Глава 4
МИЛОСТЬ БОЖИЯ
Блистательный профессор Грейс Нол с безрассудным отчаянием наблюдала, как живописное шоссе Таконик-Парквей пролетает мимо нее — или она по нему — со скоростью семьдесят миль в час. Сидевшая за рулем Эвелин Чинзана безусловно знала свое дело; больше того, сама Грейс Нол, приближавшаяся к семидесяти, любила быструю езду и по логичным соображениям не должна была страшиться смерти. Эвелин еще не стукнуло тридцати, и пока она определенно не проявляла никакой склонности к самоубийству. Старые леди по возможности не должны вести себя подобающим для старых леди образом, особенно пребывая в ярости из-за вынужденной необходимости уходить на пенсию, будучи на высоте положения. И чертовски высокого положения, думала Грейс, хотя, на мой взгляд, им не следовало бы его занимать.
— Полагаю, машина в полном порядке? — спросила она, надеясь, что вопрос звучит небрежно.
Лина, как все ее называли, усмехнулась и сбросила скорость до приличных пятидесяти пяти.
— Извините, — сказала она, — я, наверно, задумалась. Торжественно обещаю — никаких революционных выходок сверх шестидесяти миль в час.
Грейс с интересом уставилась на молодую женщину. Как они отличаются, размышляла она, от молодых женщин моего времени, разумеется, тех, у кого было право на выбор. Большинство современных юных леди выбирают дом в пригороде в комплекте с мужем и младенцами, но даже такие, как Лина, получившая степень доктора философии и блестяще проявляющая себя в науке, кажется, находят время водить машину, танцевать, готовить и заниматься любовью, причем все это с одинаковым мастерством.
На самом деле любовью Лина не занималась, о каковом факте и думала, когда стрелка спидометра забралась выше семидесяти; она реально не занималась любовью, равно как и Уильям, что имело еще большее значение. В этот уик-энд она собирается шагнуть навстречу ему через неуклонно расширяющуюся пропасть девственности. Какой оборот речи! Она хорошо представляла свой ужас, если б заметила его в студенческой газете. Пропасти не расширяются, по крайней мере, на глазах у человека, написала бы она в эту студенческую газету, отмечая лишь наиболее очевидную нелепость. Чертов Уильям. Черт. Черт. Черт.
— Собственно говоря, — сказала Грейс, — я нисколько не возражала бы против пешей прогулки. Извините меня за докучливость, но однажды мне довелось пережить весьма неприятное приключение в «паровике Стэнли», а вы ехали на восьмидесяти. Может быть, просто отсюда казалось, что восемьдесят.
С виноватой улыбкой Лина снова замедлила ход. Дорогая профессор Нол. Старомодная распустеха, другого слова не подберешь, и неимоверно блистательная. Уильям рассказывал, что, когда она впервые вошла в аудиторию, чтобы прочесть лекцию, он подумал, будто уборщица лишилась рассудка и собирается произнести речь. Разумеется, только до той минуты, как она открыла рот. Неопрятная и угловатая, с неровно болтающимися от лодыжек до щиколоток оборками, в сильно стоптанных башмаках, с волосами, как будто собственноручно отхваченными кухонным ножом… Но и в семьдесят лет она отвергла предложенную за проведение одного семинара по Чосеру сумму в двадцать пять тысяч долларов, отказалась, располагая другой рыбкой для жарки. Настоящая старомодная ведьма, думала Лина. Сколько всего она упустила в своей жизни?
— Из описания Кейт, — продолжала Грейс, — я поняла, что ее окружение представляет собой довольно взрывоопасную смесь из маленьких мальчиков и Джеймса Джойса. Я, естественно, ни того, ни другого не понимаю, но полагаю, что каждый должен с готовностью приобретать новый опыт. Я недавно читала «Любовника леди Чаттерлей» после легального переиздания. Мне показалось, бедняжке Констанс попросту было нечем занять время.
— Наверно, ей следовало прослушать курс по средневековой символике, — ехидно вставила Лина.
— Она могла выбрать кое-что и похуже, как, на мой взгляд, и случилось.
— Нет никакой реальной связи между Джойсом и Лоренсом, — с удовольствием объявила Лина. — Фактически наоборот. Я поняла, что они ненавидели книги друг друга. — Хоть профессор Нол и была величайшим живущим ученым-медиевистом, для нее все написанные после промышленной революции романы оставались детским развлечением, которое детям через определенный период времени надоедает. — Судя по сообщениям Уильяма, Эммет нашел несколько интереснейших писем по поводу «Дублинцев». Уильям, конечно, весьма осторожен и всегда пишет, поглядывая одним глазом в юридический справочник.
— «Дублинцы», это что? Там присутствует Леопольд Блум?
— Нет. Весь смысл «Дублинцев» вот в чем. Это рассказы о разных людях из Дублина, находящихся на разных стадиях физического и духовного паралича. — Лина вспомнила последний рассказ из «Дублинцев» — «Мертвые» — о страсти Габриела Конроя к своей жене и о Майкле Фюрее, который умер, постояв под дождем, — умер из-за любви. Она вспомнила Блума на пляже Сэндимаунта из «Улисса», мечтавшего о любви, и хромую девушку, мечтавшую о любви. О Боже.
— Надеюсь, что просто отсюда казалось восемьдесят, — сказала Грейс.
— Скажите, профессор Нол, — спросила Лина, — вы когда-нибудь замечали, что когда у вас что-нибудь на уме, то и дело вставляешь это в разговор, а в голову лезут соответствующие пассажи из книг? По-моему, так бывает с изголодавшимися мужчинами в тюремных лагерях и с теми, кто только что бросил курить.
— И еще насчет секса, — добавила Грейс, не сводя глаз со спидометра. — Я постоянно это замечала. Разумеется, много лет назад.
— В любом случае мы почти доехали до поворота, — сказала Лина, замедляя ход.
Грейс развернула листок с письменными указаниями Кейт и принялась читать вслух.
Несмотря на угрозу дождя, Рид и Кейт шли через луг, с которого только что скосили траву. Коричневый пес, демонстрируя всеми способами, что стоит под знаменами Рида, сопровождал их. Шагая по краю поля площадью в пятьдесят акров, они видели, как сноповязалка подъехала и взялась за работу с другой стороны.
— Ему приходится убирать, — сказала Кейт, — хоть трава еще, может быть, не совсем высохла. Если дождь намочит скошенную и лежащую на земле траву, ей конец. Таковы накопленные мною профессиональные познания в фермерском деле. — Они вместе следили за сноповязалкой, которая подхватывала и с помощью некоего невидимого процесса превращала траву в аккуратные прямоугольные вязанки, а потом швыряла их в фургон. — Мне никогда не надоедает на это смотреть, — призналась Кейт.
— Давай переправимся через ручей и поднимемся на холм, — предложил Рид. — Я хочу с тобой поговорить. Не знаю, почему я считаю возможным протестовать против вторжения находящихся вдали машин в мою личную жизнь, но я против этого протестую. Мы должны перепрыгивать через колючую проволоку?
— Нет, конечно. Ты безнадежно порвешь брюки. Надо униженно лечь на землю и проползти внизу. Вот так. — Кейт выполнила маневр с изяществом, свидетельствовавшим о богатой практике. — Осторожно, — предупредила она, — выбери место, где нет коровьих лепешек.
— Возможно, — задумчиво проговорил Рид, — если бы я занимался теннисом и постоянно прыгал через сетки…
— До чего утомительны энергичные, бодрые люди, — заметила Кейт. — Этим летом полным-полно бодрых и энергичных молодых людей. Все юноши, выступающие в роли воспитателей Лео в лагере, проведя восемь долгих часов с мальчишками, начинают играть в жаркие игры вроде баскетбола, когда, на мой взгляд, любой здравомыслящий человек улегся бы со стаканом охлажденной выпивки. Как говорится, de gustibus…
— Кейт.
— М-м-м.
— Выходи за меня замуж.
Кейт на минуту вытаращила на Рида глаза, а потом потрепала его по плечу:
— Очень мило с твоей стороны, Рид, правда, но нет, спасибо.
— Я ведь не чашку чаю тебе предлагаю. Бог свидетель, я слышал, как люди гораздо глубже обдумывают предложение пообедать в конкретном ресторане.
— Но, возможно, речь шла о кардинальном выборе между двумя ресторанами. Что Уильям Джеймс называл принудительным вариантом. Я не собираюсь выходить замуж.
— Не означает ли это, что есть мужчины, за которых ты хочешь выйти замуж, и мужчины, желающие на тебе жениться, но они всегда разные? Кто это сказал?
— Барри. Но я совсем не то имела в виду, Рид. Этот вопрос имеет широкий аспект.
— Вот не знал, что обращаюсь к смиренной и робкой классной даме.
— Знаешь, я до последнего времени никогда не переставала раздумывать о значении этих слов. Их говорят юные влюбленные, и мы склонны думать, что они означают одно — жизнь коротка, юность мгновенна, а дни пролетают. Но это гораздо глубже. Ты не замечал, что у каждого известного тебе человека есть либо мир, либо время, но никогда не бывает того и другого. Тем, у кого есть мир, — работа, дело, место, где проходит жизнь, — всегда недостает времени. Таково условие обладания миром. Но люди, располагающие временем, — вдовы, сидящие на скамеечках в парке, старики, женщины, дети которых учатся в школе или просто самостоятельно бегают, — лишены мира. Либо мир, либо время, но не то и другое одновременно. Я решила, что мне скорее нужен мир.
— И ты уверена, будто брак связан только со временем.
— Со временем или, если угодно, с другим миром, к которому я, так уж вышло, не приспособлена. Это лето стало для меня откровением, Рид. Я испробовала домашний мир, который мне не понравился, несмотря на всю предоставленную моим братом помощь, и получила в свое распоряжение время, нерасписанное, заполняющее весь день. Я подумала… ну, сперва почитала книжку, а потом в самом деле подумала о том, что мне следует в первую очередь сделать, а потом не взялась за дело, и, в конце концов, как моряк, потерпевший крушение, из стихотворения Милна, позорно улеглась, и вообще ничего не стала делать.
— Чем все кончилось для моряка?
— Все в порядке, его спасли. Но я не потерпела кораблекрушение, просто ненадолго попала в штиль. Рид, я уверена, ты не понимаешь, какое я эгоистичное, неженственное и нехозяйственное существо. Я действительно не желаю ни о ком заботиться или становиться ангелом дома. Предпочитаю поспорить с Грейс Нол о средневековой символике. Попробуй-ка объяснить это в каком-нибудь женском журнале.
— Моя дорогая, я вовсе не хочу, чтобы обо мне заботились, и не могу утверждать, будто меня больше всех прочих привлекают твои ангельские качества. Разве не можем мы жить в одном мире, проводя вместе определенное количество времени?
— Знаешь, первым делом, когда тебе захочется пригласить на обед своего босса или он пригласит тебя в гости, от чего нельзя отказаться, выяснится, что я должна составлять меню, раздобывать новое вечернее платье, ибо старое все твои знакомые уже видели, и причесываться, и поддерживать за столом разговор с юристами… Мы и так можем быть вместе, когда пожелаем развлечься, и я предпочитаю тебя таким, а не связанным, словно боров, по рукам и ногам, скрывающим от всего света свою ведьму-жену. Просто Рид, а не мой муж, мой дом, мои занавески — скорее две орбиты, как сказал Рильке, частично пересекающиеся друг с другом. Слушай, ведь ты так и не рассказал мне, даже в тот день на холмах, как там в Англии.
— На холмах у меня голова другим была занята, равно как и сейчас. Англия примечательна главным образом тем фактом, что тебя там не было.
Уильям с Эмметом вышли из дома и после соответствующих приготовлений уселись в шезлонгах на солнышке. Эммет намазывался лосьоном для загара, а Уильям каким-то средством с идиотским названием, которое обещало и, как ни странно, обеспечивало защиту от насекомых.
— Оно может наградить тебя раком кожи, — жизнерадостно сообщил Уильям, — но предохраняет от укусов. Хочешь?
— Нет, спасибо. Насекомые по каким-то причинам не находят меня неотразимо привлекательным. Фактически они кусают меня лишь в отсутствие любых прочих одушевленных существ, и то только в качестве последней альтернативы голодной смерти. Предполагается, будто это каким-то образом связано с близостью расположения кровеносных сосудов к поверхности кожи. Но есть еще масса всевозможных теорий.
— Никогда б не подумал, что тебя волнует загар.
— Он меня не волнует, — возразил Эммет. — То есть не вызывает тревожных раздумий и не ввергает в нетерпеливый трепет. Но считаю ровный загар приятней того вида, точно тебя окунули в котел с кипятком, после чего кожа стала слезать клочьями.
— Это, конечно, не мое дело… — начал Уильям.
— Что всегда служит верным признаком абсолютной уверенности в обратном.
— Может быть, ты и прав. Опустим вводную часть. Но зачем ты подчеркиваешь свою манерную утонченность, положительно искушая каждого, очутившегося в пределах слышимости или уловившего сплетни, называть тебя жалким слизняком?
— Откуда ты знаешь, что я не жалкий слизняк, повторяя твое, извини за такие слова, грубое выражение?
— Во-первых, ты явно удерживаешься от содрогания при виде Лео.
— О Боже, неужто так явно? Мне очень жаль. Я не возражаю против некоторых маленьких мальчиков лет пяти в коротких штанишках, подстриженных под принца Чарльза, благослови Господь их маленькие аристократические сердечки. Лео — тучка на радужном небосводе, ты так не считаешь?
— Лео в полном порядке, пока к нему серьезно относишься и уважительно с ним обращаешься. Ты не ответил на мой вопрос.
— На какой вопрос, дорогой Уильям?
— О черт, Эммет, я признаю тебя занимательным, чересчур занимательным, и особенно восхищаюсь твоей способностью поглощать спиртное.
— Твои собственные способности выше всяких похвал.
— Но не так, как твои. Чем дальше к вечеру, тем умней ты становишься. Думаешь, твоя стойкость к выпивке как-то связана с непривлекательностью для москитов?
— Кейт мне сообщила, что тут водятся не столько москиты, сколько мошки и нечто вроде летающих муравьев. Ты явно силишься что-то сказать, так скажи.
— Я ничего не имею против педиков как таковых, хоть их в последнее время многовато развелось, но ведь три года назад у тебя был страстный любовный роман с замужней женщиной. Зачем ты так упорно доказываешь, будто ни одно существо, женственней мальчика из церковного хора, не способно вселить в тебя страсть?
— Могу я почтительно поинтересоваться, откуда…
— Не волнуйся. Это вовсе не общее достояние. Лина Чинзана, которая приезжает на этот уик-энд, училась в школе с твоей… м-м-м… любовницей. Они близкие подруги. Мы с Линой тоже друзья. Никто из нас, как ты, возможно, догадываешься, не разносил сплетен после того, как твоя… м-м-м… любовница рассказала Лине. Позволь мне, однако, снять грех с души, признавшись, что я известил Кейт. Она, естественно, беспокоилась насчет тебя и Лео. Кстати, я знаю ее три года, и она зарекомендовала себя неподкупной, как Карлейль, и немой как могила.
— Мне всегда казалось, — изрек Эммет, осматривая свои ноги в поисках признаков загара, — что слово «любовница» необходимо употреблять с большей точностью. Не следует ли нам в этимологическом смысле закрепить его за женщиной, которой мужчина оказывает финансовую поддержку, как правило, предоставляет ей некий кров, одевает и ожидает, что она ляжет с ним в постель, когда он того пожелает?
— Я не совсем понимаю…
— Сегодня мы называем им каждую женщину, которая занимается любовью с мужчиной. Но, в конце концов, почему она должна быть его любовницей? Не лучше ли называть их обоих возлюбленными?
— Попробуй растолковать это Мэри Брэдфорд.
— В задницу Мэри Брэдфорд, если ты можешь смириться с подобной идеей. Что, кстати, напомнило мне, раз уж мы завели столь конфиденциальный и милый, чтобы не сказать девичий, разговор, давно ли ты сам на свой благочестивый манер спал с женщиной хотя бы в грезах?
Уильям встал:
— Извини, Эммет. Я тебя явно раздосадовал. Прошу принять мои извинения. Я просто думал…
— Ох, сядь, ради Бога. Что особенно меня бесит в людях, приверженных целомудренному образу жизни, так это их уверенность, будто, заговорив о своей чистоте, они ее осквернят. Я вовсе не собирался с тобой расквитаться, только хотел оказать услугу, смиренно, как ты, полагаю, хотел услужить мне. Ну, не важно. Я чертовски влюблен в замужнюю женщину, которая вышла замуж за истинную скотину и не может получить развод. Я взялся за эту летнюю работу по той причине, что она вовлекает меня в серьезные размышления о современной литературе, так как более ранние, более мелодраматические произведения слишком уж бередят мне душу.
— Сочувствую. А где она этим летом?
— Со своим мужем. Поплыли на какой-то чертовой яхте. Не будешь неистово протестовать, если мы поговорим на какую-нибудь другую тему?
— Ладно, давай про Джеймса Джойса. Как дела с ранними письмами?
— Покорно благодарю. Ну-с, Сэм Лингеруэлл был поистине великий человек. Когда проветришься от своего противомоскитного снадобья, заходи, покажу тебе несколько писем. Если, конечно, на нас не свалится Лео со своей атлетической когортой. Знаешь, по-моему, я встречал твою Лину. Похожа на итальянку, необычайно жизнерадостна и обожает поэзию восемнадцатого века? Так это она приезжает с Грейс Нол? Вообрази себе дом, где находятся три столь достойные и блестящие женщины, все незамужние и питающие вдохновенное пристрастие к целомудрию.
— Что это, черт возьми, означает?
— Элементарно, мой милый мальчик. Одна так закоснела в своем целомудрии, что остается лишь лечь с ним в могилу. Другая уже сожалеет о своем целомудрии и вскоре, как я бы рискнул догадаться, с удовольствием принесет его в жертву первому мужчине, который предстанет в правильном свете среди окружающих алкоголиков, а третья…
— Это чертовская гнусность! — Уильям вскочил, опрокинув пузырек со снадобьем, которое вылилось на землю к великому смятению очутившихся на его пути муравьев.
— А третья…
— Эммет, ради Христа…
— А, вижу, как возвращается жизнерадостный Лео в сопровождении самого мистера Артифони.
— Наверно, — сказал Уильям, — мне следует извиниться. Мне казалось, я действую из лучших побуждений.
— Никаких извинений не требуется, ибо, насколько я знаю, никого нет поблизости. Это было всего лишь предостережение или, скажем, предположение. Мне очень понравилась мисс Лина Чинзана, когда я с ней познакомился, равно как и любимой мной женщине. Надеюсь, тебя не оскорбил откровенный намек на утраченную девственность Кейт Фэнслер. Уверен, ее бы не оскорбил.
— Да к черту девственность, — сказал Уильям.
— И я думаю точно так же, — подтвердил Эммет, медленно и с достоинством поднимаясь. — Предвкушаю вторжение в наш дом женского элемента, особенно Грейс Нол. Не знаешь, когда ожидается их прибытие?
Тем временем мистер Маллиган совещался со своей горничной, по совместительству поварихой, насчет завтрашней вечеринки с коктейлями.
— Хорошо бы, дождя не было, — сказал он, — ибо я пригласил целый город Араби, и, если мы не сможем выплеснуться на лужайку, придется выплескиваться наверх к спальням. Поклонимся, миссис Паскуале, всем имеющимся богам.
