Лу только заперла свой велосипед, как звонит телефон, раз, потом еще. Она роется в рюкзачке и откидывает крышку.

«У вас два сообщения», – объявляет мобильник.

Одно от Вик, второе с неопознанного номера, поэтому она сначала открывает сообщение от Вик:

Лу улыбается. Вик, как всегда, без экивоков, и что-то не похоже, что она не собирается пить. Но она не учла размеры комнатушки Лу – она не может положить старую подругу спать в душевой.

Ничего, это на данном этапе мелочь – ей, может быть, не понравится эта женщина, или, наоборот, она сама ей не придется по вкусу. Тем не менее перспектива нового знакомства возбуждает. Теперь надо пригласить Хоуи – это будет действительно приятный вечерок. Лу надевает рюкзак и быстро пересекает вокзальный вестибюль, в ее пружинистой походке видна решительность, и на ходу она читает второе сообщение:

Лу рада. Она думала об Анне и Карен, ее подруге, и, ободренная новостью о Софии, хочет поболтать. Она нажимает на телефоне зеленый значок и вскоре слышит звонки.

– Я только что вышла на платформу, – говорит она.

– Я попытаюсь занять вам место.

Через секунду Анна стучит в окно, привлекая ее внимание, и вскоре Лу уже сидит рядом с ней у прохода, положив рюкзак на полку над головой, а мобильник и ай-под – на столик.

– Как дела? – обращается она к Анне.

Та выглядит усталой, и ее прическа не так безупречна, как была сорок восемь часов назад. И не удивительно.

– Пожалуй, неплохо. Да, пока не забыла: деньги.

– Не беспокойтесь, – отмахивается Лу.

– Нет-нет, я хочу вернуть. – Анна открывает кошелек (и Лу отмечает качество кожи и толстую латунную молнию), достает потертую купюру и кладет на столик перед Лу.

– Спасибо. – Лу понимает, что не имеет смысла спорить. Она благодарна – не за деньги, а потому что это стало поводом снова встретиться. Лу нравится мысль иметь время от времени знакомую попутчицу, а Анна нарушила обычай – неписаный закон, что пассажиры не должны приставать с разговорами к другим. Поезд – не место для знакомств.

– Как… м-м-м… Карен? Так, кажется, зовут вашу подругу?

– Хреново, – говорит Анна.

Лу кивает: других слов для такого случая и не найти.

Анна вздыхает:

– Наверное, она потрясена. Но это так чертовски несправедливо. – Она смотрит в окно, и Лу видит, что Анна пытается сдержать слезы.

– Они долго прожили с мужем?

Лу не хочется показаться излишне любопытной, но холодная вежливость не в ее духе.

– Почти двадцать лет.

– Тогда, наверное, и вы его хорошо знали.

Анна кивает, достает из сумочки платочек и вытирает уголки глаз.

– Извините, – говорит Лу.

– Спасибо, – пытается улыбнуться Анна.

– Знаете, такая вещь для любого ужасна.

– У них двое детей, – говорит Анна, и это открывает рану – она издает хриплый звук и больше не может сдержать слез.

– Боже мой, – содрогается Лу. Почему-то она не подумала об этом, хотя можно было предположить. – Сколько им?

– Молли – три. Люку – пять. Я их крестная, – добавляет Анна.

Лу сочувствует ей, им всем. Она обнимает Анну рукой за плечи. Хотя она почти не знает ее, это кажется уместным, очень нужным. Анна пододвигается к ней. Люди напротив искоса смотрят на них, но у одного в ушах наушники, так что он не слышит, а другой долбит свой ноутбук, и его ничего вокруг не интересует. За окном открывается суссекский пейзаж – зеленые поля, гряды Даунса, как на открытке.

– Наверное, вы им действительно сейчас нужны, – замечает Лу. – У вас есть кто-нибудь, кто вас поддерживает дома?

– Да, – кивает Анна. – Пожалуй.

И снова у Лу возникает впечатление, что у Анны в домашней жизни сложности: по ее реакции не похоже, что у нее стопроцентно отзывчивый партнер. Лу быстро улавливает такие признаки, она и сама скрывалась, правда, под другой, но все-таки маской. Ее мать никогда ее не поддерживает. Но сейчас не время залезать слишком глубоко.

– Извините, – немного успокоившись, Анна шмыгает носом.

Лу убирает руку.

– Пожалуйста, не извиняйтесь. Действительно, как вы сказали, хреново.

– Карен чувствует себя такой виноватой, – продолжает Анна.

– Ох, бедняжка.

– Она думает, что должна была что-то сделать. Что могла бы спасти Саймона. Считает, что, если бы сделала ему искусственное дыхание, он бы выжил, и все такое. Я все говорю ей, что это ничего бы не изменило, но она меня не слушает.

Лу хмурится:

– Она ничего не могла сделать. Я уверена. Я видела: он умер сразу.

– Знаю. Я так и говорю ей. Но вы понимаете, каково это. Всегда думаешь: «Если бы…» А Карен особенно это свойственно. Часто переживает за чужие проблемы. Чувствует себя в ответе за весь мир.

– Похоже, она добрый человек, – замечает Лу.

– Она прелесть.

– Но, наверное, это чувство вины сейчас не очень кстати.

– Вот именно.

– Хотя в таких случаях это обычное явление.

– Разве?

– О да!

– Я не слишком разбираюсь в бедах, – признается Анна.

Лу решает открыться:

– Я никого не теряла так внезапно, как ваша подруга. Но у меня несколько лет назад умер отец.

– Извините.

– Не беспокойтесь, это было давно. И с тех пор я немного исследовала этот вопрос. Это связано и с моей работой.

– А чем вы занимаетесь?

– Я консультант-психолог. Работаю с трудными детьми, которых исключили из школы.

– Как интересно! Расскажите подробнее.

Лу рассказывает. Анна, безусловно, благодарна ей за то, что можно отвлечься.

Дети у Трейси. Карен не хочет, чтобы они слышали подробности похоронных приготовлений, все ее звонки друзьям, коллегам и родственникам. Кроме того, она старается сохранить в Молли и Люке чувство, как бы оно ни было хрупко, что жизнь продолжается и все идет так, как обычно. Трейси давно знает ее детей и кажется вполне подходящим человеком, чтобы малыши побыли у нее в такой трудный момент.

Поэтому той половиной сознания, которая функционировала нормально, Карен посадила детей на заднее сиденье машины, приладила ремни безопасности и осторожно, со скоростью тридцать миль в час, отвезла их в Портслейд.

Они были там, как и договоривались, ровно в девять. Потом Карен поехала обратно, заперла машину и поставила на плиту чайник. Он закипит через несколько секунд.

Но Карен сознает дихотомию, ее голова словно расколота надвое. С помощью одной половины она способна ходить, говорить, готовить чай, отвезти Молли и Люка к Трейси. С помощью этой части она оделась, причесалась, – словом, привела себя в порядок. Эта же половина помогает ей разговаривать с викарием, которого она никогда раньше не знала, посылать имейлы незнакомым людям, пользоваться адресной книгой Outlook Express в ноутбуке Саймона. Карен узнает эту свою половину – это эффективный администратор для совета, организованная мать, которая не опаздывает к Трейси или в школу, женщина, которая возит по супермаркету в Хоуве детей в двухместной тележке, держа в руке список.

Но другая половина Карен функционирует совсем не должным образом – во всяком случае, у нее такое чувство. В этой половине царит безумная путаница, как на рисунках Молли: фломастеры разных цветов разбегаются во все стороны, изображая немыслимые загогулины. Но если картины дочки – это буйное выражение веселья, жизни и счастья – по крайней мере, Карен всегда с нежностью воспринимала их именно так, – то в голове у Карен темная, зловещая мешанина, все темно-синее, красное, пурпурное и черное. Это безумная путаница эмоций: она никак не может избавиться от чувства, что во всем виновата она, вина буквально опутывает ее, из нее невозможно выбраться. У нее неизбывное чувство утраты, и она боится, что еще не испытала всей силы этого чувства – гигантского, ошеломляющего чувства скорби и уныния. И в самом центре путаницы – ярко-красная жгучая боль, мучительная, пылающая, безжалостная, словно череп распилили и прямо внутрь, на нервы серого вещества, налили кислоты.

Карен старается избегать этой адской половины, старается подавить и спрятать эти мысли, привести их в повиновение. Ей надо собраться, сосредоточиться. И, как ни удивительно, ей это удается. Причем довольно длительное время. Она видела тело Саймона, говорила с другими людьми, принимала сочувствия, сочувствовала чужим слезам и пролила свои. У нее такое чувство, что она дистанцировала себя от всех переживаний, отделила себя от реальности, как будто на самом деле ничего этого не происходит.

Она по-прежнему ждет, что Саймон вернется. Ей продолжает казаться, что сейчас она услышит звук ключа в замке, «Привет!», его шаги в прихожей. Или что мельком увидит, как он работает за компьютером, сидит за кухонным столом или смотрит телевизор, положив ноги на диван.

Но нет.

Вместо этого похороны.

Должно быть отпевание, они с Филлис согласились в этом.

Никогда не говорив с Саймоном на эту тему, они могли лишь полагаться на инстинктивное понимание того, чего бы он хотел.

Принятие решений вызывает в них нерешительность. Кого известить? Что будет для него лучше? Как они могут принимать решения, когда им до сих пор кажется, что Саймон жив?

И все же как-то сообща они делают все необходимое.

Вскрытие показало, что смерть наступила в результате «тотальной непроходимости левой коронарной артерии, что повлекло за собой инфаркт и разрыв левого желудочка». Другими словами, это был сердечный приступ, просто и ясно.

– Но на самом деле это не ответ на наши вопросы, – говорит Филлис.

И она права: на самом деле они хотели узнать, почему жизнь так несправедлива – почему их Саймон? Никакая гора медицинских бумаг не может ответить им на этот вопрос.

Что касается похорон, Карен намекнула на не совсем традиционный ритуал – в конце концов, это Брайтон, – но быть похороненным в деревянном ящике или разлагающейся под действием микроорганизмов корзине – это казалось слишком не по-человечески, как-то по-язычески, слишком эксцентрично для Саймона. Не то чтобы он участвовал в движении зеленых или что-то в этом роде. Да, он помогал утилизировать бутылки, бумагу, жестянки, хотя это было не так трудно, поскольку они накапливались в доме, и покупал «экологически чистые» овощи – но это, собственно, и все его заслуги. На самом деле эти вещи больше волнуют Карен, чем волновали бы его, а она не хочет хоронить его в плетеной корзине, так почему бы этого захотел он?

Они бы могли кремировать тело Саймона, он, вероятно, не возражал бы – Саймон любил костры и барбекю и построил в их доме камин. Но Карен и Филлис и это почему-то казалось неправильным; мысль о том, что такой большой мужчина превратится в горстку праха, казалась абсурдной и была сразу отметена. Ради бога, Саймон весил более шестнадцати стоунов.

На том они и сошлись. Никаких споров, никаких разногласий: его похоронят под подходящим надгробием на Брайтонском кладбище.

Это будет солидно, людей хоронят там веками, в том числе там похоронен и отец Саймона. Но главное, и Карен, и Филлис хотят, чтобы могила была солидной. Насколько Карен может рассудить в данный момент, она потом сможет сфотографировать могилу с детьми, и ей кажется такое решение предпочтительнее всех других. Кроме того, ее тревожит, что Молли и Люк не запомнят, как рассеивали прах. Они слишком маленькие, а ей хочется, чтобы им было куда пойти и вспомнить отца.

При мысли о будущем опять пробуждается жгучая боль. Силой воли Карен отодвигает ее. Потом берет ручку и начинает составлять список продуктов, которые нужно купить. После похорон людям нужно будет поесть, не так ли?