судьбоносному открытию.
– Алиби?
– Да, да, алиби!
Вероника закрыла лицо руками. Она отдала бы все, чтобы вернуть слова, случайно сорвавшиеся с губ. Но – увы! Въедливый любовник ждал подробностей и буравил острым взглядом.
– Вероника, не молчи!
– Ну, чего еще?!
– Признавайся, что у вас произошло с Атамановым!
– Его подозревали в том, что он столкнул с горы свою подружку, – нехотя выдавила Вероника. – И у этого разгильдяя, естественно, не было алиби! Пришлось выручать. Не могла же я его бросить на произвол судьбы! Атаманову место в искусствоведческой энциклопедии. Но никак не в тюрьме.
– А что произошло на самом деле?
– То и произошло. Атаманов разругался с девушкой, напился и уснул. А подружка, тоже выпив, забралась на гору и спьяну улетела вниз.
– И ты веришь, что он мирно спал все это время?
– Верю. Абсолютно. Я знаю его четыре года. Он не виноват в ее смерти. А мне пришлось сказать, что вечер и ночь он провел у меня, – вздохнула Вероника, как святая мученица. – Муж как раз был в командировке. Но едва приехал, ему конечно же сразу доложили.
– Что доложили?
– Что я изменила ему с Атамановым.
– Но ведь ты не изменяла. Атаманов даже и дома у тебя не был!
– Но ведь я заявила, что был. Ах, Саша, ты незнаком с милицейскими нравами.
– Да откуда, – согласился Валдаев.
– Это только в сериалах сыщики свято хранят доверенную им тайну. Наяву все иначе. Я дала показания, а на следующий день весь город сладострастно мусолил новость.
– Но ты не проиграла. Разведясь с тобой, муж освободил тебя для Краснова.
– О боже! Тебя заклинило на бедном Краснове!
– Слушай, а Краснов обо мне знает?
– Вы же встречались.
– Нет, ну ты сказала ему, что я твой бойфренд?
– Да, – кивнула Вероника. – Обязательно.
– И он не ревнует?
– Немножко.
Валдаев наконец-то умолк. Он мысленно попытался вписать их многосочиненную любовную связь (Краснов – его жена Оксана – Вероника – Валдаев) в геометрическую фигуру. Получился тетраэдр. По его граням метались, потрескивая, электрические разряды. И тут еще новость о фальшивом алиби Атаманова! У Саши задымились мозги.
– Я могу надеяться на твою порядочность? – с надеждой спросила Вероника.
– Вообще-то я жуткий негодяй, – самокритично признался Александр. – А что?
– Ты ведь не разболтаешь? Боже, как я могла проговориться! А все ты! Пристал ко мне – Атаманов, Атаманов! Пообещай никому не рассказывать!
– Это будет нелегко, – вздохнул Валдаев.
– Саша! Только попробуй!
– Иначе что?
– Отомщу.
– Как именно? Подробнее, пожалуйста.
– Придумаю что-нибудь ужасное.
– О, – мечтательно закатил глаза Валдаев. Вероятно, у него были собственные, извращенные представления об ужасной мести. – Так мы едем к тебе? Или нет?
– Да, да. Иди, я сейчас.
Валдаев вышел на крыльцо. В лицо ему брызнуло солнечным светом, на лоб шлепнулась ледяная капля. Стоял один из тех дней, когда внезапная оттепель, почерневшие сугробы и проталины бурно возвещают о конце зимы. Словно и нет впереди зверских мартовских морозов.
Саша достал телефон, набрал номер лейтенанта Воробьева и рассказал ему о новых сведениях по делу Дины Штефан. А что? Ведь он так и не дал Веронике обещания хранить ее тайну.
