Книга: Убийство по Фрейду
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Кейт встретилась с Эмануэлем, когда у обоих уже иссякал запас юношеского оптимизма и задора, когда жизнь и все окружающее уже не казались им захватывающе интересными и полными глубокого тайного смысла. Напротив, наедине с собой каждый из них начинал приходить к мрачному заключению, что мир потихоньку сходит с ума. Им суждено было встретиться в то время, когда оба уже определились с выбором своего занятия в жизни, но полностью еще не осознали его. Знакомству молодых людей предшествовала эффектная сцена в духе дешевого мелодраматического фильма, и тем не менее уже тогда Кейт, которую позже Эмануэль называл фантазеркой, почувствовала, что их жизненные пути сошлись с неизбежным предназначением, смысл которого заключался, с одной стороны, в невозможности дальнейшего существования друг без друга, а с другой — в недоступности для них брачного союза.
Они столкнулись в буквальном смысле этого слова на выезде из Меррит-Парквей. Кейт ехала в полном соответствии с правилами, на что она не преминула позже обратить внимание Эмануэля, в то время как он двигался задним ходом по выездной дорожке к Парквей, спохватившись, что повернул не туда. Это происходило уже в сумерках; Кейт сосредоточенно размышляла за рулем об исследованиях английской литературы XIX века, а Эмануэль, все еще не остывший после бурного спора о методах психоанализа, казалось, вообще ничего не соображал. В результате столкновение оказалось довольно серьезным, хотя никто, к счастью, не пострадал.
После непродолжительного беззлобного разбирательства с глазу на глаз, которое, к их общему удивлению, закончилось дружным смехом, они поехали в ближайший ресторан в машине Эмануэля, откуда вызвали аварийку для более пострадавшего автомобиля Кейт. Оба совершенно запамятовали, что их где-то ждут; Эмануэль — по своей забывчивости, которая, как позже говаривала Никола, была его любимым видом спорта, а Кейт — намеренно, потому что ей не хотелось встречаться с хозяевами своей квартиры. Она не влюбилась в Эмануэля, она никогда в него не влюблялась, но в тот вечер ее неудержимо тянуло остаться с ним.
Направляясь теперь к дому Эмануэля со все еще звучавшим в уме предостережением Рида, она с тоской размышляла о том, как трудно будет объяснить полиции суть их взаимоотношений. Она неторопливо направлялась от Риверсайд-Драйв к Пятой авеню в надежде развеяться, и вдруг ей пришло в голову, что эта ее прогулка может показаться полиции необъяснимой. Допустим, кого-то сейчас убивают в ее квартире. Что это будет за алиби, если она заявит, что на полдороге решила выйти из автобуса и пройтись пешком? В самом деле, Никола и Эмануэль, которые располагают таким же хрупким алиби, просто-напросто оказались во власти неодолимого желания побыть на свежем воздухе в тот яркий весенний денек. Правда, в квартиру Кейт трудно было попасть незамеченным, а уж о том, что в ней кого-то могли убить, невозможно было и подумать. Но факт остается фактом: она и Бауэры вели такой образ жизни, пониманию которого в полицейской школе не обучали.
Готовность Эмануэля и Кейт пойти друг за друга в огонь и в воду, которая проявилась за годы, прошедшие с той первой встречи, проистекала из отношений, которым Кейт не находила определения в английском языке. Не дружба, потому что они были представителями противоположных полов; не любовь, потому что их связь характеризовалась скорее столкновением умов, чем страстей. Их отношения (само это слово представлялось Кейт неточным и безжизненным) давали каждому из них возможность спокойно взирать на жизнь, дарили благодатную, очищающую способность беззаботно посмеиваться друг над другом и вести искренний, в высшей степени доверительный обмен мнениями по самым разным вопросам. Какое-то время они были любовниками — их обоих тогда ничего не связывало, — хотя этим далеко не исчерпывалось то главное, что влекло их друг к другу. После того первого года им так же не приходило в голову заняться любовью, как, например, вместе Завести норковую ферму. Но наберется ли в мире хоть пять человек, которые смогли бы это понять?
Войдя в комнату Никола, Кейт, уставшая после прогулки и соответственно немного успокоившаяся, обнаружила, что мысли Никола движутся по тем же рельсам. Она тоже размышляла, конечно, не о Кейт и Эмануэле, а о том, как мало людей в состоянии понять мораль, отличную от общепринятой.
— Вчера мы провели все утро и почти весь день с полицией, — сказала Никола. — Нас допрашивали и вместе и порознь, и хотя они были не очень агрессивны, но тысячу раз намекали, что лжем мы оба или по меньшей мере один из нас. И если мы перестанем упорствовать и признаемся, мы избавим государство и полицию от бесчисленных проблем. Разумеется, Эмануэль держится твердо и ничего не рассказывает им о Дженет Гаррисон. Он заявляет, что с его стороны это не благородное стремление сохранить конфиденциальность, а просто он не видит смысла в подобной откровенности, так как, рассказав о ее ассоциациях, он только еще больше запутает полицейских. Кейт, а ты, случайно, ничего такого серьезного не узнала в университете? Кстати, почему ты не там? Сегодня ведь пятница, верно?
Способность Никола в деталях помнить распорядок жизни других была одной из самых ее примечательных черт. «Я позвонила, так как знала, что вы только что вернулись с прогулки с собакой», — сказала она однажды недавней знакомой, чем повергла ту в изумление.
— Я договорилась о подмене, — сказала Кейт. — Все равно я сейчас не в состоянии работать.
В глубине души она чувствовала себя виноватой, вспомнив чье-то определение профессионализма как способности человека делать свое дело независимо от внутреннего состояния.
Никола понимающе кивнула и продолжала:
— Самое ужасное то, что никто из них не понимает нас. Все они думают, что мы — особая порода сумасшедших, которые занимаются психиатрией, потому что нормальные профессии не для нас. Я не имею в виду, что они хотя бы теоретически не разбираются в психиатрии — кажется, они используют в своей работе заключения психиатров и все такое, — но люди вроде нас, способные внезапно отправиться на прогулку и откровенно рассуждать о ревности и чувстве агрессии и при этом настаивающие, что именно потому, что мы обсуждаем эти вопросы, мы меньше всего склонны подчиняться побуждениям этих чувств, — эти люди кажутся им непостижимыми. Короче, единственно осмысленной информацией обо мне детективу показалось сообщение, что мой отец уехал преподавать в Йельскую школу юриспруденции. Кстати, они вытянули из меня, что вы с Эмануэлем когда-то были любовниками, и из этого заключили, я уверена, что мы все живем как на вулкане, потому что теперь дружим и я разрешаю тебе бывать у нас. Видишь ли, Кейт, им понятна психология человека, который подделывает счета или тайком от жены встречается с девушкой по вызову, но, я думаю, мы просто пугаем их, когда заявляем, что совершенно честны, хотя на первый взгляд ведем несколько беспорядочный образ жизни. Им проще понять бесчестность, но не отказ от условной, существующей чисто внешне морали. Может, даже им кажется непристойным, что мужчина принимает от женщины двадцать долларов за то, чтобы она могла расположиться у него на кушетке и разговаривать с ним.
— По-моему, — сказала Кейт, — полицейские сильно напоминают англичан, какими их видит миссис Патрик Кэмпбелл. Она заметила как-то, что англичан не беспокоит, чем занимаются люди, пока они не занимаются этим на улице и не пугают лошадей. Вместе с тем я не считаю, что полиция активно настроена против нас или психиатрии. Просто все это непривычно им и «пугает лошадей». К несчастью, полиция недостаточно верит в добросовестность психиатров. Но и мы должны признать, что не всегда психиатрия используется добросовестно. Поэтому детективы не могут понять, что Эмануэль — последний, на кого могло бы пасть подозрение в убийстве. Кстати, где ты была в то утро и какого черта не сказала, что не ходила к своему врачу, когда мы здесь выверяли все по минутам?
— Как ты узнала, что я у него не была?
— У меня свои методы, отвечай же.
— Кейт, я не знаю, почему не сказала тебе об этом. Если уж на то пошло, никому не нравится быть трусом, а тем более рассказывать об этом. Поверишь ты мне или нет (полиция, конечно, не поверила), но я гуляла в парке около старого замка и озера, где зацвели японские вишни. Я всегда, с самого детства, любила там гулять и, помню, устраивала истерики, если нянька не хотела идти со мной туда.
— Но почему? Почему ты выбрала именно то проклятое утро, чтобы оживить детские воспоминания, вместо того чтобы пойти к врачу и тем самым получить бесспорное алиби?
— Меня же не предупредили, что в кабинете у Эмануэля собираются кого-то убивать… Но я считаю, что так даже лучше. Если бы у меня было алиби, Эмануэль остался бы главным и единственным подозреваемым. А так у полиции еще недостаточно оснований для его ареста. В конце концов, сейчас они с равным успехом могут подозревать нас обоих.
— Разве жена доктора вошла бы как ни в чем не бывало в кабинет мужа, чтобы занять его место позади пациентки? Ну ладно, не важно. И все же я хочу знать, почему ты не пошла к своему врачу в назначенное время?
— Кейт, ты начинаешь напоминать мне детектива с его упорным желанием получить на все вопросы четкие ответы. Существуют люди, которые неизменно являются к своим психоаналитикам в должный час и даже не опаздывают, уверена, что такие встречаются. Но большинство, подобно мне, оказываются трусами. Есть несколько способов самозащиты: прийти позже, ничего не сказать или говорить о чем угодно, избегая болевых точек. В этом случае человек все равно постоянно возвращается к ним, пока не будет в состоянии взглянуть в лицо правде. Обычно я стараюсь справиться с новой проблемой, подолгу осмысливая ее. Но в тот день я внезапно ощутила наступление весны и не смогла противостоять соблазну погулять в парке. Это решение настигло меня уже на Мэдисон-авеню, я развернулась и двинулась к парку. Не стоит говорить, что я и понятия не имела, что в это же время вокруг пруда бегает трусцой Эмануэль.
— Ты позвонила доктору Сандерсу, чтобы предупредить, что не придешь?
— Разумеется! Было бы верхом непорядочности заставить его ждать меня, когда он мог целый час отдыхать. Кто знает, может, он тоже бегал себе вокруг пруда. Это было бы здорово, ведь тогда бы он мог увидеть Эмануэля!
— А они знакомы?
— И очень хорошо: они вместе учились в институте.
— Как ты думаешь, Ники, тебя кто-нибудь заметил, когда ты уходила из дому? Может, кто-то видел, как ты звонила из автомата на Мэдисон-авеню?
— Когда я звонила, по-моему, никто из знакомых меня не видел. Но доктор Барристер может подтвердить, во сколько я уходила. Обычно в это время он сидит у себя в кабинете, но в то утро почему-то стоял у двери, не знаю, может, провожал кого-то из пациентов. Но что это доказывает? Я запросто могла чуть позже вернуться незамеченной и убить несчастную девушку.
— А что он за врач?
— Женский, то есть лечит женщин.
— Гинекология? Акушерство?
— Нет, кажется, ему не приходится много оперировать и уж тем более акушерствовать. Он не производит на меня впечатления человека, которому понравилось бы, чтобы его вытащили из театра или среди ночи из постели принимать роды. По моему настоянию Эмануэль как-то навел о нем справки, и у него оказались отличные рекомендации. Но Эмануэлю он не нравится.
— Интересно почему?
— Ну, отчасти потому, что ему не нравится большинство людей, особенно такие гладкие и скользкие. Но, думаю, главная причина в том, что однажды он встретился с Барристером в вестибюле и тот пошутил, что вот, мол, у них похожая работа и к тому же ни он, ни Эмануэль не угробили ни одного пациента. Мне кажется, это перепев старого анекдота о дерматологе, который никого не вылечил, но зато никого не убил. Эта шутка покоробила Эмануэля, и он потом сказал, что Барристер говорил как доктор из плохого фильма.
— Что ж, Оскар Уайльд был совершенно прав: природа подражает искусству.
— Я сказала Эмануэлю, что это он от зависти. Доктор Барристер очень интересный мужчина.
— В свете происшедшего все это наводит на определенные подозрения. Позапрошлой ночью я чуть было не решила, что это сделал он.
— Понимаю. Я сама без конца думаю о возможных подозреваемых, и это как раз одна из проблем: не очень-то их у нас много. Кроме нас с тобой и Эмануэля, которые невиновны, так сказать, по определению, у нас есть только лифтер, доктор Барристер со своей медсестрой и пациентами и еще пациенты, которые должны были прийти до и после Дженет Гаррисон. Или этот воображаемый убийца-маньяк. Не очень-то обнадеживающий список. Фактически для доктора Барристера это убийство тоже огромная неприятность, хотя он и вел себя очень мило. Его допрашивали, а тут еще полицейский в подъезде — его пациенткам это может не понравиться. А если вспомнить, что я затащила его к себе взглянуть на убитую… Все-таки желай он кого-то убить, думаю, он постарался бы это сделать подальше от своего кабинета.
— Мы упустили из виду еще одного возможного подозреваемого: кого-то, кто договорился встретиться здесь с Дженет Гаррисон. Он отменил два визита, убедился, что в квартире никого нет, затащил ее в кабинет и убил!
— Кейт, ты гений! Именно так это и должно было случиться!
— Наверняка. Остается только найти этого человека, если он существует.

 

Этот условно существующий человек не выходил из головы у Кейт, когда она направилась в кабинет к Эмануэлю. Предварительно убедившись, что он свободен, она постучалась и вошла, прикрыв за собой дверь.
— Эмануэль, извини, может, я тебе уже говорила? Я все время думаю о нашей истории как о греческой трагедии с ее неизбежно фатальным смыслом: с самого нашего столкновения на выезде из Меррит-Парквей мы шли к этому трагическому финалу. Наверное, я просто пытаюсь найти утешение в мысли, что наши судьбы, как бы литературно это ни звучало, были заранее предопределены.
— А знаешь, я и сам задумывался об этом. Помнишь, ведь ты не была уверена, что хочешь стать преподавателем, и у меня было самое противоречивое отношение к психиатрии. И вот результат: ты как преподаватель направляешь мне как психиатру одну из своих студенток в качестве пациентки. Такое впечатление, что кто-то написал сценарий этого преступления, умышленно соединив всех нас, хотя вряд ли это так. Если бы мы совершенно точно знали, что никакого заранее придуманного сценария нет или что мы превратно его толкуем, нам легче было бы во всем этом разобраться.
— Эмануэль! Мне кажется, ты только что сказал нечто очень важное!
— В самом деле? А по-моему, в сказанном нет ни, малейшего смысла.
— Хорошо, не будем пока об этом. Надеюсь, потом я соображу, что у меня мелькнуло. А сейчас я хочу, чтобы ты сел за стол и рассказал мне все, что ты знаешь о Дженет Гаррисон. Может, слушая тебя, я вспомню о чем-то, что знала, но забыла. В одном я твердо уверена: если мы найдем убийцу, откинув предположение, что это был случайно оказавшийся рядом маньяк, мы найдем его благодаря сведениям о девушке. Ты постараешься мне помочь?
К большому удивлению Кейт, Эмануэль не отказался наотрез, а продолжал невидящим взором смотреть в окно. Кейт заставила себя присесть на ту самую кушетку. Конечно, легче и спокойнее было бы сидеть на стуле, но и тогда кушетка напоминала бы о себе.
— Что я могу тебе сказать? Например, магнитофонные записи бесед в процессе психоанализа ничего не дадут тому, кто не искушен в их интерпретации. Здесь нет полного набора улик, как в детективных историях о Шерлоке Холмсе, во всяком случае, тех улик, которые интересуют полицию. Она не намекала на то, что ее могут убить, и ничего не говорила о потенциальном убийце. Поверь мне, если бы она сказала мне что-то определенное на сей счет, я не колеблясь открыл бы это, разумеется, не из ложно понимаемого идеализма. Но необходимо помнить другую существенную вещь: для психоаналитика не имеет значения, произошло ли какое-то событие в реальной жизни пациента, или это только плод его воображения. Подчеркиваю: не важно для аналитика, но принципиально важно для полиции.
— А мне казалось, для пациента очень много значит, случалось ли что-то в действительности или нет. По-моему, это всегда важно.
— Ты ошибаешься. Я не могу объяснить это упрощенно, потому что такое объяснение грубо исказит всю картину. Но если ты настаиваешь, могу привести тебе пример, хоть он мне и не очень нравится. Когда Фрейд занялся медицинской практикой в Вене, он с удивлением обнаружил, какое множество женщин имело сексуальные отношения со своими отцами. Какое-то время казалось, будто добрая толика венских отцов — сексуальные маньяки. Позже Фрейд понял, что ни один из этих сексуальных опытов не имел места в действительности, что все они были воображаемыми. И что важно, это осознание пришло к нему вместе с пониманием, что для психологического развития пациента (но, конечно, не Для нравственности венцев) совершенно не имеет значения, происходило это на самом деле или нет. Фантазии важны сами по себе. Слушай, Кейт, ты когда-нибудь пыталась объяснить «Улисса» какому-нибудь самодовольному типу, в чьем представлении Ллойд Дуглас — величайший романист?
— Ну хорошо, я поняла, что ты хочешь сказать. Правда поняла. Но позволь мне вникнуть в кое-какие тонкости, хорошо? Например, я не знаю, почему Дженет решила обратиться к психоаналитику. Что она сказала во время первого визита к тебе?
— Первый прием всегда проходит более или менее обычно. Я, конечно, спросил, что ее беспокоит. В ее ответе тоже не было ничего экстраординарного. Она плохо спит, сталкивается с трудностями в работе, не может подолгу читать и имеет проблемы, как она выразилась на убогом жаргоне работников социальной сферы, в отношениях с людьми. То, что она употребила именно это выражение, было самым значительным из всего сказанного ею в тот день. Это проясняло, каким образом ею осмыслена проблема, до какой степени она бессознательно пыталась освободиться в этом вопросе от лишних эмоций. В то же время это самое большое, за что могут здесь ухватиться полицейские, остальное они сочтут бесполезным для расследования. Я попросил ее рассказать что-нибудь о себе, это тоже заведенный порядок. Тут не так важны факты, сколько умолчания. Она была единственным ребенком суровых и властных родителей, которые умерли. Довольно поздним ребенком; если хочешь знать точнее, я могу просмотреть свои записи. В тот раз она предпочла не рассказывать ни об одной любовной истории, даже самого случайного характера. Но позднее выяснилось, что у нее была любовь, которая очень глубоко ее захватила. Иногда ее приводил к этому признанию поток свободных ассоциаций, пробивавшийся сквозь ее внутреннее сопротивление, но она неизменно и немедленно уходила в сторону от рассуждений на эту тему. Мы только начали касаться некоторых реальных фактов, когда произошла трагедия.
— Эмануэль, как ты не понимаешь, что это очень важно! Кстати, у нее были… она была девственницей? — Эмануэль с удивлением повернулся к Кейт. Она небрежно повела плечом. — Может, у меня извращенный склад ума, но, как ни странно, мне кажется, что это может быть очень важно.
— Я не сумею дать тебе точного ответа. Если тебя интересует мое предположение как профессионала, ее любовная история была завершенной. Но учти, это только предположение.
— В начале курса пациенты в основном говорят о прошлом или о настоящем?
— О настоящем, естественно, а прошлое все больше и больше вплетается в ткань беседы по мере продолжения психоанализа. У меня есть основания подозревать, что в ее настоящем было нечто такое, о чем она избегала упоминать, нечто связанное с этой ее любовью, хотя, возможно, основанное на чувстве какой-то вины… Ах, я просто восхищаюсь этим блеском в твоих глазах, как у ястреба, готового спикировать на жертву! Ты что, подозреваешь, что она была крупной фигурой в торговле наркотиками?
— Смеяться будешь потом, а сейчас еще один вопрос. В тот вечер ты упомянул, что ее раздражало начало трансфера. С чем его едят, этот трансфер?
— Терпеть не могу объяснять профанам понятия психиатрии! Ну, скажем так: чувство злости, которое проявляется у пациента в определенной ситуации, переносится на психоаналитика, делая его объектом этих эмоций.
— Ты не понимаешь, Эмануэль? Это уже кое-что. Сложи вместе две вещи, о которых ты сказал. Первое — видимо, у нее в прошлом было что-то, что она скрывала. Второе — она начала на тебя злиться. Вывод: вероятно, она проговорилась при тебе или случайно обнажила для твоего профессионального чуткого слуха нечто такое, что кому-то было крайне нежелательно раскрывать. Возможно, она рассказала этому человеку — осторожно, как ей казалось, — о своем обращении к психоаналитику… Вообще, люди иногда болтают о таких вещах, мне приходилось слышать. И этот человек, кто бы он ни был, решил, что она должна умереть. Ему не составило труда узнать от Дженет о заведенном у вас порядке, он пришел сюда и убил ее, оставив тебе ее мертвое тело. Что и требовалось доказать.
— Кейт, Кейт, побойся Бога! В жизни не слыхивал такого безоглядно прямолинейного упрощения!
— Чепуха, Эмануэль. Чего тебе недостает, как и всем психиатрам, так это умения ухватить самую суть очевидного. Ну, больше тебя не задерживаю. Но обещай мне, что ответишь на все мои самые идиотские вопросы, хорошо?
— Обещаю всячески помогать тебе в твоей самоотверженной попытке спасти меня от беды. Но видишь ли, дорогая, что касается очевидного, у полиции на руках как раз и есть самое очевидное.
— Они не знают тебя — в этом мое преимущество перед ними. Они не понимают людей твоего склада.
— Или склада Никола?
— Да, — сказала Кейт, — и таких они не понимают. Но не волнуйся, все будет хорошо, вот увидишь!

 

Несмотря на это бодрое заявление, выйдя в коридор, Кейт в нерешительности остановилась. Она почувствовала себя в положении рыцаря, который вознамерился убить дракона, но забыл спросить, в какой части света тот обитает. Очень хорошо, что она решила действовать, но что именно следует предпринять? По своей привычке составлять планы лекций Кейт достала ручку и блокнот и, кое-как пристроив его на сумке, которую держала в руке, начала составлять список первоочередных дел. Выяснить, что возможно, о десятичасовом и двенадцатичасовом пациентах. Найти молодого человека, фотографию которого обнаружили у Дженет Гаррисон. При составлении списков она никогда не заботилась о синтаксисе, едва поспевая за своей мыслью.
— Простите, что отвлекаю вас. Не знаете ли, миссис Бауэр дома?
Кейт, которая с трудом удерживала блокнот на сумочке, от неожиданности уронила сумку вместе с блокнотом и ручкой. Мужчина одновременно с ней нагнулся, помогая все это поднять, и, когда они выпрямились, Кейт ощутила обаяние той особой мужской красоты, на которую не могла бы не откликнуться душой ни одна женщина, хотя бы поверхностно. На самом деле такой тип мужчин не привлекал Кейт, и все же в присутствии этого человека она почему-то почувствовала себя беспомощной девчонкой. Она вспомнила, как однажды на обеде у знакомых появился молодой скандинав. Манеры у него оказались превосходные, в его поведении не проглядывало ни малейшего намека на флирт или самолюбование, и все же Кейт с ужасом заметила, что все женщины мгновенно подтянулись и уже двигались и разговаривали явно с оглядкой на него. Ее ужас сменился искренним изумлением позже, когда он заговорил с ней и она обнаружила, что невольно кокетничает.
Этот мужчина был не так молод: седина уже тронула его виски.
— Вы, вероятно, доктор Барристер? — спросила Кейт, едва не добавив: «Наш любимый подозреваемый». — Я Кейт Фэнслер, подруга миссис Бауэр. Сейчас я позову ее.
Направляясь на жилую половину квартиры за Никола, она подумала, как сильно зависит наше представление о человеке от его внешности. Когда рассуждаешь абстрактно, очень привлекательная внешность чаще всего наводит на мысли о зловещей сущности ее обладателя. Но, глядя сейчас на очень красивого человека, Кейт считала его нравственным и невинным. Не случайно, конечно, в западной литературе, в фольклоре, внешняя красота и невинность героев неотделимы.
Когда они все трое вошли в гостиную и остановились там, Никола не то чтобы забыла пригласить гостей сесть или проигнорировала светские приличия — казалось, она и не подозревала о существовании этикета.
— Я зашел узнать, как вы тут держитесь, — обратился доктор Барристер к Никола. — Я понимаю, что ничем не могу помочь, но не смог устоять перед желанием проявить добрососедские чувства, хотя бы и в Нью-Йорке, где, кажется, даже не принято, чтобы соседи были знакомы друг с другом.
— А вы родились не в Нью-Йорке? — спросила Кейт, просто чтобы не молчать.
— А разве здесь есть хоть кто-то, родившийся в Нью-Йорке? — в свою очередь спросил он.
— Я, например, — сказала Никола. — И мой отец. Но его отец из Цинциннати. А вы откуда родом?
— Один из наших высоколобых критиков, как я понимаю, открыл новый род литературы о судьбе молодого человека из провинции. Так вот, я был типичным молодым человеком из провинции. Но вы не сказали мне, как у вас дела.
— Эмануэлю пришлось на сегодня отменить все сеансы. Надеюсь, через день-два мы снова начнем принимать.
— Я тоже надеюсь. Дайте мне знать, если я чем-то могу вам помочь, хорошо? Желания быть полезным у меня хоть отбавляй, только не знаю, как его реализовать.
— Я понимаю, — сказала Никола. — Если в семье смерть или болезнь, посылают цветы или еду. В данном случае, я считаю, вы можете сделать лишь одно: продолжать твердит всем, что ни Эмануэль, ни я к этому не причастны. Кейт полна идей и собирается найти убийцу.
Доктор Барристер взглянул на Кейт с любопытством.
— Если я и собираюсь, — заявила Кейт, — так только домой:
— А я собираюсь ехать в восточном направлении, — сообщил доктор Барристер. — Вас куда-нибудь подбросить?
— Очень любезно с вашей стороны, — ответила Кейт, — но мне нужно на запад.

 

И уже в такси по дороге домой она почему-то подумала о Джерри.
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6