Воскресенье

Небо – не бывает голубей, без единого облачка. Середина лета, жарко. Окно в машине полностью опущено, Лу положила руку на оконную раму и подперла ею голову, наслаждаясь ветерком. Она в видавшем виды «Эм-Джи» Софии, крыша откинута назад, они едут к морю, София за рулем. Лу смотрит на профиль Софии, та сосредоточенно уставилась вперед, и сердце у Лу взлетает ввысь, выше, выше, до самого безоблачного неба.

Это один из тех ах-каких-редких случаев, когда Лу не может, никак не может представить, как можно быть счастливее. Она любит свою работу, несмотря на всех заноз-учеников, с которыми приходится иметь дело. Любит этот город, несмотря на путаницу его обветшавших домов и людей и галечный, а не песчаный пляж. Она любит свою квартиру, хотя та маленькая и неказистая. Любит своих друзей – и старых, и новых. Она даже – странным образом – любит свою маму. Ей известно, что мама борется с собой – она слышит усилие в ее голосе, когда разговаривает с ней. И хотя она также различает и неодобрение, тем не менее Лу уже сказала, кто она есть, и в этом деле появилась ясность. В конце концов, это больше беда мамы, а не ее. И мама может справиться с этим, постепенно, в собственном темпе. И, наконец, Лу теперь сосредоточена на другом – она переменилась, освободилась. Может быть, ей понадобилось стать свидетельницей смерти, чтобы понять, как ей хотелось кого-то встретить, открыться, освободиться от оков прошлого. Но какова бы ни была причина произошедших в ней перемен, Лу влюблена, и с прошлой ночи это стало очевидным фактом. Она сказала это первая, тихо, когда они с Софией лежали в постели: «Я тебя люблю». И София ответила, громче, с несомненной страстью: «Я тоже тебя люблю», – и они засмеялись и стали целоваться, и вскоре после этого сначала кончила София, а потом Лу.

Они подъехали к светофору.

– Здесь направо, – командует Лу.

София включает сигнал поворота, поворачивает, и они едут от прогулочной дорожки через жилые кварталы Хоува, и у Лу возникает мысль, как сделать этот момент еще совершеннее.

– Давай остановимся и купим мороженого, – говорит она.

Карен, на четвереньках пропалывая огород, прислушивается. Молли и Люк играют рядом и болтают друг с другом. Земля сырая от ночного дождя, и они делают куличи. Чуть подальше кто-то забивает в землю столбы – наверное, ставит забор или ремонтирует сарай. А еще дальше – слышатся крики со спортивной площадки за дорогой: «Давай! Давай! Давай!» Сегодня выходной, поэтому, должно быть, там играют в бейсбол или софтбол и болеют за своих игроков.

Спину Карен припекает палящее солнце.

– Дети, – говорит она, вставая, – вам нужно намазаться лосьоном.

– Нет-нет, не надо лосьона! – Молли топает ножками по кочковатой траве. Она не любит эту процедуру.

– Надо лосьон.

Карен подходит к большой ивовой корзине, которую принесла с собой, и роется в поисках пластикового флакона.

– Идите сюда. – И прежде чем Молли успевает продолжить протесты, она выливает на ладонь голубовато-белую жидкость и мажет Молли ручки и ножки, проводя пальцами по пухлому тельцу дочери, сверху вниз и снизу вверх, а потом – шлеп! шлеп! – мажет каждую щечку – Молли уже отшатывается и топает ножками со все большим возмущением, и Карен чувствует, что она готова заплакать. Со словами «все, готово» она отпускает дочку играть дальше.

Уф, скандала удалось избежать. В последнее время Молли стала поспокойнее – месяц назад у нее часто случались истерики, но как только Карен подумала, что пора что-то предпринимать, а то она уже больше не выдержит, припадки Молли стали реже. Теперь они случались раз в день, а с этим она вполне может справиться.

– Люк, твоя очередь.

Он послушно встает, выпятив грудь. Цветом волос и кожи он похож на нее, но сложением точно в отца, думает Карен, и таланты у него тоже от отца.

Ей бы хотелось, чтобы Саймон увидел их. Он не видит, как они меняются, не видит нюансов их взросления. Молли пока еще не так подвержена переменам, а вот тело Люка превращается из мальчишеского в мужское…

Карен чувствует себя одинокой и иногда смотрит на них и думает: хотя у нее есть друзья и близкие родственники, которые рады послушать про ее детей, только их отец оценил бы эти тонкие изменения так, как она.

Тут она чувствует порыв ветра, слышит шум листвы в деревьях, жужжание пчелы рядом, и впервые с того страшного февральского дня ощущает, что может пережить эту катастрофу и переживет ее. Она знает, что рана не зажила и по-настоящему не заживет никогда. Она воспринимает тот день как далекий и ошеломительный и никогда не оправится от смерти мужа, но она научилась жить по-другому в этом мире, где нет Саймона. Ее чувства как будто переместились на другую территорию, она постепенно раскапывает свою печаль, чтобы заново выстроить свой образ на новом фундаменте. Как инстинктивно, так и по расчету она находит то, что дает утешение, и тянется к этому, как цветок к солнцу. Она может жить дальше.

– Готово, – говорит она, закрыв флакон и легонько шлепая Люка.

Анна набирает номер на кодовом замке, и он открывается. Она вынимает замок и распахивает большие металлические ворота. У нее тяжелая ноша: на плече вощеная хлопчатобумажная сумка с бутербродами, водой и печеньем, в одной руке большие садовые вилы, в другой – коврик. Она запирает за собой ворота и идет по дорожке.

Свернув за угол, Анна видит перед собой Карен, Молли и Люка.

Молли бежит поздороваться.

– Это крестная Анна!

Карен внаклонку выпалывает сорняки.

– Привет! – Она поднимает сияющее лицо.

– Привет. – Анна кладет свой груз на траву и восхищается довольно внушительной кучей увядших сорняков: – Ты сегодня уже неплохо поработала.

– Посмотри на мой участок! – визжит Люк, бросая свои куличики и грязными руками дергая Анну за футболку. Ей ничего не остается, как идти за ним к самой маленькой грядке. И конечно – вот, подсолнухи вытянулись вверх с тех пор, как она была здесь последний раз, они уже высотой в два фута, прекрасный ряд больших здоровых листьев, немного поникших на солнце. На подсолнухах уже завязываются цветы.

– Ух ты! Скоро будут с тебя ростом.

– Знаю, – с гордостью говорит Люк. – И, смотри, мои семена тоже проросли.

– О-о-о, да. Как они называются?

– Леденцовые пучки.

– Какая прелесть! Давай посмотрим, как поживают овощи, а?

Люк идет туда, где работает Карен.

– Побеги выросли, да? – замечает Анна.

Обвившись вокруг бамбуковых шестов, они расцвели, сверкая яркими красными бутонами. Один-два уже превратились в стручки.

Карен кивает:

– Латук нужно прореживать. Вырывай, сколько сможешь, ему только лучше будет.

– Прекрасно. Что я должна делать? – спрашивает Анна.

Карен знает лучше, она много читала по этой теме и консультировалась с Филлис.

– Поливать не имеет смысла. Слишком жарко. Сделаем это перед уходом. Может быть, сумеешь прополоть грядку вокруг ревеня?

– Конечно. – Анна достает из сумки рабочие перчатки и вскоре уже на коленях вытаскивает из земли сорняки.

Вскоре с дорожки слышится:

– Привет! Привет!

Это Лу, а сразу за ней София. Они выглядят как настоящие работницы: в оборванных джинсах и куртках из хлопка. Они прекрасно дополняют друг друга, как форзац книги. В их паре есть что-то особенно восхитительное.

– Добро пожаловать, леди, – приветствует их Карен, вставая.

– Мы принесли мороженое! – объявляет София.

– Ах! – выскакивает Молли. Она только что сосредоточенно выкладывала камешки по размеру рядом с куличиками.

– Его нужно съесть сейчас же. Сию минуту, – командует Лу, роясь в белом пластиковом мешке. Анна уже не впервые замечает, что она очень естественно держится с детьми. Не удивительно – такая у нее работа.

– Хочешь шоколадное или земляничное? – спрашивает Лу у Молли.

– Земляничное!

Лу протягивает ей холодное лакомство на палочке.

– А Люк?

– Шоколадное!

– Я тоже люблю шоколадное, – говорит Анна. – Это ничего?

– Конечно. А Карен?

– Я возьму, что останется, – говорит та.

– Нет, теперь ваша очередь выбирать, – настаивает Лу.

Анна улыбается. Типично для Карен. Но и для Лу тоже типично. Лу соперничает с Карен по части великодушия. Эти двое – как отражение друг друга. А в другом отношении она сама и Карен являются отражением друг друга, так же как она и Лу. Их дружба напоминает ей трельяж в спальне ее матери. Когда Анна была маленькая, то поворачивала три плоскости так, чтобы видеть свои бесконечные отражения, которые становились все бледнее и бледнее. Ей понравилось такое представление многообразия перспективы мира.

Анна разрывает обертку и лижет мороженое. М-м-м! Белый шоколад, нежный и восхитительный.

– У нас объявление! – говорит Лу.

По ее выражению Анна понимает, что это что-то хорошее.

– София переезжает в Брайтон, – объявляет Лу, улыбаясь своей партнерше.

– Это чудесно, – говорит Анна.

– Поздравляю! – улыбается Карен.

Лу притягивает Софию к себе, та краснеет.

Анна ощущает укол зависти – она переживала за них и все же не может не позавидовать их счастью. «Не будь противной, – говорит она себе. – Теперь не твое, а их время. Лу такая милая, она заслуживает счастья».

– Это значит, что вы будете ездить на поезде? – спрашивает она.

– Да, – говорит София.

– Прекрасно. – Анна чувствует оттенок грусти: ее разговоры один на один с Лу прекратятся.

– Я буду выходить в Восточном Кройдоне, – считает нужным объяснить София.

«Ага, – думает Анна, – значит, у нас будет какое-то время в поезде, когда мы сможем остаться вдвоем». Ей бы хотелось быть не такой эгоистичной, но она надеется, что никто не заметит. Но еще не прошло и шести месяцев с того февральского дня и на неделю меньше с тех пор, как она разошлась со Стивом. Анна не жалеет об этом, теперь она знает, что никогда не могла бы быть с ним счастлива, хотя Стив, очевидно, вступил в общество анонимных алкоголиков, и дела у него стали лучше. Но трезвость – его задача; он сам должен решить ее, один, без нее. И все же ей сильно не хватает Стива, и она еще не готова к новым отношениям. Но со временем, может быть, она встретит кого-то еще, более покладистого и доброго.

Может быть.

Вероятно…

Сейчас она лишь точно знает, что это было нелегко.

И для нее, и для Карен, и для детей. Карен по-прежнему каждый день плачет, хотя и старается это скрывать. Люк по-прежнему ночью спит с мамой; Карен признается, что пока позволяет ему это, как и себе, но когда-то должна будет отослать его в свою комнату. Скоро она сделает это. Карен такая, она мужественная.

Когда-нибудь, в конце концов, Анна надеется, Карен тоже кого-нибудь встретит. Конечно, ей на это потребуется больше времени, потому что они с Саймоном прожили целую вечность, но, опять же, это может быть, и не больше.

Как знать?

А до тех пор, да и потом тоже, у Карен будет Анна, а у Анны – Карен.

Волею Бога/Судьбы/Удачи они будут дружить с Карен еще много лет. И с другими вроде Лу и теперь Софии.

И вдруг Анна, еще раз взглянув на пару Лу – София, чувствует, как к ее глазам подступают слезы. Четыре месяца назад, когда эти женщины приобрели этот участок, здесь была лишь голая земля. Никаких грядок, ни цветов, ни овощей – лишь дикие заросли и пырей, и эта земля настоятельно требовала заботы. Они раскошелились и засадили ее. Они потели и смеялись, их сводили с ума частые дожди и недостаток воды, они стонали из-за слизняков, пока Карен не смягчилась и не согласилась травить их ядом, и вовсю боролись, хотя и тщетно, с сорняками. Молли и Люк тоже помогали. Сегодня здесь всего восемь грядок, каждая огорожена деревянными планками, и на них растут экзотический пурпурный и вьющийся зеленый латук и традиционный гибколистный. Одно время у них росла руккола, а теперь поспели малина и ревень, мгновенно захватывающий свободное пространство. Скоро вырастут бобы и брокколи, и капуста, и крыжовник, и ежевика, и тыквы, и сливы на дереве, которое уже росло тут. В Хоуве невозможно было иметь большой участок земли, как хотела Карен, но это более чем здравая альтернатива.

Природа имеет свойство лечить душу, и огород стал мостом во внешний мир. То, что они делают, наполняет Анну радостью.

Так почему же ей хочется плакать? Она бросает работу, чтобы подумать о своем настроении, потом понимает.

Саймон.

Саймону бы это очень понравилось. С его чувством общности, среди дающей ростки жизни под широко простирающимся небом, огород был бы по-настоящему его местом. И еще он так любил растения и все планировал, разрабатывая ландшафтное пространство, – здесь он был бы в своей стихии.

И опять же, может быть, он здесь. В конце концов, он вернулся в землю. Жизнь, смерть, времена года, день, ночь – это рутинная последовательность, определенный цикл.

Анна доела мороженое и взяла свою лопату.

Вскоре она уже опять на коленях, старается вырвать из земли особенно упрямый одуванчик.