11 ч. 35 мин
– Значит, мисс, вы одна из этих? Лесбиянка?
– Что?
Лу проводит беседу один на один с четырнадцатилетним Аароном, и хотя в своей работе она встречается с широким спектром тем – с наркотиками, отказом родителей от детей, нищетой, изнасилованиями, – вопрос застает ее врасплох. Она беседует с учениками, которых исключали из столь многих школ – ее мать по-прежнему настаивает на слове «выгоняли», – что им уже не найти места в государственной системе. И они продолжают образование в специальных заведениях, где царит гораздо более строгое отношение учителей к своим ученикам. С недавних пор Лу работает в таком заведении. В дополнение к урокам дети по желанию могут раз в неделю беседовать с ней. Она встречается всего с пятнадцатью учениками, и со всеми без исключения приходилось туго.
– Вы слышали, что я сказал, мисс.
Лу нравится, когда ее называют по имени, но Аарон не может избавиться от привычки обращаться к ней «мисс», как к начальству, – хотя выражает этим скорее вызов, чем уважение. У него тощие ноги, джинсы приспущены. Положив ногу на ногу и откинувшись на спинку стула с наигранной беспечностью, Аарон продолжает:
– Одна из этих – вы знаете, лесбиянок? Любите женщин? Содомитка? Да?
Личная жизнь – запретная тема для Аарона, и он прекрасно это знает. Он намеренно провоцирует Лу, и она не поддается на провокацию. Но она также знает, что этой области нельзя избегать полностью: как подросток, Аарон исследует собственную сексуальность. И Лу старается осторожно направить разговор в другое русло.
Он пододвигается на стуле, глядя на нее.
– Почему вы не хотите мне сказать? Стыдитесь?
Она не собирается втягиваться в этот разговор, но он ведет себя слишком вызывающе.
– Ты считаешь, Ааарон, этого нужно стыдиться?
Он с довольным видом откидывается на спинку.
– Получается, что да.
И снова Лу предпочитает не отвечать.
– Почему не хотите сказать мне, мисс?
Она проявляет твердость:
– Мы находимся здесь, чтобы разговаривать о тебе, Аарон, а не обо мне.
– Вы что же, думаете, что я буду с вами откровенен, если сами не хотите рассказывать о себе?
Резонно, думает Лу, но так дело не пойдет: Аарон использует эту тему, чтобы отвлечь внимание от себя. Не будь она его консультантом-психологом, она, может быть, и сказала бы ему о своей ориентации. Но это противоречит терапевтической динамике и вряд ли пойдет на пользу, особенно если он спрашивает главным образом лишь для того, чтобы удовлетворить свои вуайеристские потребности. Тем не менее поучительно, что он в настоящий момент привязался к этой теме; раньше он говорил только на отвлеченные темы, и Лу хорошо знакома была эта тактика уклонения. Про себя она улыбается, оценив эту увертку. Они оба уклоняются от нежелательных тем.
– Кайра тоже считает, что вы лесбиянка, – добавляет Аарон.
«Прекрасно, – думает Лу. – Значит, они меня обсуждают. Значит, вероятно, и другие ученики этим занимаются». Лу не хочет в дидактических беседах касаться своей сексуальности, и не только потому, что признание не соответствует ее роли, но и потому, что дети, с которыми она имеет дело, могут быть агрессивны, и некоторые крайне нетерпимы к другим, не таким, как они. Она сама об этом слышала – про насмешки над одним из учителей, которого сочли чересчур «шикарным», про запугивание слишком прилежных учеников, про жестокое издевательство над толстым воспитателем. У нее не было ни малейшего намерения подвергать такой угрозе свою личную жизнь. Она проработала в этой школе всего один семестр и не говорила директору и другим учителям о своей сексуальной ориентации. В конце концов, возмущенно думает Лу, какое им до этого дело?
Она твердо решила, что Аарон должен сосредоточиться на себе.
– Мы оба знаем, что пришли сюда обсуждать не Кайру или то, что Кайра думает обо мне, – говорит Лу и, помолчав, спрашивает: – Впрочем, мне интересно. Какая тебе разница, лесбиянка я или нет?
– Значит, все-таки лесбиянка, – удовлетворенно ухмыляется Аарон. – Я так и думал.
Он как будто удовлетворился этим, и Лу решает не подталкивать его. Но интуитивно понимает, что этим разговор не ограничится. Аарон наверняка будет снова ее провоцировать.
* * *
Позвонив юристу и Саймону на работу, Анна хочет позвонить еще кое-куда, прежде чем вернуться к Карен. Ей нужно сделать это поскорее, поскольку ее беспокоит, что Карен сидит одна. Ей нужно рассказать обо всем Стиву. Она уже дважды пыталась ему дозвониться, из поезда, но он не брал трубку, а это не такое дело, о котором можно написать сообщение. Однако на этот раз он ответил.
– Алло? – заспанным голосом буркнул Стив.
– Ах, наконец. Я тебе сто лет не могу дозвониться. Ты где был?
– Ой, извини, я спал.
Типично, думает Анна, взглянув на часы. Уже почти полдень. Она знает, что у Стива нет четкого расписания работы – он маляр, и у него бывают периоды простоя. Тем не менее сегодня понедельник, и ее раздражает, что он полдня провалялся. В обычных обстоятельствах, когда она сама встала полседьмого, это бы возмутило ее, но теперь то, что он проспал такую беду, нарушает ее планы потактичнее сообщить ему страшную новость.
– Мне нужно, чтобы ты проснулся.
– Да-да, я проснулся.
– Кое-что случилось.
– Да? Что?
– Это касается Саймона.
– Саймона, это который с Карен?
– Да.
– И что же он натворил?
– Он не натворил ничего. – Раздражение Анны нарастает.
Стив не очень дружил с Саймоном, но как нелепо со стороны Стива предположить, что Саймон что-то натворил. Она выпаливает новость, уже не думая о тактичности:
– Он умер.
– Что за шутки!
– Нет, Стив, я не шучу. – Она молчит, давая ему осознать произнесенные слова. – Умер в поезде. От сердечного приступа.
– О боже! – Стив, очевидно, понял по ее тону, что это серьезно. – Каким образом?
– Точно не знаю. Полагаю, обширный инфаркт. Кажется, его пытались реанимировать, но безрезультатно.
– Господи Иисусе! Бедная Карен!
– Ну да…
– Ты где сейчас?
– С ней.
– Значит, не пошла на работу?
Анна вздыхает, ее гнев отступает. Все равно в основном ее злость направлена на то, что случилось, и Стив тут ни при чем.
– На самом деле я поехала. Долго объяснять. Расскажу потом. Мне просто нужно, чтобы ты знал, вот и все.
– Ну да. Черт, очень жаль! Я немного шокирован. – Анна слышит шорох простыней, когда он садится на кровати. – Ты где находишься?
– В кафе в Кемптауне, напротив больницы.
– Что собираешься делать?
– Не знаю. Наверное, какое-то время побуду с Карен. Я ей нужна. Она в полном ступоре, можно понять.
– Конечно.
– Саймона перенесли в морг или куда-то вроде этого, так что мы через минуту туда пойдем.
– Ладно. М-м-м… а что с детьми?
– Они с няней.
– Они знают?
– Нет, еще нет. Пожалуй, мы сделаем это позже.
– Тебе нужно, чтобы я приехал?
Анна задумывается. Ей бы не помешала поддержка, но она не на сто процентов уверена, что Стив улучшит ситуацию. Когда речь идет о чувствах, Стив бывает немного неуклюж, – не всегда, но бывает, и она никогда не знает, как все получится. Он не знаком с Карен так же близко, как она. Плюс ко всему ей представляется, что сейчас Карен лучше быть не с парой, а с одной подругой.
– Нет-нет, пожалуй, лучше не надо.
– Я могу что-то сделать?
Она снова задумывается. Не так просто попросить о помощи.
– Сейчас ничего не могу придумать.
– Точно?
Она понимает, что он сделает все возможное. И совсем смягчается:
– Нет, не беспокойся. Я позвоню позже. Просто будь дома, когда я приду. – Ей не хочется, чтобы, когда она вернется, он оказался в пабе – в этом, по крайней мере, она уверена. – Может быть, приготовишь ужин?
– Конечно, приготовлю.
И тут на Анну накатывает волна чувств. Стив, может быть, не идеален, но он жив, и она благодарна судьбе за это. Нет, не просто благодарна, а рада своей удаче.
– Я люблю тебя, милый, – говорит она.
– И я тебя тоже, зайка. Ты сама знаешь.
Это правда. Когда он в настроении и трезв, Стив один из самых заботливых мужчин, кого Анна знала.
* * *
Без пяти двенадцать, когда у Лу перемена, звонит ее мать. Мать знает, что у нее бывает несколько свободных минут между беседами, и имеет кошмарное обыкновение выбирать такой момент, чтобы занять все это время. К тому же звонит на стационарный телефон, так что Лу не может не взять трубку. Ведь это может оказаться кто-то из коллег, которые тоже знают, что она в это время свободна, и Лу обязана отвечать. Она терпеть не может этой маминой привычки, потому что ей нужно развеяться в свободное время, а мамины звонки, даже трехминутные, поглощают все ее внимание. Мать говорит быстро и – как кажется Лу – за сто восемьдесят секунд умудряется вызвать большую нервозность, чем любое другое человеческое существо. Сегодня голова у Лу особенно забита: она пытается осознать, что случилось утром в поезде. Хотя теперь черта с два что-нибудь получится.
– Дорогая, – говорит мама, – знаю, что поздновато спохватилась, но я звоню, чтобы узнать: не смогла бы ты приехать в выходные? Будут дядя Пэт и тетя Одри, и им бы очень хотелось тебя увидеть.
«Ой, только не это!» – думает Лу. Она любит тетю Одри, сестру матери, но дядю Пэта выносить почти так же трудно, как и маму. К тому же у нее свои планы на выходные.
Но мать тараторит дальше, не давая вставить ни слова:
– Ты знаешь, дядя Пэт в последнее время не совсем здоров…
Конечно, Лу знает, как она может не знать? Дядя Пэт страдает болезнью Крона почти с тех пор, как Лу его помнит, а недавно его состояние особенно ухудшилось. Она также знает, что мама пользуется дядиной болезнью, чтобы манипулировать дочерью, заставлять делать то, что ей нужно, но в своих манипуляциях мать напоминает паровой каток, который расплющивает все на своем пути.
– Ну, сейчас ему снова лучше, после того как пролежал несколько недель. Так что можешь представить, тете Одри отчаянно хочется куда-нибудь выйти. Она целую вечность просидела в этом маленьком бунгало…
Лу содрогается от этой жуткой мысли и сочувствует тете Одри.
– … и, конечно, я пригласила их к себе. Они придут, как только смогут, как только я освобожу для них комнату к выходным.
Мама Лу живет в деревне, в большом доме близ Хитчина, в котором сдает комнаты.
– Дело в том, что…
Лу собирается с духом, хотя уже знает, какая сейчас последует реплика. Ну, конечно:
– … я вряд ли справлюсь с ними обоими одна.
И она наносит еще один удар, чтобы убедиться, что Лу повержена и уже не встанет:
– С моим бедром мне трудно ходить по магазинам, показывать им окрестности, развлекать.
Ерунда, думает Лу. Когда она решает сдать комнаты, никакое бедро ее не останавливает. Готовить английский завтрак, стелить постели, храбриться – с незнакомыми это куда труднее, чем с дядей и тетей Лу. Странно: когда дело касается денег, мама со всем прекрасно справляется.
А из трубки льется:
– Вот я и подумала, что ты могла бы приехать – тебе ведь не так далеко, верно, дорогая? Хорошо бы ты приехала в четверг после работы. Ты можешь сесть на поезд из Хаммерсмита до Кингс-Кросса, а оттуда приехать сюда.
Если бы Лу не привыкла к подобному, она бы не поверила – мать действительно хочет заарканить не на два дня, а на целых три. «А как же моя сестра? – в ярости думает она. – Джорджия не может помочь?» Но Лу знает, что нет смысла спорить. У младшей сестры муж и дети, и мама никогда не просит у нее и четверти того, что требует от Лу.
– Мам, – наконец, говорит она, понимая, что пустой разговор подходит к концу, так как мать уже высказала свою настойчивую просьбу, скорее даже требование, – ты слишком поздно мне сообщила, у меня уже планы на выходные.
Это правда: прежде всего, по утрам в пятницу она играет в теннис, потом помогает в местной ночлежке для бездомных, а в субботу ее пригласили на день рождения.
– Правда? Так жаль. Ну что ж, если ты так занята… – Следует пауза, но можно догадаться, что мать разочарована.
– Дай подумать. Я посмотрю, что можно сделать.
Снова молчание. Лу знает, что мама ждет, когда она снова заговорит – искусная тактика, рассчитанная на то, чтобы добиться своего.
– Может быть, я смогу ненадолго заехать, – наконец, уступает Лу.
Вина, чувство вины! Лу в ярости. Она знала, что сдастся, она всегда сдается.
– Хорошо, дорогая, конечно, три дня было бы лучше. Ну, не буду настаивать.
«Как великодушно с твоей стороны!» – думает Лу.
И тут раздается стук в дверь. Следующий ученик.
– Слушай, мама, мне пора заканчивать разговор.
– Конечно, конечно, хорошо. Но, Лу…
– Что? – Она старается не выдать нетерпения.
– Ты вечером мне сообщишь? Просто, если ты не сможешь, мне придется отменить их визит. А будет нехорошо, если я сообщу им об этом слишком поздно.
«ПОШЛА ТЫ К ЧЕРТУ!» – думает Лу, но вслух произносит:
– Да, конечно, – и кладет трубку.
Она так зла и чувствует себя такой обиженной, что ее колотит. Такой матери – вечно что-то требующей, поглощенной собой, такой ограниченной – что же удивляться, что Лу никогда честно не говорила о своей сексуальной ориентации?
