9

Когда Брэдли вышел из Прививочного корпуса, в прерии дул холодный ветер. Адвокат застегнул пальто и принялся жадно вдыхать студеный воздух, стараясь вобрать в себя как можно больше вольного простора – и как можно быстрее. Дело было не в казни как таковой; за исключением странной голубой рубашки начальника тюрьмы, в казни не было ничего необычного, все прошло обыденно и прозаично, как укол от столбняка или прививка от герпеса. В этом-то и заключался весь ужас.

Краем глаза Брэдли заметил какое-то движение в Курином загоне, где совершали прогулки заключенные-смертники. Но сегодня там должно было быть пусто. В дни, когда совершались казни, все прогулки отменялись. Макгрегор говорил ему об этом. И действительно, когда Брэдли посмотрел на Куриный загон, там никого не было.

Брэдли подумал: оно приходит под видом ребенка.

Он рассмеялся. Заставил себя рассмеяться. Это была просто нервная реакция, и вполне объяснимая. Словно в подтверждение этого Брэдли вздрогнул.

Старенького «вольво» отца Патрика уже не было на гостевой стоянке у Прививочного корпуса. Сейчас там стояла только машина самого Брэдли. Он направился было туда, но, не сделав и трех шагов, развернулся и зашагал к Куриному загону. Полы его пальто хлопали на ветру и били по ногам. В загоне никого не было. Конечно, нет, Боже правый. Джордж Халлас был сумасшедшим, и даже если его гадкий мальчишка и вправду существовал, сейчас он мертв. Шесть пуль из револьвера сорок пятого калибра – надежная гарантия.

Брэдли пошел на стоянку, обогнул капот своей машины – и снова замер. Через весь бок его «форда», от переднего бампера до заднего левого габаритного огня, тянулась уродливая царапина. Кто-то провел по машине ключом. В тюрьме строгого режима, за тремя стенами и бессчетными КПП, кто-то исцарапал его машину.

Сначала Брэдли подумал об окружном прокуроре, сидевшем со скрещенными на груди руками и уверенном в собственной непогрешимости. Но это была совершенно безумная мысль. В конце концов, прокурор получил что хотел – он лично присутствовал на казни Джорджа Халласа.

Брэдли открыл водительскую дверь, не запертую на замок – да и зачем запирать машину в тюрьме?! – и потрясенно застыл. Пару секунд он просто стоял не в силах пошевелиться, а потом, словно сама собой, его рука медленно поднялась и закрыла ему рот. На водительском сиденье лежала бейсболка с пропеллером на макушке. Одна из лопастей пропеллера была искривлена.

Наконец Брэдли нагнулся и поднял бейсболку, держа двумя пальцами, как когда-то Халлас. Перевернул и увидел внутри записку, написанную корявым детским почерком.

«БЕРИ СЕБЕ, У МЕНЯ ЕСТЬ ЕЩЕ».

Он услышал детский смех, веселый и звонкий. Оглянулся на Куриный загон, но там по-прежнему никого не было.

Брэдли перевернул записку и увидел еще одно коротенькое сообщение:

«СКОРО УВИДИМСЯ».

Посвящается Рассу Дорру

Смерть

Перевод В. Антонова

В романе «Волосы Гарольда Ру», возможно, лучшем из опубликованных произведений о том, как пишется книга, Томас Уильямс предлагает поразительную метафору, а может, даже притчу о том, как рождается сюжет. Ему представляется темное поле, на котором мерцает крошечный огонек. Один за другим из темноты выходят люди, чтобы погреться у него. Каждый приносит немного хвороста, и в конечном итоге маленький огонек разгорается в большое пламя, вокруг которого собираются персонажи. Их лица ярко освещены, и каждое красиво по-своему.

Однажды ночью я лежал, погружаясь в сон, и вдруг увидел маленький огонек – это горела керосиновая лампа – и человека, пытавшегося читать газету при ее свете. Потом пришли другие люди со своими фонарями, и я различил тоскливый пейзаж, оказавшийся Территорией Дакота.

Подобные видения посещают меня довольно часто, хотя признаться в этом непросто. Я не всегда рассказываю истории, которые приходят вместе с ними: иногда огонь гаснет. Но эту историю я был обязан рассказать, потому что точно знал, каким языком хотел ее изложить: сухим и лаконичным, совсем не похожим на мой обычный стиль. Я понятия не имел, как будут развиваться события, но не сомневался, что язык мне подскажет. Так и случилось.

* * *

Лачуга Джима Трасдейла располагалась на западной окраине захудалого ранчо его отца, и шериф Баркли с полудюжиной своих помощников из горожан нашел Джима именно там. Тот сидел в грязной рабочей куртке на единственном стуле возле холодной печки и читал при свете фонаря старый номер местной газеты «Блэк-хиллз пайонир». Во всяком случае, смотрел на нее.

Шериф Баркли остановился на пороге, загородив собой почти весь дверной проем. В руке он держал фонарь.

– Выходи сюда, Джим, и подними руки. Я не вытаскивал пушку и не хочу этого делать.

Трасдейл вышел. В одной из поднятых рук он держал газету. Он стоял, устремив на шерифа взгляд невыразительных серых глаз. Шериф смотрел на него. Его помощники тоже, четверо были верхом, а двое сидели в видавшей виды повозке с выцветшей желтой надписью «Погребальные услуги Хайнса» на боку.

– Ты, я вижу, не спрашиваешь, почему мы здесь, – сказал шериф Баркли.

– И почему вы здесь, шериф?

– Где твоя шляпа, Джим?

Трасдейл опустил свободную руку на голову, будто проверяя, на месте ли коричневая шляпа, которую он носил постоянно, но ее не было.

– Наверное, дома? – предположил шериф.

Налетевший порыв холодного ветра взъерошил гривы лошадей и прокатился волной по траве, торопясь на юг.

– Нет, – отозвался Трасдейл. – Это вряд ли.

– Тогда где?

– Наверное, потерял.

– Залезай в повозку, – велел шериф.

– Я не хочу ехать в похоронной повозке, – возразил Трасдейл. – Это плохая примета.

– Можешь из-за этого не переживать, – отозвался один из мужчин. – Ты и так уже влип по уши. Залезай!

Трасдейл подошел к задней части повозки и забрался на нее. Ветер ударил снова, сильнее, и он поднял воротник куртки.

Двое мужчин, сидевших спереди, спрыгнули на землю и встали по обе стороны повозки. Один из них вытащил револьвер. Их лица были знакомы Трасдейлу, но имен он не знал. Они жили в городе. Шериф и четверо других направились в хижину. Одним из них был Хайнс, гробовщик. Они пробыли там какое-то время. Даже открыли печку и порылись в золе. Наконец они вышли.

– Шляпы нет, – сообщил шериф Баркли. – Мы бы ее наверняка заметили. Она чертовски большая. Ничего не хочешь нам сказать?

– Жалко, что потерял. Мне подарил ее отец, когда еще был в своем уме.

– И где же она?

– Говорю же, наверное, потерял. Или украли. Тоже не исключено. Слушайте, я вообще-то собирался ложиться спать.

– Не имеет значения, чего ты там собирался. Ты был в городе после обеда?

– Конечно, был, – произнес один из мужчин, снова залезая на повозку. – Я сам его видел. Причем в шляпе.

– Заткнись, Дэйв, – оборвал его шериф Баркли. – Так ты был в городе, Джим?

– Да, сэр, был, – подтвердил Трасдейл.

– В «Игральных костях»?

– Да, сэр, там. Я пришел туда из дома, пропустил пару стаканчиков и вернулся. Наверное, там и оставил шляпу.

– И больше тебе добавить нечего?

Трасдейл посмотрел на черное ноябрьское небо.

– Больше нечего.

– Погляди на меня, сынок. – Трасдейл поглядел. – Значит, больше тебе добавить нечего?

– Я же сказал, что нет, – ответил Трасдейл, не отводя взгляда.

Шериф Баркли вздохнул:

– Ладно, поехали в город.

– Зачем?

– Затем, что ты арестован.

– Совсем, мать его, тупой, – заметил один из мужчин. – Даже хуже папаши.

Они направились в город. До него было четыре мили. Трасдейл сидел сзади на погребальной повозке и дрожал от холода. Мужчина, державший вожжи, не оборачиваясь, спросил:

– Тебе было мало ее доллара? Ты еще и изнасиловал ее, ублюдок?

– Я не понимаю, о чем ты, – ответил Трасдейл.

Оставшуюся дорогу все молчали, и тишину нарушал только вой ветра. В городе люди выстроились вдоль улицы. Сначала они смотрели молча. Затем какая-то старуха в коричневом платке, прихрамывая, бросилась за повозкой и плюнула в Трасдейла. Она промахнулась, но заслужила аплодисменты.

Возле тюрьмы шериф Баркли помог Трасдейлу слезть с повозки. Резкие порывы ветра приносили запах снега. По Мэйн-стрит летели шары перекати-поля и, добравшись до водонапорной башни, с треском собирались в кучу у ограды из кольев.

– Вздернуть этого детоубийцу! – выкрикнул какой-то горожанин, и кто-то бросил камень. Он пролетел мимо головы Трасдейла и покатился по дощатому тротуару.

Шериф Баркли повернулся, поднял фонарь и посмотрел на толпу, собравшуюся возле торговых рядов.

– Не надо, – сказал он. – Проявите благоразумие. Все под контролем.

Шериф провел Трасдейла через свой кабинет, положив руку ему на плечо, и остановился перед тюремными камерами. Их было две. Баркли поместил Трасдейла в ту, что располагалась слева. Там имелись койка, стул и помойное ведро. Трасдейл хотел сесть на стул, но Баркли его остановил:

– Нет. Стой где стоишь.

Шериф обернулся и увидел, что в проходе столпились помощники.

– Выйдите все отсюда, – сказал он.

– Отис, – произнес тот, которого звали Дэйв, – а если он на тебя набросится?

– Я его успокою. Спасибо, что выполнили свой долг, а теперь расходитесь.

Когда все ушли, Баркли сказал:

– Сними куртку и дай ее мне.

Трасдейл стянул куртку и задрожал от холода. На нем остались только майка и вельветовые брюки, причем такие заношенные, что рубцы почти стерлись, а на одном колене зияла дыра. Шериф Баркли проверил карманы куртки и нашел самокрутку, свернутую из страницы каталога Р.У. Сирса, и старый лотерейный билет, обещавший выплату выигрыша в песо. Еще он нашел черный мраморный шарик.

– Это мой счастливый шарик, – пояснил Трасдейл. – Он у меня с детства.

– Выверни карманы штанов.

Трасдейл вывернул. В карманах обнаружились четыре монеты – один цент и три пятицентовика – и сложенная вырезка из газеты о серебряной лихорадке в Неваде, по виду такая же старая, как и мексиканский лотерейный билет.

– Сними ботинки.

Трасдейл снял. Баркли ощупал их изнутри. На одной подошве была дырка размером с десятицентовик.

– Теперь носки.

Баркли вывернул их наизнанку и отбросил в сторону.

– Спусти штаны.

– Не хочу.

– Я тоже не хочу смотреть на то, что под ними, но все равно спускай.

Трасдейл спустил штаны. Трусов он не носил.

– Повернись и раздвинь ягодицы.

Трасдейл повернулся, ухватился за ягодицы и раздвинул их в стороны. Шериф Баркли поморщился, вздохнул и засунул палец ему в задний проход. Трасдейл застонал. Баркли вытащил палец с влажным хлопком, снова поморщился и вытер руку о майку арестанта.

– Так где она, Джим?

– Моя шляпа?

– Ты думаешь, я залез к тебе в задницу в поисках шляпы? И в золе твоей печки тоже искал ее? Строишь из себя умника?

Трасдейл натянул брюки и застегнул их. Он стоял босиком и дрожал. Всего час назад он был дома и собирался растопить печку, но казалось, что прошла целая вечность.

– Твоя шляпа лежит у меня в офисе.

– Тогда к чему все эти вопросы про нее?

– Хочу послушать, что ты скажешь. Со шляпой все ясно. Но я хочу знать, куда ты спрятал монету, серебряный доллар девочки. Его нет ни дома, ни в карманах, ни в заднице. Может, тебя стало мучить чувство вины и ты его выбросил?

– Не знаю ни о каком серебряном долларе. Я могу забрать свою шляпу?

– Нет. Это улика. Джим Трасдейл, ты арестован за убийство Ребекки Клайн. У тебя есть что сказать на это?

– Да, сэр. Я не знаю никакой Ребекки Клайн.

Шериф вышел из камеры, закрыл дверь и, сняв ключ со стены, запер ее. Язычки замка со скрежетом повернулись. В камеру в основном помещали пьянчуг, и замком пользовались редко. Шериф посмотрел на Трасдейла и сказал:

– Мне жаль тебя, Джим. Для человека, совершившего такое, даже ад – слишком мягкое наказание.

– Совершившего что?

Шериф не ответил и, тяжело ступая, ушел.

Трасдейл сидел в камере, еду ему приносили из местной забегаловки «Лучше не бывает», спал он на койке, а нужду справлял в ведро, которое опорожняли через день. Отец не приходил его навещать, потому что на девятом десятке выжил из ума, а на десятом за ним ухаживали две индианки, одна сиу, другая – лакота. Иногда они стояли на крыльце заброшенного барака и красиво пели дуэтом церковные гимны. Брат Джима отправился в Неваду на серебряные прииски.

Время от времени на улице возле камеры собирались дети и начинали распевать: «Приходи скорей, палач». Время от времени там собирались мужчины и грозили отрезать ему причиндалы. Однажды пришла мать Ребекки Клайн и сказала, что сама его вздернет, если ей разрешат.

– Как ты мог убить мою малышку? – спросила она, глядя на забранное решеткой окно. – Ей было всего десять лет, и это был ее день рождения.

– Мэм, – ответил Трасдейл, встав на койку, чтобы видеть поднятое к окну бледное лицо женщины. – Я не убивал ни вашу дочку, ни кого-либо другого.

– Грязный лжец! – бросила она и пошла прочь.

На похороны девочки пришли почти все жители города. Индианки тоже. Явились даже две шлюхи, подбиравшие клиентов в «Игральных костях». Трасдейл слышал пение, когда справлял над ведром в углу большую нужду.

Шериф Баркли телеграфировал в Форт-Пьер, и спустя какое-то время в город приехал выездной судья. Им оказался щеголеватый молодой человек с длинными светлыми волосами, как у Дикого Билла Хикока, которого назначили на должность совсем недавно. Его звали Роджер Майзелл. Он носил маленькие круглые очки и проявил себя настоящим ценителем женского пола и в «Игральных костях», и в «Лучше не бывает», хотя и носил обручальное кольцо.

Поскольку в городе не было адвоката, который мог бы выступить защитником Трасдейла, Майзелл обратился к Джорджу Эндрюсу, владельцу торговых рядов, постоялого двора и гостиницы «Славный отдых». В свое время Эндрюс проучился два года в школе бизнеса в Омахе. Он согласился стать адвокатом Трасдейла, но только если мистер и миссис Клайн не будут возражать.

– Так спросите у них, – предложил Майзелл. Он сидел в парикмахерском кресле, и его брили. – И постарайтесь с этим не затягивать.

– Ну что ж, – произнес мистер Клайн, когда Эндрюс изложил цель своего визита. – У меня есть вопрос. Если не найдется человека, который станет его защищать, его все равно повесят?

– Это не будет американским правосудием, – ответил Эндрюс. – Хотя мы еще не стали частью Соединенных Штатов, но скоро станем.

– Он может как-нибудь выкрутиться? – поинтересовалась миссис Клайн.

– Нет, мэм, – ответил Эндрюс. – Не вижу, как такое возможно.

– Тогда выполняйте свой долг, и да благословит вас Господь! – заключила миссис Клайн.

Судебный процесс начался утром одного ноябрьского дня и завершился после обеда. Заседание проходило в зале городского совета, и вихри снежинок в тот день походили на тонкое свадебное кружево. Наползавшие на город серые облака предвещали бурю. После ознакомления с делом Роджер Майзелл выступал в качестве и прокурора, и судьи.

– Как банкир, берущий у себя кредит и себе же выплачивающий проценты, – заметил один из присяжных во время перерыва на обед в «Лучше не бывает».

Все были с этим согласны, но никто не считал, что это неправильно. В конце концов, так даже дешевле.

Прокурор Майзелл вызвал полдюжины свидетелей, и судья Майзелл ни разу не вмешался в их допрос. Первым показания давал мистер Клайн, последним – шериф Баркли. Дело выглядело простым. В полдень того дня, когда убили Ребекку Клайн, праздновали ее день рождения с тортом и мороженым. На праздник пригласили несколько подружек Ребекки. Примерно в два часа, когда девочки играли в «Прицепи хвост ослу» и «Стулья с музыкой», Джим Трасдейл вошел в «Игральные кости» и заказал порцию виски. На нем была шляпа. Виски он пил не спеша, а когда с ним разделался, заказал еще порцию.

Снимал ли он шляпу? Может, повесил на один из крюков возле двери? Никто не мог вспомнить.

– Только я никогда не видел его без шляпы, – сообщил бармен Дэйл Джерард. – Он с ней не расставался. Если он ее и снял, то, скорее всего, положил на стойку возле себя.

– Была ли шляпа на стойке после его ухода? – спросил Майзелл.

– Нет, сэр.

– Была ли она на крючке, когда вы запирали бар на ночь?

– Нет, сэр.

Около трех часов дня Ребекка Клайн вышла из дома в южной части города и направилась в аптеку на Мэйн-стрит. Мама разрешила ей купить конфет на серебряный доллар, полученный в подарок на день рождения, но велела их не есть, поскольку на один день сладкого было достаточно. Когда в пять часов Ребекка так и не вернулась домой, мистер Клайн и несколько человек отправились на поиски. Ее нашли на Баркерз-элли между стоянкой дилижансов и «Славным отдыхом». Задушенной. Серебряного доллара при ней не было. Когда убитый горем отец поднял девочку на руки, его спутники увидели широкополую кожаную шляпу Трасдейла. Она лежала под юбкой праздничного платья Ребекки.

Во время перерыва присяжных на обед со стороны стоянки дилижансов доносился стук молотков. Там, в девяноста шагах от места преступления, возводили виселицу. Работой руководил лучший плотник города, с подобающим именем Джон Хаус. Ожидался большой снегопад, и дорогу до Форт-Пьера занесет на неделю, а может, и на всю зиму. Держать Трасдейла в местной кутузке до весны никто не собирался. Это было накладно.

– Соорудить виселицу нетрудно, – сообщил Хаус зевакам, пришедшим поглазеть на работу. – С этим справится и ребенок.

Он рассказал, что люк, на который предстоит встать осужденному, откроется, когда специальный рычаг отодвинет удерживающую его балку. Балку специально смажут колесной мазью, чтобы все прошло как по маслу.

– Если уж делать подобное, то с первого раза, – объяснял Хаус.

После обеда Джордж Эндрюс вызвал для дачи показаний Трасдейла. В зале засвистели, но судья Майзелл положил этому конец, пригрозив очистить зал, если зрители не будут соблюдать тишину.

– Ты заходил в салун «Игральные кости» в день, о котором идет речь? – спросил Эндрюс, когда порядок в зале был восстановлен.

– Похоже, что да, – ответил Трасдейл. – Иначе бы меня тут не было.

При этих словах по залу прокатился смешок, который Майзелл тут же пресек, хотя и сам не смог сдержать улыбки и не стал делать второго предупреждения.

– Ты заказал две порции выпивки?

– Да, сэр, две. На большее у меня не было денег.

– Но ты быстро раздобыл еще один доллар! Разве не так, ублюдок? – выкрикнул Абель Хайнс.

Майзелл показал молоточком сначала на Хайнса, потом на шерифа Баркли, сидевшего в первом ряду.

– Шериф, я прошу вас вывести этого человека из зала и наказать за нарушение порядка в зале суда.

Баркли препроводил Хайнса на улицу, но наказывать за нарушение порядка не стал. Он лишь поинтересовался, какая муха того укусила.

– Извини, Отис, – сказал Хайнс. – Просто увидел, как он сидит и строит из себя невинность.

– Ступай к Джону Хаусу и посмотри, не нужна ли ему помощь, – сказал Баркли. – И не возвращайся, пока тут все не закончится.

– Не нужна ему никакая помощь, да и снег повалил.

– Ничего с тобой не случится. Ступай.

Тем временем Трасдейл продолжал давать показания. Нет, он не выходил из «Игральных костей» в шляпе и сообразил, что ее нет, только дома. Он добавил, что слишком устал, чтобы возвращаться в город на поиски. К тому же стало темно.

Майзелл прервал его:

– Вы хотите, чтобы суд поверил, что вы прошагали целых четыре мили и не заметили отсутствия чертовой шляпы?

– Наверное, я думал, что она на мне, поскольку никогда ее не снимаю, – ответил Трасдейл, снова вызвав смех в зале.

Баркли вернулся на свое место рядом с Дэйвом Фишером.

– Над чем все смеются?

– Этому болвану не нужен палач, – ответил Фишер. – Он сам затягивает себе петлю на шее. Хоть и нехорошо смеяться над этим, но как тут удержишься.

– Ты встретил по дороге Ребекку Клайн? – спросил Джордж Эндрюс громким голосом. Оказавшись в центре внимания, он вдруг почувствовал вкус к драматизму. – Ты встретил ее и украл подаренный ей на день рождения доллар?

– Нет, сэр, – ответил Трасдейл.

– Ты убил ее?

– Нет, сэр. Я даже не знаю, о ком вы говорите.

Мистер Клайн вскочил со своего места и выкрикнул:

– Врешь, сукин сын!

– Я не вру, – произнес Трасдейл, и в этот момент шериф Баркли ему поверил.

– У меня больше нет вопросов, – сказал Эндрюс и вернулся на свое место.

Трасдейл начал было подниматься, но Майзелл велел ему сесть и ответить еще на несколько вопросов.

– Мистер Трасдейл, вы продолжаете утверждать, что, пока вы пили в «Игральных костях», кто-то украл вашу шляпу, надел ее, вышел на улицу, убил Ребекку Клайн и оставил шляпу, чтобы инкриминировать вам убийство?

Трасдейл молчал.

– Отвечайте на вопрос, мистер Трасдейл.

– Сэр, я не знаю, что такое «инкриминировать».

– Вы хотите, чтобы мы поверили, будто кто-то подставил вас, выставив виновным в этом гнусном убийстве?

Трасдейл задумался, потирая руки. Наконец произнес:

– Может, кто-то прихватил ее по ошибке, а потом выкинул.

Майзелл обвел взглядом затаившую дыхание публику.

– Кто-либо брал по ошибке шляпу сидящего здесь мистера Трасдейла?

В зале царила тишина, которую нарушал только вой ветра, продолжавшего набирать силу. Снег уже не был мягким и пушистым. Пришла первая зимняя вьюга. Ту зиму старожилы прозвали волчьей, потому что стаи этих хищников спускались с Черных гор и рылись на помойках в поисках пищи.

– У меня больше нет вопросов, – сказал Майзелл. – И из-за ухудшения погоды мы постановляем обойтись без заключительных речей. Жюри присяжных удаляется для вынесения вердикта. Джентльмены, вы должны принять одно из трех решений: невиновен, виновен в непредумышленном убийстве или виновен в тяжком убийстве первой степени.

– В убийстве девочки, так будет вернее, – заметил кто-то.

Шериф Баркли и Дэйв Фишер отправились в «Игральные кости». Там к ним присоединился Абель Хайнс, который на пороге отряхнул снег, налипший на плечи куртки. Дэйл Джерард принес им по кружке пива за счет заведения.

– У Майзелла, может, и нет больше вопросов, – сказал Баркли, – а вот у меня один есть. Если ее убил Трасдейл, то почему мы так и не нашли серебряный доллар?

– Потому что он испугался и выбросил его, – ответил Хайнс.

– Вряд ли. Он слишком для этого туп. Будь у него этот доллар, он бы вернулся в «Игральные кости» и пропил его.

– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался Дэйв. – Что считаешь его невиновным?

– Я просто жалею, что мы так и не нашли этот серебряный доллар.

– Может, он у него вывалился через дырку в кармане.

– У него в кармане не было дырок, – возразил Баркли. – На подошве была дырка, но слишком маленькая, чтобы в нее проскочил доллар.

Он сделал глоток. Шары перекати-поля на Мэйн-стрит напоминали запорошенные снегом мозги призраков.

Жюри совещалось полтора часа.

– Мы сразу проголосовали за то, чтобы его повесить, – рассказывал потом Келтон Фишер, – но ради приличия решили выждать время.

Майзелл спросил у Трасдейла, желает ли он что-нибудь сказать перед вынесением приговора.

– Ничего не приходит в голову, – ответил тот. – Просто я не убивал ту девочку.

Пурга продолжалась три дня. Джон Хаус спросил у Баркли, сколько, по его мнению, весит Трасдейл, на что тот ответил, что фунтов сто сорок. Хаус изготовил чучело из грубого мешка, набил камнями и принялся взвешивать, добавляя новые камни, пока стрелка не добралась до отметки в сто сорок фунтов. Затем он вздернул чучело, и, несмотря на продолжавшуюся метель, посмотреть на это испытание собралась половина города. Пробная казнь прошла без сучка без задоринки.

Вечером перед казнью погода улучшилась. Шериф Баркли сообщил Трасдейлу, что тот может попросить на ужин что хочет. Трасдейл пожелал бифштекс с яйцами и жареным картофелем с соусом. Баркли заплатил за это из собственного кармана. Устроившись за своим столом, он чистил ногти и слушал размеренное позвякивание столовых приборов по тарелке, доносившееся из камеры. Когда стало тихо, шериф направился в камеру. Трасдейл сидел на койке. Тарелка оказалась такой чистой, что Баркли не сомневался: заключенный вылизал ее, как собака. А теперь он плакал.

– До меня только сейчас дошло, – признался Трасдейл.

– Что именно, Джим?

– Если меня повесят завтра утром, то я отправлюсь в могилу с полным желудком. Бифштекс и яйца не успеют перевариться.

На какое-то время Баркли лишился дара речи. Его ужаснула не сама эта мысль, а то, что она пришла Трасдейлу в голову. Наконец он произнес:

– Вытри нос. – Трасдейл вытер. – А теперь послушай меня, Джим, потому что это твой последний шанс. В тот день ты был в баре после обеда. Народу в такое время мало. Верно?

– Само собой.

– Тогда кто взял твою шляпу? Закрой глаза. Вспомни. Постарайся представить.

Трасдейл закрыл глаза. Баркли ждал. Наконец Трасдейл открыл глаза – все еще красные от слез.

– Я даже не помню, был ли в шляпе.

Баркли вздохнул:

– Дай мне тарелку и осторожнее с ножом.

Трасдейл просунул ему сквозь прутья решетки тарелку, на которой лежали вилка и нож, и сказал, что хотел бы выпить пива. Поразмыслив, Баркли натянул на себя тяжелое пальто и шляпу-стетсон и направился в «Игральные кости», где Дэйл Джерард налил ему пива в небольшое ведерко. Гробовщик Хайнс как раз допивал бокал вина и вышел на улицу за Баркли. Там было холодно, и дул пронизывающий ветер.

– Завтра большой день, – заметил Баркли. – Тут никого не вешали уже десять лет и, бог даст, еще десять лет никого не повесят. Но к тому времени я уже уйду на покой. Жаль, что еще не ушел.

Хайнс посмотрел на него:

– Ты не веришь, что это он ее убил.

– Если не он, – ответил Баркли, – то убийца еще разгуливает на свободе.

Казнь была назначена на девять утра. День выдался ветреный и морозный, но большинство горожан все равно явились поглазеть. Пастор Рей Роулз стоял на эшафоте рядом с Джоном Хаусом. Несмотря на теплую одежду и шарфы, оба дрожали от холода. Страницы Библии в руках пастора трепетали на ветру. За пояс Хауса был заткнут кусок черной домотканой материи, который тоже то и дело подрагивал от налетавших порывов ветра.

Баркли подвел Трасдейла со связанными за спиной руками к виселице. Тот держался хорошо, пока не оказался возле самых ступенек, где вдруг начал вырываться и плакать.

– Не делайте этого! – молил он. – Пожалуйста, не поступайте со мной так. Не делайте мне больно. Не убивайте, прошу.

Для своей комплекции он оказался довольно сильным, и Баркли знаком попросил Дэйва Фишера подойти и помочь. Вдвоем они затащили упиравшегося и брыкавшегося Трасдейла по двенадцати деревянным ступенькам вверх. Один раз он рванулся с такой силой, что все трое едва не свалились с лестницы, а из толпы тут же протянулись руки, чтобы успеть их подхватить.

– Перестань и прими смерть как мужчина! – крикнул кто-то.

Оказавшись наверху, Трасдейл вдруг затих, но когда пастор Роулз приступил к чтению 51-го псалма, начал визжать. «Будто баба, которой сиську защемило отжимными валиками», – как потом выразился кто-то в «Игральных костях».

– Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, – читал Роулз громким голосом, стараясь перекричать вопли обреченного. – И по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое.

Увидев, что Хаус вытаскивает из-за пояса черный колпак, Трасдейл запыхтел, будто собака, и отчаянно замотал головой из стороны в сторону. Его волосы развевались. Хаус терпеливо водил колпаком за дергавшейся головой, будто наездник, желавший накинуть узду на норовистого жеребца.

– Дайте мне посмотреть на горы! – взмолился Трасдейл. Из его ноздрей текли сопли. – Я буду вести себя хорошо, только дайте посмотреть на горы в последний раз!

Но Хаус накинул ему на голову колпак и натянул до дрожавших плеч. Пастор Роулз монотонно продолжал чтение, и Трасдейл попытался сойти с люка. Баркли и Фишер силой вернули его на место.

– Давай, ковбой, прокатись! – раздался снизу чей-то крик.

– Говори «аминь», – велел Баркли пастору Роулзу. – Бога ради, скажи «аминь»!

– Аминь, – произнес пастор Роулз и отошел, с шумом захлопнув Библию.

Баркли кивнул Хаусу, и тот нажал рычаг. Смазанная балка ушла в сторону, и крышка люка опрокинулась вниз. За ней последовал Трасдейл. Послышался хруст шейных позвонков. Его ноги взбрыкнули почти до подбородка и безвольно повисли. Желтые капли упали на снег.

– Поделом тебе, ублюдок! – закричал отец Ребекки Клайн. – Сдох, будто обоссавшийся пес! Добро пожаловать в ад!

В толпе одобрительно захлопали.

Зрители не расходились, пока тело Трасдейла – черный колпак так и остался на его голове – не уложили в ту же повозку, в которой казненного привезли в город. Затем постепенно толпа рассосалась.

Баркли вернулся в тюрьму и опустился на койку в той самой камере, где прежде находился Трасдейл. Он просидел десять минут. На морозном воздухе изо рта вырывались клубы пара. Он знал, чего ждет, и наконец дождался. Успел подхватить ведерко, в котором накануне принес Трасдейлу пиво, и его вырвало. Потом Баркли прошел к себе в кабинет и затопил печь.

Восемь часов спустя он по-прежнему сидел там и пытался читать книгу, когда пришел Абель Хайнс.

– Тебе надо пройти в морг, Отис. Я хочу тебе кое-что показать.

– Что?

– Нет. Ты должен сам это увидеть.

Они направились в здание, где располагались «Погребальные услуги Хайнса». В задней комнате на холодном столе лежал раздетый догола Трасдейл. Пахло химикатами и калом.

– При такой смерти люди всегда обделываются. Даже те, кто уходит с гордо поднятой головой. Это от них не зависит. Сфинктер не держит.

– И?..

– Подойди сюда. Думаю, что при твоем ремесле ты видел кое-что похуже обделанных порток.

Они лежали на полу, почти вывернутые наизнанку. Среди кала что-то поблескивало. Баркли наклонился поближе – это был серебряный доллар. Он вытащил его из кучи.

– Не понимаю, – признался Хайнс. – Этот сукин сын сидел под замком почти месяц.

В углу стоял стул. Баркли тяжело опустился на него, и стул скрипнул.

– Наверное, он успел проглотить его, когда увидел наши фонари. А потом всякий раз, когда тот выходил, очищал его и снова проглатывал.

Мужчины посмотрели друг на друга.

– А ты ему поверил, – наконец произнес Хайнс.

– Свалял дурака, что тут скажешь.

– Может, это больше характеризует тебя, чем его.

– Он до последнего твердил, что невиновен. Наверное, и у престола Господня будет стоять на своем.

– Да, – согласился Хайнс.

– Я не понимаю. Его ждала виселица. Его бы все равно повесили. А ты понимаешь?

– Я даже не понимаю, почему солнце встает. И что ты будешь делать с этой монетой? Вернешь родителям девочки? Может, лучше этого не делать, потому что… – Хайнс пожал плечами.

Потому что Клайны знали с самого начала. И все в городе знали с самого начала. Не знал только он один. Дурак, конечно.

– Я не знаю, как с ней поступлю, – сказал Баркли.

Порыв ветра донес звуки пения. Пели в церкви. Это был гимн, прославляющий Бога.

Посвящается Элмору Леонарду