Звук низко летящего самолета извлек ее из беспросветной черноты.

Шеннон моргнула, перевернулась. На кровати в отеле лежало с полдюжины подушек, и она использовала их все. Ее кокон был теплым и мягким, и она на здоровый манер ощущала тяжесть своего тела. Зевнула, посмотрела на часы.

Двенадцать минут одиннадцатого. Бог мой! Она проспала… сколько?.. восемнадцать часов.

«Вот что бывает, когда двое суток проведешь на ногах».

После того как вчера вечером ушел Ник (точнее, позавчера, подумала она, но для нее – вчера), она дождалась в аэропорту прибытия Ли и Лизы. Литые стулья, плохая музыка, боль во всем теле, ощущение песка в глазах – она сидела на страже, пока спала ее крестница. Шеннон гладила волосы девочки, смотрела, как проходят мимо люди, и пережидала темное время.

Уже почти начало светать, когда она увидела две фигуры, бегущие по залу. Она несколько месяцев не видела родителей Элис – с того самого вечера, когда останавливалась с Купером в их квартире в Чайна-тауне. С того вечера, который исковеркал их жизни: родители Элис оказались в тюрьме, их дочь в академии Дэвиса, а Шеннон в эмоциональном чистилище, где с тех пор так и оставалась. Эти двое за прошедшие месяцы состарились на несколько лет: прежде не было ни синих кругов под глазами Лизы, ни сутулости Ли.

Но когда они увидели дочь, словно костер занялся неожиданной вспышкой тепла и света.

Шеннон потрясла девочку, лежащую у нее на коленях:

– Детка?

Элис открыла глаза, и первое, что увидела, были родители, бегущие к ней. Она спрыгнула на пол и бросилась к ним. Они замерли в этом тройственном объятии, руки их сплелись, потекли слова любви и радости. Все плакали, и Шеннон, которая стояла там, ощущая свою ненужность, сжимала и разжимала кулаки.

Наконец Ли Чен повернулся к ней. Шеннон боялась этого мгновения, в первый раз с того вечера ее старый друг обратил на нее взгляд. Она была ужасающе беспечна и заплатила за это высокую цену. Она заслужила любые обидные слова, какие он собирался ей сказать.

– Спасибо. – Лицо у него было мокрым от слез, нос покраснел. – Мей-мей, спасибо.

От этого сдали нервы и у нее, она присоединилась к объятию, и они все вчетвером плакали и смеялись…

Шеннон зевнула, потянулась и, сбросив с себя одеяло, побрела в ванную. Посмотрев в зеркало, плеснула в лицо водой – на нем оставался отпечаток подушки.

«Поделом тебе, ленивица», – прозвучал в ее голове голос отца, и она улыбнулась.

Что она любила в отелях, так это халаты в ванной, и тот, что висел рядом с душем (из плотной махровой ткани), был великолепен. Но что еще лучше, так это кофе-машина в номере. Шеннон засыпала два пакетика кофе, подождала, слушая бульканье и шипение и вспоминая тепло головы Элис на своих коленях, шелк волос под пальцами.

Она выложила кругленькую сумму за эту гостиницу. Интерьер номера соответствовал затратам, являя собой образец минимализма: белые стены, скромная мебель. Одна из стен была из солнцезащитного стекла, которое смягчало яркое зимнее сияние. Шеннон вышла с кофе на балкон. Дрожь пробрала ее, и она потуже затянула пояс халата. Вайоминг в ноябре, нет уж, спасибочки.

«Нужно найти какую-нибудь революцию со штаб-квартирой в Сан-Диего».

Но, несмотря на холод, ей было хорошо. Прохладный воздух освежал, и этот контраст делал кофе еще вкуснее. Внизу распростерлась Тесла во всем своем угловатом навязчивом величии. В зеркальных стенах комплекса «Эпштейн индастриалз» отражалось холодное небо пустыни. Откуда-то доносились рокочущие раскаты – наверное, уличный трафик, решила Шеннон. Ей хотелось узнать, как прошла встреча Ника с Эриком, принял ли миллионер то, что создали ученые. Мысль о сыворотке все еще не давала ей покоя. Что-то похожее она испытывала утром после первого в ее жизни секса: мир тогда тоже вроде бы не изменился, но казался совсем другим. И что это за постоянный рев, он чертовски похож на…

Этот звук вдруг стал чем-то больше, чем звук. Он заполнил все пространство вокруг, громкий и непререкаемый, такой сильный – хоть обопрись о него. Быстронарастающий и вездесущий, разрушительный, душераздирающий рев, производимый не одним или двумя, а тремя истребителями, которые пронеслись над ее головой, выстроившись хищным треугольником. Они летели так низко, что она разглядела висевшие под крыльями гроздья ракет.

«Какого дьявола?»

Шеннон ухватилась за перила балкона, глядя, как самолеты летят по серому небу, их рев вибрировал и возвращался эхом. Она мало что понимала в военной авиации, не могла сказать, что они здесь делают, но, будучи всю свою взрослую жизнь солдатом, умела распознать угрозу, когда с ней сталкивалась.

Она поспешила назад в номер, оставив за собой дверь балкона полуоткрытой, и холодный ветерок проник за ней внутрь. Трехмерный экран был лощеный и стильный, воплощая собой скорее современное искусство дизайна, чем развлекательный центр, но ее сейчас волновали только кнопки включения и перемены каналов. Поблекшая кухня поблекшего ситкома, гиперактивный мультик в каком-то детском шоу, реклама адвоката, специализирующегося на несчастных случаях, и вот наконец – «Фокс ньюс». Самая середина безвкусного графического блока. Под приглушенную высокопарную музыку на экране появляются трехмерные буквы: «АМЕРИКА НА ГРАНИ», потом слова взрываются, вместо них возникает стилизованная карта Вайоминга в огне, а на ее фоне название: «ВОЙНА В ПУСТЫНЕ». Сварганенное на скорую руку патриотическое блюдо: флаг, звезды, Белый дом, орлиный клекот, истребители. Блок сменился кадрами аэрофотосъемки с неторопливо летящего новостного беспилотника. Кипящий активностью военный лагерь из сборных сооружений. Ряды танков и грузовиков. Аэродром, заполненный военными вертолетами. И тысячи, десятки тысяч солдат.

Ландшафт имел пыльно-коричневый и холодный вид с небом такого же цвета, что было видно из окна. И если картинка на экране казалась Шеннон знакомой, то лишь потому, что она бывала в тех местах с полсотни раз: Джиллет, восточные ворота Обетованной. Она охнула, не веря своим глазам.

Американские войска занимают американский город.

Голос ведущего сказал: «Военные продолжают скапливаться в Вайоминге, правительство называет это антитеррористическими учениями. Будут ли учения перенесены на Новую Землю Обетованную, не сообщается».

На экране появилась карта Вайоминга, условное пятнышко Новой Земли Обетованной было залито красным цветом. В нее вели три дороги – широкие хайвеи из Джиллета, Шошони и Ролинса. Все три города были обозначены звездочками, похожими на отверстия, оставленные пулями.

«Армейские спикеры подтверждают, что в этих маневрах участвуют семьдесят пять тысяч человек личного состава».

Смена картинки: взлетно-посадочная полоса неизвестно где, военная база, взлетают самолеты.

Смена картинки: колонна танков, громадные металлические монстры в окружении солдат, загружающих боеприпасы.

Смена картинки: перегороженное шоссе, «хаммеры» блокируют дорогу. За тяжелыми пулеметами сидят солдаты. Ворчание грузовиков, растянувшихся за линию горизонта.

«Сообщение с Новой Землей Обетованной приостановлено, несмотря на возражения местных властей, которые подчеркивают, что большинство предметов первой необходимости завозится извне».

Смена картинки: фатоватый человек на трибуне, хороший костюм, очки. Бегущая строка сообщает: «Холден Арчер, пресс-секретарь Белого дома». Арчер тем временем говорит: «Предпринимаются все усилия, чтобы ситуация разрешилась быстро и без применения силы. А пока не будем забывать, что три американских города все еще остаются без электричества и еды, и это прямые последствия атаки террористов – террористов, которые, по нашему убеждению, находят убежище в Обетованной».

На экране появилась фотография: красивый человек с правильной формой подбородка стоит перед трибуной.

«Информированный источник из Белого дома подтверждает, что выписан ордер на арест активиста и общественного деятеля Джона Смита. Со считавшегося прежде одним из лидеров террористов Смита были самым неожиданным образом сняты все обвинения, когда всплыла информация о том, что бывший президент Уокер…»

С улицы снова донесся рев моторов, громче, громче. Поначалу это напоминало стереосистему, включенную на максимум, затем – раскат грома, потом – рев толпы на стадионе, наконец – смещающийся звук пролетающих мимо самолетов. Дребезжание окон отеля.

Комментатор продолжил: «Напряжение нарастало со времени первой атаки „Детей Дарвина“. Индекс нестабильности в настоящее время стоит на беспрецедентном уровне девять и две десятых…»

Раздался стук в дверь, и Шеннон чуть не выпрыгнула из халата. Кофе выплеснулось ей на руки.

– Черт! – Она приглушила трансляцию, прокричала: – Уборки не нужно, спасибо.

– Шеннон!

Она замерла, не успев вытереть пальцы о халат. Она знала этот голос, хотя и не предполагала услышать его при таких обстоятельствах. Поставив чашку на стол, Шеннон направилась к двери. В зеркале над приставным столиком появилось ее отражение, и она скорчила гримасу. На щеке у нее остались следы подушки, а волосы («черт побери!») – сплошной кошмар. Она провела рукой, приглаживая их, но лучше не стало.

Набрав полную грудь воздуха, Шеннон расправила плечи и открыла дверь:

– Привет, Натали.

Вид у бывшей жены Ника был бледный и усталый.

– Привет.

Они постояли так пару секунд по обе стороны порожка, наконец Шеннон сказала:

– Ничего не случилось?

– Можно я войду?

– Да, конечно, извините.

Распахнув дверь пошире, Шеннон сделала приглашающий жест и оправдалась:

– Кофе еще не успел разбудить меня окончательно.

Натали вошла в номер, медленно повернулась, оглядывая современный интерьер, вид из окна, отмечая очевидную дороговизну. Шеннон практически видела, как Натали оценивает обстановку, воображает здесь Ника, пытается понять, почему он выбрал эту женщину вместо нее.

«Прекрати. Она всегда была очень любезна. Не ее вина в том, что ты влюбилась в ее бывшего».

Эта мысль поразила Шеннон, и она решила переформулировать ее: «Влюбилась? С каких это пор сексуальная близость называется любовью?»

Ответ был очевиден. Вчерашний вечер в аэропорту. Не из-за того, что он сделал для Ли и Лизы, и не потому, что дал ей правильный ответ о сыворотке. Она была рада и тому и другому, но красивые жесты и политическая совесть – плохая основа для любви.

«Нет. Ты начала влюбляться в него, когда он извинился. Когда он сказал, что больше никогда не будет сомневаться в тебе.

Именно последнее слово и сыграло решающую роль. Завуалированное обещание будущего, которое значит немало».

Она вдруг поняла, что стоит с тупым видом, и встряхнулась.

– Хотите что-нибудь? Кофе?

– Послушайте, – сказала Натали, поворачиваясь к ней, – я не знаю, что происходит между вами и Ником. Да что говорить – я не знаю, что происходит между мной и Ником. Но вы спасли моих детей. Я этого никогда не забуду. Но даже если бы вы не сделали этого, я бы все равно пришла, потому что вы заслуживаете знать: он жив.

«Что ты имеешь в виду – „между тобой и Ником“? Я думала, что вы… Постой-ка…»

– Кто жив? О чем вы говорите?

– Знаете, когда он впервые совершил убийство для Службы справедливости, мы с ним потом всю ночь проговорили. Я не какая-нибудь жена из кинофильма, которая не знает, что ее муж – секретный агент.

– Я… что? Никогда об этом не думала.

– Я не владею приемами кун-фу и не могу помочь ему разыскивать террористов. Но мы тысячу раз обедали вместе, а еще больше занимались любовью. Он давал мне ледяную стружку и массировал спину, когда я рожала Тодда. Я держала его за руку, когда умер его отец.

Шеннон как-то попала в автомобильную аварию: ее ударили сзади и машину развернуло в потоке. Но теперь в нее въехала другая машина и развернула назад, чтобы ее тут же ударила еще одна. Стоя в банном халате, она ощущала такое же головокружение. Истребители, скопление войск, загадочные заявления, а теперь еще и это – бог знает что.

– Натали…

– Позвольте я закончу. Мне нужно сказать об этом.

Шеннон запахнула халат потуже, кивнула.

– Я хочу сказать – я плохой пример, образчик бывшей жены. Мы с Ником, наша история – это реальность.

«Боже мой! Она все еще любит его».

Как это ни удивительно, но такая мысль ни разу не приходила Шеннон в голову. Их с Ником отношения складывались не самым типичным образом, они не испытывали каждодневной неловкости начинающей пары. Да черт побери, у них и свиданий-то почти не было: обед, бутылка вина, пустой разговор. Всего того, что было между Ником и Натали много лет назад. Она знала, что Купер любит своих детей, но она всегда исходила из допущения, что любовные отношения между ним и бывшей женой закончились.

– Я не говорю вам, что вы должны делать, – сказала Натали. – Если откровенно, я даже не знаю, чего хочу. Нельзя же заявлять свои претензии на человека так, как заявляешь их на место рядом с водителем в машине.

Она замолчала, словно взвешивая слова, прикидывая, не сделать ли ей именно это.

«А если сделает, что тогда? Как бы ты ни желала Ника, встанешь ли ты между мужчиной и женщиной, которая хочет воскресить свою семью?»

Прежде чем Шеннон успела ответить себе на этот вопрос, что-то на экране, работавшем без звука, привлекло ее внимание. Не скорость и эффективность, с какими действовали санитары, поднимая тела с пола. И не то, что она узнала ресторан. И даже не охранники, которые держали кричащую женщину.

А то, что этой женщиной была Натали.

Бывшая жена Ника проследила за направлением ее взгляда, увидела видео, поморщилась.

– Мне нужно возвращаться. Мой сын все еще…

– Натали, что случилось? – спросила Шеннон.

– На нас вчера утром за завтраком напал человек. Ему был нужен Ник, но Тодд пытался ему помешать.

– Боже мой! – выдохнула Шеннон, и ее рука взметнулась ко рту. – Он…

– Он в коме, но врачи говорят, что поправится.

Натали произнесла эти слова ровным голосом, отдавая себе в них отчет. Да, она была сильной женщиной, в этом Шеннон не сомневалась.

– Нам повезло, что это случилось здесь, – сказала Натали. – В любом другом месте Купер был бы мертв.

Она пересказала случившееся короткими предложениями. Киллер убил охранников так, словно их и не было. Заколол Ника. Его сердце остановилось. Врачи – не обычные врачи «скорой», а элитные доктора, нанятые Эпштейном, – каким-то образом приостановили его затухающие метаболические процессы, доставили в клинику, где сделали операцию, какие делают только в научной фантастике. Когда Ник пришел в себя, он узнал, что сын в коме, а страна распадается на части. И все это происходило в отсутствие Шеннон, она тогда пришла из аэропорта в отель, сняла номер и свалилась замертво.

– Могу я его увидеть? – спросила Шеннон по пути в спальню. – Дайте я оденусь.

– Его нет.

Шеннон остановилась, медленно повернулась и переспросила:

– Нет?

– Эпштейн готовит для него самолет. Он пытается попасть в Огайо.

– Он… что?

Натали выдохнула – и этот звук не был похож на смех.

– Именно то, что я сказала.

– Зачем?

– Там есть ученый, который открыл что-то чрезвычайное. Ник считает, что это может предотвратить войну.

– Я знаю, – кивнула Шеннон. – Именно я и сообщила об этом Нику.

Это не язвительный укол, сказала она себе, не агрессия – нет ничего дурного в том, чтобы заявить претензии на свое пространство. У Натали была своя история отношений с Ником, у нее – своя, эта странная, напряженная жизнь, которую они проживали на краю, и это тоже дорогого стоило.

– Да-да, – согласилась Натали, и ее губы чуть утончились. – Но дело в том, что доктор Каузен исчез. Ник пытается его найти.

– Вчера утром ему сделали операцию на сердце, а сегодня он летит в Огайо?

– Ну вы же его знаете. Он пытается спасти мир. – Натали сделала движение, похожее на пожатие плечами. – Мне пора возвращаться к сыну. Я просто подумала, что вы заслуживаете знать, что он жив.

Шеннон кивнула, проводила ее до двери и сказала:

– Спасибо.

– Не за что. Всего доброго.

– И вам.

И она пошла прочь, женщина со схваченными хвостиком волосами и в куртке с чужого плеча. Держалась она прямо, невзирая на груз, лежащий на ней, и Шеннон смотрела ей вслед. Самолеты пророкотали снова. Натали все еще любила Ника, Ник умер, а потом воскрес. И если в этом имелась какая-то закономерность, которая была бы получше, чем все то, что крутится у сточного отверстия, то она ее не видела.

Шеннон закрыла дверь и вернулась в спальню. Ее телефон лежал на ночном столике. Она набрала последовательность цифр, какую не набирала никогда прежде. Задумалась над текстом послания, потом решила – ну его к черту, давай напрямик.

«Мне нужны ответы. Немедленно».

Она нажала «Отправить», перешла в ванную и включила душ. Отель и в самом деле был люксовый, и вместо водосберегающего душа, к которому она уже привыкла в Новой Земле Обетованной, теплая вода текла здесь мощной струей.

Когда она вышла из душа, на телефоне был ответ: «Пожалуй, ты вправе. 44.3719 и 107.0632».

*

Машина, которую она взяла напрокат, была с электродвигателем, но ей удалось найти пикап с приличными покрышками. Это диктовали координаты навигатора: слава богу, не какой-то медвежий угол, но более чем в миле от дороги, ухабы и кочки. Цвета ландшафта находились в диапазоне от темно-желтого до охры: пыль, камень, даже маленькие перекореженные кустики имели разные оттенки коричневого. За ее покрышками тянулась до самого хайвея пыльная серовато-коричневая дымка.

Шеннон увидела место встречи, еще не доехав до него, – пустой скалистый гребень высотой метров пятнадцать. Она остановила машину у подошвы склона рядом с «хаммером» – настоящим пожирателем бензина, пыльным и помятым. Притулившийся к машине человек держал карабин с небрежным спокойствием профессионала. На его форме не было ни знаков различия, ни принадлежности, но к поясу были прикреплены два запасных магазина и восьмидюймовый нож.

– Привет, Шеннон.

– Брайан Ванмитер, – узнала она и вспомнила операцию в Буа год или два назад.

Там она проводила разведку в банке, который впоследствии ограбили он и его люди. Есть одно забытое свойство у революций – они требовали денег, и Шеннон совершила не одно ограбление ради этого дела. С тех пор она и Ванмитер совместно в операциях не участвовали, но он произвел на нее хорошее впечатление: компетентный без мачизма, умевший работать так, что она могла не беспокоиться – он не начнет стрелять по посторонним.

– Серьезная машинка. Куда-то собираетесь вторгаться? – спросила Шеннон.

– Вчера президент Клэй, – он отхаркнул и сплюнул, – отдал приказ. Федералы хотят арестовать Джона.

Она обратила внимание, что он назвал Джона по имени, и подумала: «Ловкий ход – сделать этого парня другом, а не наемником». Но вспомнила, что и она тоже называет Джона по имени.

«Да, конечно, но с тобой это иначе».

Так ли? Она не могла быть уверена. Брайан Ванмитер был не только тупой силой – он служил в армии рейнджером, когда ее еще и в проекте не было. Но Шеннон никогда не думала о нем как о человеке, с которым советуется Смит.

«Интересно, не думает ли Ванмитер то же самое о тебе?»

– Где он?

– Наверху. Смотри осторожнее, там осыпь.

Она кивнула и двинулась вверх. Склон был крутой, но довольно простой. День стоял пасмурный и холодный, по небу неслись сердитые тучи, а на их фоне виднелась фигура. Если он и слышал ее приближение, то никак не дал об этом знать, продолжал смотреть на горизонт. Джон Смит поменял обычный костюм на грубые рабочие брюки, рубашку с длинными рукавами, жилетку-пуховик и вязаную шапочку. Под его глазами светились уродливые синяки, обретавшие желтый и зеленоватый цвета – «сувениры от Ника», – и это в сочетании с одеянием делало его другим. В меньшей степени политиком и в большей – закаленным в боях воином.

– Ну так что это за причина? – спросила она.

– Привет, Шеннон.

– Я видела новости и знаю, что это был твой старый дружок по академии, – он напал на Ника и его семью. Тот фрик, у которого сдвиг со временем. Только не говори мне, что это не ты его послал.

– Его зовут Сорен. И его послал я, все верно, – ответил Смит обыденным тоном.

Она сжала пальцы в кулаки и не сразу ослабила их.

– Ты знаешь, что Ник мой друг…

– Друг?

– …но ты послал к нему киллера.

– Да. Мне очень жаль, но это было необходимо. Это нечто большее, чем личные чувства.

– Хорошо бы так, – сказала она, – потому что, не говоря уже о моих личных отношениях с Купером, я хочу знать: зачем? Он был послом президента США. Он приехал сюда с миротворческой миссией. И даже если ты не верил в ее успех, то не мог не понимать, что его убийство может привести к войне.

В смешке Джона не было ни капли юмора.

– «Может»? – повторил он и дернул подбородком.

В пяти милях за бесплодной пустыней виднелась небесная линия Теслы. С этого расстояния город казался ничтожно маленьким, всего лишь ряд низких зданий, тянущийся от серебряных башен «Эпштейн индастриалз». Город безоружных мечтателей, съежившийся под злым небом. Даже отсюда Шеннон видела летающие кругами истребители и низко парящие вертолеты. Видела «хаммеры», подпрыгивающие на ухабах. И войска, которые, построившись в дугу длиннее самого города, замерли в ожидании.

– Посмотри на их армию, – сказал Джон. – Статистически среди них около семисот пятидесяти сверходаренных. Хочешь поспорить, сколько там офицеров?

– Ты думаешь, я этого не знаю? Но развязывать войну ради того, чтобы исправить это, – сплошное безумие.

– Согласен, – кивнул он. – Ты помнишь, что я был активистом? Пытался изменить систему. Так вот, система не меняется. Она будет сражаться до смерти, чтобы уничтожить любого, кто пытается ее изменить.

– Джон, оставь это представление для студенток. Скажи мне, что у тебя есть основания для всего этого.

– Есть, – отрезал он и уставился на нее. – Шеннон, они обращают детей в рабов. Они хотят микрочипировать наших друзей. Они убили людей в «Монокле», чтобы все боялись анормальных. Они взорвали биржу, где находилось более тысячи человек, чтобы подлить масла в огонь. Они блокировали собственные города, а когда жители стали просить еды, они принялись травить их слезоточивым газом и расстреливать. Они никогда, никогда не позволят нам быть равными с ними. Они представляют себе только тот мир, в котором живут, и они пойдут на все, прольют сколько угодно крови, чтобы его сохранить.

– И ты, значит, подыгрываешь им, пытаясь убить посла, который ищет мира?

От этих слов он обомлел, молча вытащил из кармана жилетки пачку сигарет и переспросил:

– «Пытаясь»?

«Вот черт!»

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – сказала Шеннон. – Как его убийство могло бы нам помочь? Как оно могло привести к чему-либо иному, кроме атаки на Обетованную?

Он оценивающе посмотрел на нее. Открыл пачку, вытряхнул сигарету, щелкнул зажигалкой «зиппо», и все это, не сводя с нее глаз.

И тут ее осенило.

– Ты хочешь, чтобы они атаковали!.. – ахнула она.

– Они и будут атаковать. А когда они это сделают, то обрекут себя на гибель.

– Как? Здесь уже стоит армия в семьдесят пять тысяч – по одному солдату на каждого жителя Обетованной: на мужчин, женщин, детей. А в запасе у них еще миллионы.

Джон глубоко затянулся. На его лице появилась улыбка.

– Шеннон, я не придумал это сегодня утром, принимая душ. Я планировал это долгие годы. Я парализовал целое агентство и свалил одного президента, чтобы провернуть это. Если война – единственный способ добиться того, что мы заслуживаем, тогда – Господи благослови – пусть будет война.

Шеннон молча смотрела на него, его слова погрузили ее в смятение. Она знала Джона много лет, для него она шла на операции, рискуя оказаться в тюрьме, противостояла солдатам и не один раз убивала. Она осознавала, что он не боится конфронтации, но и представить себе не могла, что он хочет открытой войны. Господи боже, да как это может выглядеть? Численное превосходство нормальных против сверходаренных составляло девяносто девять к одному. У них не было иного – кроме геноцида и порабощения – способа получить то, что, по мнению Джона, они заслуживали. Ее вполне устраивало равенство, мир, в котором правительство пытается служить людям, всем им, а не манипулирует правдой в интересах тех, кто наверху.

И было кое-что еще.

– Сыворотка, – сказала она. – Работа доктора Каузена по наделению обычных людей способностями сверходаренных. Когда ты послал меня в ДАР за информацией об этом, ты и не собирался ее обнародовать? Сделать общедоступной?

Он не ответил, просто смотрел на нее.

– Я спрашиваю, потому что верила тебе.

– Шеннон…

– Есть выход из этой ситуации. Но ты его не используешь.

Она смерила его взглядом, осознавая все, им задуманное, всю эту уродливую комбинацию. Все то, на что она предпочитала закрывать глаза.

– Тебе эта война нужна не меньше, чем им, так? – развивала она свою мысль. – Ты хочешь идти во главе армии, которая завоюет мир. И тебе не важно, сколько для этого придется пролить крови.

Взгляд его стал жестким.

– Нет, кровь для меня важна. Но не их кровь.

– Кровь есть кровь.

– Нет, – возразил он. – Это не так. И потом – не я начинаю эту войну. Это они используют военную силу.

– Они ее еще не использовали.

– Но используют. Кто-нибудь на их стороне так проникнется верой в необходимость убивать анормальных, что они нанесут синхронные удары по своему же народу. Может быть, Клэй, может быть, кто-то из его штаба, может быть, какой-нибудь восемнадцатилетний мальчишка, которому моча ударит в голову, пока он будет сидеть с пальцем на гашетке. Они будут атаковать, но, сделав это, они объединят сверходаренных. – Он посмотрел на часы. – Это уже происходит. Советую тебе принять это как факт.

– Я это не приму.

– Лучше согласись. Я понимаю, что у тебя в голове какие-то фантазии о том, как мы все беремся за руки, поем «Кумбайю» и одновременно пишем новую конституцию. Но из этого ничего не получится. Чтобы построить новый мир, приходится проливать кровь. И тебе пора решить, кто для тебя важнее. – Он щелчком отбросил сигарету. – Ты либо с нами, либо с ними.