Глава 10
Мусоргский и роллы «Калифорния»

Итак, чем же я занимаюсь?

Эта ужасная картина – скорчившийся на полу Воскресенский, с лицом изуродованным болью и страхом, – постоянно стоит перед глазами. Волны сочувствия к расстрелянному депутату перемежаются с дикой злобой, периодически меня охватывающей: зачем Воскресенский позволил себя убить? Зачем связался с бандитами? Зачем взял деньги у короля местной мафии?

Не занимался бы махинациями, не имел бы дел с отморозками – не получил бы пулю в живот. И мне не пришлось бы сейчас ломать голову, как выкрутиться из ситуации…

Но я отнюдь не пропустила мимо ушей слова Марины Аркадьевны о влиятельности Холмогорова. А если обратиться за помощью именно к нему? Правда, непонятно, что я ему скажу? «Андрей Вадимович, тут у меня кейс с громадными бабками, помогите его пристроить. Надо срочно найти вашего тезку. Да, его зовут Андрей, но, в отличие от вас, он вовсе не милый и симпатичный, а злой и отвратительный…»

Не знаю, захочет ли Холмогоров выслушивать мой сумбурный рассказ. Вдруг отмахнется со словами – тебе, воробей, все это приснилось.

Придется позвать Холмогорова в гости. Пусть воочию убедится – кейс существует.

Я огляделась и содрогнулась. Моя квартирка довольно мила, если осматривать ее влюбленным взглядом. Но стоит на минуту представить на пороге значительного гостя (Андрея Холмогорова или свекровь), тут же холодеешь от ужаса.

Я так и не помыла окна, пол, кафель, плинтуса, раковины, розетки, плафоны и пр. И все это выглядит вовсе не так, как у рачительной хозяйки из телерекламы – не блестит, не сверкает… Да и мебель стоит как-то неправильно… И ремонт не помешал бы…

Вот о чем я думаю, собираясь пригласить в дом мужчину.

А вовсе не о том, как это будет выглядеть со стороны: муж в отъезде, а у девицы гость. Да не простой, а шикарный. Сотрудник департамента соцразвития и еще к тому же умопомрачительный обаяшка. И этот гость явно испытывает ко мне интерес.

Но меня совершенно не волнует эта сторона вопроса – не до того. У меня окна не мыты, бардак и сто лет не было ремонта… Мы с Никитой не предпринимаем никаких шагов в этом направлении, так как вот уже полтора года сидим на чемоданах: собираемся переезжать в новенькие трехкомнатные апартаменты. Поэтому моя крошечная келья уже стала восприниматься как временное пристанище…

Нет, я ни за что не позову сюда Холмогорова. Но и вынести черный кейс из квартиры не рискну – он слишком ценный… А может быть, дело вовсе не в том, что я не знаю, как продемонстрировать чемодан Холмогорову. А в том, что я вообще не хочу рассказывать ему о моей проблеме?

Не успела я сломать голову, обдумывая свои чувства и ощущения, как зазвонил телефон.

– Здравствуй, Юля Бронникова! – поприветствовал в трубку герой моих мучительных дум. – Приглашаю тебя сегодня в семь вечера на симфонический концерт в филармонию. Любишь классическую музыку?

– Обожаю, – выдохнула я. – Здрасте, Андрей Вадимович.

Сердце суматошно колотилось где-то в горле, спина стала влажной.

У меня проблема с парасимпатической нервной системой. Или с щитовидной железой. Откуда такие реакции? Почему сердце выпрыгивает из груди? Ничего особенного не случилось – просто позвонил Холмогоров.

– А что дают? – тоном знатока классики поинтересовалась я, пытаясь восстановить дыхание.

– В рекламной паузе, вернее – в перерыве, дадут много чего. Причем совершенно бесплатно. От калифорнийских роллов до тарталеток с икрой. Шампанское и коньяк – обязательно. Ну, пирожные всякие, конфеты, фрукты… Не знаю, что там придумают устроители.

– Представляю, какая давка будет в буфете, – пробормотала я. – Надену форму хоккейного вратаря.

– О чем ты, Юля! Никакой давки. Фуршет и официанты с бабочками. Это закрытый благотворительный концерт.

– Для избранной публики?

– Угу. Хочешь пойти со мной?

– Билеты, наверное, стоят феноменально дорого. Раз концерт закрытый и благотворительный.

– Конечно. Но местные бизнесмены дрались за право выложить не по одной тысяче долларов, чтобы послушать Мусоргского и Римского-Корсакова. Вернее, прорваться в тусовку.

С этими композиторами я пока не очень знакома. Но наверняка у Никиты они есть… Я выпрыгнула из кресла, подскочила к стойке с дисками и, пробежав глазами названия, выхватила коробочку с надписью «Великие композиторы России».

Так-с… Вот оглавление. Какие мелкие буквы! Нельзя покрупнее напечатать?!

– Мне очень нравится Римский-Корсаков! – горячо призналась я в трубку телефона. – Например, его увертюра к «Русской пасхе»… Блестяще, правда? А Мусоргский – вообще гений. Некоторые места из «Хованщины» так берут за сердце! Например, «Рассвет на Москве-реке». Чудесно, согласитесь, Андрей Вадимович?

Холмогоров немного помолчал. Наверное, проникся моим восторгом. Или соображал, на кого напоролся: не на консерваторскую ли штучку, спящую в обнимку с виолончелью?

– Знаешь, мне проще поддержать диалог о калифорнийских роллах, чем о Мусоргском, – признался Андрей. – Ничего не смыслю в симфонической музыке.

– Итак, договорились. Заеду за тобой в шесть пятнадцать, – сказал Холмогоров.

– Так рано!

– Перед концертом я еще должен активно пообщаться с публикой. К тому же будет мэр с супругой. Ну и прочая великосветская братия.

Понятно. А я-то собралась идти в хоккейной форме!

Андрей прочитал мои мысли:

– Да, Юля, кстати… Я, конечно, не сомневаюсь – тебе пойдет фуфайка хоккеиста, девушки в них смотрятся очень соблазнительно. Однако на мероприятии другой дресс-код. Надень, пожалуйста, вечернее платье…

Вечернее платье. До того как моя любимая подруга Ириша подло дезертировала в Испанию, именно она всегда выручала меня в этом вопросе. Ира подбирала мне вечернее платье из личного гардероба, а также делала прическу и нормальный макияж (а не то, что я именую этим словом, колдуя по утрам перед зеркалом).

Но теперь Ириша далеко. А единственное вечернее платье, купленное мной в прошлом году, не застегивается на спине. Оно рассчитано вовсе не на жирную корову вроде меня.

Решено. Сейчас на благотворительном концерте съем все деликатесы, приготовленные устроителями бала, а потом сразу же начну худеть. Больше никаких отговорок. Цель поставлена, надо действовать.

Итак, к настоящему моменту образовалось четыре неразрешимые проблемы:

1. Кейс с деньгами.

2. Вечернее платье.

3. Вопль о помощи.

4. Лишний вес.

Проблема № 3 – вопль о помощи, обращенный к Холмогорову. Не знаю, отважусь ли я на это, сумею ли рассказать о кейсе. Но если решусь и Холмогоров согласится помочь, то проблема № 1 исчезнет. А чтобы разобраться с проблемой № 3, надо решить проблему № 2. Проблема № 2, в свою очередь, не возникла бы, если б я не допустила появления проблемы № 4. Как все взаимосвязано! Одно вытекает из другого, развивается, усугубляется – и обязательно не в твою пользу.

Наверное, именно это и называется диалектикой. Диалектика жизни такова: пока ты воюешь с одной проблемой, автоматически возникает пятнадцать новых. И вся эта вязкая, темная масса нерешенных вопросов постоянно висит над тобой и давит, давит…

Почти без надежды я поднялась на шестой этаж к Еве. Вряд ли она дома в разгар рабочего дня.

Однако мне повезло: дверь распахнулась, и я увидела милую, нежную пани Анджевску. Со зверским выражением лица она рычала в мобильник. На ней была футболка, забрызганная детским питанием. Из-под футболки выглядывали загорелые стройные ноги, на правом колене красовался свежий синяк – еще не потемневший, а багрово-синий… Роскошные, тяжелые волосы наспех скручены узлом на макушке – несколько прядей выбились и кольцами падают на щеки и шею. Серьги с изумрудами вздрагивают при каждом энергичном возгласе Евы – она зло отчитывает невидимого собеседника.

– Эта падла отказалась у меня работать! – выпалила соседка. – Представляешь?!

– Кто?

– Нянька! Застрелить гниду!

Мне всегда нравились люди, умеющие четко и честно выражать свои мысли и намерения. Я прошла в комнату и увидела Мишутку. Пацан сидел на полу и мусолил печенье.

– А почему?

– Она сказала, мы вряд ли сумеем найти общий язык. Ребенок – да, без вопросов, она с ним справится. Но со мной вряд ли сумеет сотрудничать. Падла! Ты прикинь! Я монстр какой-то, да?

– Ты очаровательная девушка. Сильная, целеустремленная и трудолюбивая.

– Вот именно! А сначала она выкатила мне список, что я должна переделать в квартире. Мол, это помещение слишком опасно для ребенка.

– Прекрасная квартира с отличным ремонтом. Вполне безопасная, – заметила я, вынимая изо рта Мишутки штепсель и отодвигая ребенка от розетки.

– Юля, одна ты меня понимаешь. Спасибо тебе. Да, согласна, я немного безответственная мать. Но как же мне справиться и с тем, и с этим? Все силы уходят на бизнес, столько заморочек.

– Откуда такой роскошный синяк? – Я указала на Евино колено.

– Дык дитя спасала! Поймала этого микроба в полете – уже планировал, гаденыш, с дивана мордой вниз. Успела, слава тебе господи, подхватить. Но по дороге снесла журнальный столик.

– Героиня!

– Чувствую себя контрразведчиком.

– Почему? – изумилась я.

– Постоянно надо на три хода вперед просчитывать подлые действия противника. Только и жду – сейчас он еще что-нибудь придумает… Юлечка, покормишь лялю фруктовым пюре? У меня не получается, а фрукты обязательно должны быть в рационе. Участковая мне мозг уже вынесла этим долбаным пюре.

– Запросто. Давай. Ева, а у тебя не найдется какого-нибудь давно забытого, ненужного, не самого модного вечернего платья? Старенького такого, с дырочками… Ну, каким только пол помыть… Меня пригласили на концерт, а идти не в чем, – немного смущенно произнесла я.

Мы еще не настолько сдружились с Евой, чтобы делиться одеждой. Да кто сейчас вообще ею делится?

У соседки заблестели глаза.

– На концерт? Классно! С кем идешь, с Никитой? Ах, он же в отъезде! У меня есть платье. Ща покажу!

Ева исчезла на секунду и вернулась с вешалкой.

– Смотри. Нравится?

– Тут же этикетка! – вытаращила я глаза. – Оно новое!

– Ну, извини, подруга. Старья не держим. Давай-ка, примерь.

– Нет, – решительно отказалась я. – Ты что. Во-первых, новое. Во-вторых, безумно дорогое.

– Да хрен, что дорогое! Ты же не собираешься в нем картошку окучивать или в коровнике работать. Ничего с ним не случится. Давай надевай. Ты будешь самой эффектной бабой на концерте.

Ярко-фиолетовое платье было великолепно и к тому же имело фасон, позволяющий беспрепятственно надевать его и на стройную лань, и на гиппопотама. Бретели завязывались сзади на шее бантом. Лиф, несомненно, эротично и плотно обтянул бы пышную грудь Евы. Ну а на моих симпатичных крошках ткань лежала красивыми складками – тоже неплохо! Прямо под грудью сверкал и переливался драгоценной вышивкой пояс, а вниз к полу струились, набегая друг на друга, волны шелковистой материи.

– Ах, Юля, супер! – восхитилась Ева. – Какая у тебя королевская осанка! Какая красивая спина! Ты балетом, что ли, занималась?

– Художественной гимнастикой.

– Понятно! Это чувствуется. Ну, пройдись. Отлично! Берешь?

– О да. Если можно. Такое дорогое платье. И новое.

– Да хватит ныть! Проехали. Бери, и точка. Но хочешь, я в два счета избавлю тебя от переживаний на эту тему? – хитро прищурилась Ева.

– Как?

– Легко. Возьмешь завтра Мишутку? Я ж опять осталась без няньки. Бери Мишутку, и будем квиты. Я тебе платье, ты мне – целый день свободы. Никто не будет плевать в меня фруктовым пюре, я спокойно займусь делами. Юлечка, ну пожалуйста!

– Да! Отличный обмен! Согласна.

– Вот, возьми еще сумочку и браслет. На шею ничего не надо, иначе будет перебор. А браслет отлично подходит.

Радостная, я вышла на лестничную клетку.

– Юль, – крикнула вдогонку Ева, – ты только не думай, я тебе платье бескорыстно дала! Не потому, что ты с Мишуткой всегда сидишь.

– Ты тоже не думай, что я сижу с Мишуткой в надежде приобрести какую-то выгоду! – прокричала я снизу, прыгая по ступенькам.

Я выпорхнула из подъезда, ощущая себя кинозвездой на вручении «Оскара». Голые плечи, правда, пришлось укутать в пресловутый синтетический палантин: к вечеру похолодало, а норковой накидки у меня не было. Ничего, сойдет, не такой уж он и безвкусный. Я явственно представила, как скуксились бы в презрении дизайнер Глеб и редактор Марина Аркадьевна, и улыбнулась.

Холмогоров подъехал на черном «мерседесе» – служебном, судя по номерам… Да, конечно, именно на таких авто и должны ездить чиновники страны, где существуют квоты на лечение детей с онкозаболеваниями! Далеко не каждому смертельно больному малышу государство может обеспечить бесплатную операцию. Зато функционеры катаются в сверкающих лимузинах…

Как все неправильно устроено в нашей стране. Надеюсь, Холмогоров своим трудом в мэрии хотя бы на десять процентов оправдывает средства, затраченные налогоплательщиками на его содержание?

– О, Юля! Ты выглядишь очаровательно!

– Вы тоже, – призналась я.

Холмогоров в смокинге и белоснежной рубашке был невероятно хорош. Глаза блестели, зубы сверкали белизной, улыбка и каждый жест сияли обаянием. У меня защемило сердце…

Никита дозвонился до меня в час ночи. Именно во столько я и попала в квартиру. Отшвырнув в сторону туфли и сумочку, я схватила трубку и с разбегу прыгнула на кровать в темной комнате.

– Да! О, милый… Как я рада тебя слышать!

Я вернулась с концерта в смешанных чувствах. Самые противоречивые эмоции переполняли сердце. Выпитое шампанское будоражило, так же как и воспоминание о прикосновениях Холмогорова. Он ловко использовал возможности, предоставленные открытым платьем, – бесчисленное количество раз словно невзначай дотрагивался до моей голой спины. Запястья, пальцы, плечи, шею тоже не обошел вниманием, подлец…

Мы сидели в партере, в окружении городских сановников и их спутниц, разодетых и украшенных с щедростью восточных цариц. Сверкали колье и серьги, драгоценные камни – рубины, сапфиры и изумруды – размерами напоминали леденцы монпансье. Поворачивая голову влево, я видела невдалеке профиль мэра. Хотя редактор «Стильной леди» и назвала Холмогорова «серым кардиналом» мэрии, однако за весь вечер он и словом не перемолвился с градоначальником. Зато активно общался с другими чиновниками, делал искусные комплименты их дамам…

Одна прелестница умудрилась притащить с собой на концерт шпица, одетого в джинсы, футболку и кепочку с буквами D&G, выложенными бриллиантами (не иначе!). Ну и дура! Кто ж надевает джинсы, когда дресс-код для мужчин – смокинг? К счастью, дирижер не свалился в оркестровую яму, увидев подобное свинство, а только покачал головой и многозначительно посмотрел на первую скрипку.

Музыка не произвела на меня никакого впечатления. Во-первых, я слишком увлеченно рефлексировала, а Мусоргский, увы, не попадал в амплитуду моих переживаний. Скорее бы подошла Сороковая симфония Моцарта – стремительная и щемящая – или Domine Jesu из моего любимого Реквиема. (Вот как я заговорила, пожив в одной квартире с меломаном. Отвергаю, выбираю, дегустирую… Возможно, настанет время, когда я буду говорить так: «Хм, а контрабас-то сегодня схалтурил, с тридцатого такта у него идут шестнадцатые, а он восьмыми отделывался!»)

А я выискивала момент, чтобы поведать Андрею Вадимовичу о своих проблемах, и никак не могла выбрать минуту. Пока играла музыка, это было невозможно. В перерыве моего спутника рвали на части желающие переброситься с ним словечком. Оставалось одно – ждать возвращения домой. Однако спина водителя выглядела так, словно умела впитывать звуки и записывать услышанное в цифровой файл. Я не решилась открыть рот. А у двери подъезда, когда Холмогоров поцеловал мне руку, вдруг поняла – я не скажу ему ни слова. Потому что в тот же миг, когда он услышит трагическую историю о депутате Воскресенском, наши отношения прекратятся. Он просто не захочет вмешиваться в эту авантюру. Он слишком важная персона, чтобы рисковать репутацией. Отпустит мою руку, отойдет в сторону. И вряд ли потом у меня когда-нибудь появится возможность увидеть его ближе чем с расстояния в пару сотен метров…

Ковыляла вверх по лестнице на каблуках, измучивших меня за вечер, и умирала от разочарования. Столько надежд я возлагала на Холмогорова и в конце концов решила не говорить ему… Сама разберусь. Попрошу о помощи кого-то другого.

И тут же я вспоминала прикосновения Холмогорова, его тяжелую и властную ладонь у меня на талии, и разочарование сменялось удовольствием…

– Юля, у тебя все в порядке? – раздался в телефоне голос Никиты. – Мама сказала, ты как-то странно выглядела, когда она пришла к тебе в гости.

– Постой минутку, я сейчас все тебе расскажу!

Я закрыла глаза и улыбнулась. Окно было открыто, стекло тихо звякнуло, и что-то невесомое просочилось в дырочки москитной сетки… Ночной город лежал внизу, фиолетовая ткань платья развевалась от холодного встречного ветра и липла к голым ногам. Ускоряясь, я взмыла ввысь и полетела на северо-запад, наслаждаясь чудесным зрелищем – вверху сверкали звезды, внизу – огни города. Городские кварталы сияли, как россыпи драгоценных камней, сложенные в правильные геометрические фигуры, их пересекала черная лента реки…

Оставив далеко позади красочный ковер, молнией промелькнув над темным полотном леса и горным хребтом, неясно розовевшим внизу гранитными глыбами, я забралась выше, прошила белесые перистые облака и достигла угольно-черного ледяного безмолвия… Тут я развила невероятную космическую скорость, но, быстро устав, решила схитрить. Поднялась еще выше, гораздо выше – в волшебную умиротворенную тишину, полную царственного спокойствия и озаренную светом близких звезд, и просто дождалась, пока земной шар повернется ко мне нужным боком. Затем, прицелившись, начала стремительное снижение, падая быстро и легко, как крупица метеоритного дождя. Незнакомый город встретил мутной пеленой промышленной гари и выхлопных газов – куда ж без этого! Я промчалась неуловимой тенью по ярко освещенным ночным улицам, резко поворачивая на перекрестках и присматриваясь к зданиям. И наконец достигла цели. Еще одно окно звякнуло, впуская меня в комнату, в уютное тепло гостиничного номера…

Никита лежал на двуспальной кровати и прижимал к уху мобильник. Другой рукой он щелкал пультом, переключая каналы телевизора. Футболка задралась, и квадратики пресса явились миру. Правда, несмотря на неустанную заботу Никиты, его квадратики скрыты под слоем жира (все-таки возраст!), но я точно знаю – они существуют! Рядом на постели валялся ноутбук, а на тумбочке стояли три бутылки пива и лежал его любимый, дико вместительный айпод, нафаршированный классическими произведениями…

Из мобильника доносился мой голос. Я упоенно жаловалась. Мне хотелось поддержки и утешения. Поведала милому и о том, как привязалась к батарее, и о том, как не смогла должным образом принять и угостить его матушку, и о том, как жестока была со мной сегодня Марина Аркадьевна…

– Малышка моя, – ответил Никита. – Как же мы далеко друг от друга… Не слушай ты эту Марину Аркадьевну! Ты вовсе не толстуха. Ты сладкая и аппетитная. Я бы сейчас с удовольствием… А с кем ходила на концерт?

– Да один мужик пригласил, – небрежно отмахнулась я. – В мэрии работает.

– Ясно, – коротко ответил Никита.

Почему не расспрашивает подробно? Настолько мне доверяет? Или ему все равно?

Однако я так и не смогла признаться Никите, откуда все эти нервы, жалобы, депрессия. Не выдавила ни слова о смерти депутата Воскресенского, о данном ему обещании и о кейсе с деньгами… Промолчала. И от этого мне было горько. Раз я не решаюсь рассказать любимому о том, что действительно меня сейчас волнует, не грош ли цена нашим отношениям? Значит, я не открыта ему полностью? Боюсь осуждения? Не верю, что он способен меня понять и принять?

– Да, невеселое у тебя настроение, малыш, – сказал Никита. – Ну, ничего. Скоро я вернусь, и тогда мы уже не расстанемся долго-долго.

– Угу, целых десять дней.

– Но представь, какие это будут десять дней! Я ужасно по тебе соскучился. Я так тебя люблю.