***
… Лоринков и Петреску, выйдя на поляну, бросили велосипеды и оглядели кострище.
Прошлой ночью здесь кто–то был, — решил лейтенант.
Следопыт, — восхищенно сказал Лоринков.
Костер еще теплый, — сказал лейтенант.
Оба путешественника за те полтора года, что шли от Кишинева к Касауцам, изрядно обтрепались. Левый ботинок Лоринкова был перевязан, а штаны Петреску кое–где залатаны. Полицейский и писатель возмужали, поседели и покрылись морщинами. Командировка их невероятно затягивалась, что, впрочем, в условиях событий в Молдавии особого значения не имело. Район Касауц, по слухам, отпал от Молдавии и там давно уже установилась исходническая ересь в качестве государственной религии. Лейтенант, правда, думал, что это клевета кишиневской пропаганды. Лоринков сомневался. В любом случае, им пришлось делать огромный крюк, чтобы не встретиться с передовыми разъездами войск северной республики Бельц.
Еще половина года была потеряна во время нашествия орды из Гагаузского халифата, которую пришлось пережидать в пещерах под Днестром. В общем, командировка обернулась целым путешествием, говорил Лоринков, которому это пошло только на пользу. Свежий воздух, отсутствие регулярных запасов спирта вернули писателю здоровый цвет лица, природный аппетит и любопытство к жизни. К тому же, за время путешествия у него был еще несколько видений, и лейтенант Петреску, — который был свидетелем этих трансцендентальных контактов со сверхъестественным, — смог убедиться в том, что Лоринков не фантазирует.
Он в самом деле общался с духами.
Что, впрочем, для практичного лейтенанта значения не имело. Моя цель, думал он, это Касауцкий карьер, где я обязан выяснить, куда пропали бывший комендант Филат, штатный доносчик Сахарняну и заключенный Серафим Ботезату.
Знаете, — сказал Лоринков, обожавший поговорить о себе, — а ведь не вечно же я буду книги писать…
Когда вы последний раз их писали? — скептически спросил Петреску, занявшись починкой велосипеда.
Не все мне писать, да писать, — сказал, не обижаясь Лоринков.
Вот кончится война, — сказал он мечтательно, — брошу все, куплю костюм…
Синий, обязательно ярко синий, приталенный, и чтоб рубашка с кружевным воротом, как у аристократа, — уточнил Лоринков.
Туфли лаковые, сумку как для ноут–бука, чтоб форсить…
Ну, без ноут–бука, конечно, он–то сам дорогой…
И поеду в город, учиться, — сказал он.
На агронома, там, или инженера, — закрыл глаза он.
В люди выбьюсь, — сказал он.
А пока… — вздохнул Лоринков.
Пишу тут для вас, пишу… — пожаловался он.
После чего прилег у костра, хлебнул вина, и уснул. Петреску, скептически глядя на напарника по путешествию, хмыкнул и покачал головой. Ишь чего удумал. В люди…
…яркое Солнце ослепило Лоринкова, когда же он поднял глаза, то увидел над собой двенадцать прекрасных дев.
Девчонки… — сказал радостно Лоринков, которому изрядно надоело видеть всего одно лицо, лейтенанта Петреску.
Бессмертные девы, — поправила одна, с золотой косой, собранной на голове в корону.
Бессмертные девчонки… — сказал Лоринков, глупо улыбаясь.
Сексист, — осуждающе сказала дева.
Феминист, зуб даю, — волнуясь, сказал Лоринков, неотрывно глядя в декольте девиц.
Девушки стали плясать вокруг него, взявшись за руки. В волосах у первой была роза, у второй — ромашка, у третьей — маргаритка, у четвертой — подснежник, у пятой — желтый осенний лист, у шестой — хризантема, у седьмой — снежинка, у восьмой — колокольчик, у девятой, — цветок винограда, а трое были простоволосыми.
Времена года, — догадался Лоринков.
Догадливый человечек, — смеялись девушки.
Вы и есть двенадцать? — спросил Лоринков.
Мы Дюжина, — ответили они.
Так это вас мы ищем? — спросил Лоринков.
Нет, человечек, — смеясь, ответили девушки.
Лоринков расстроился. Их с лейтенантом Петреску странствия, казалось, не имеют конца. Да и смысла тоже, признавался сам себе Лоринков. Ничего не менялось из–за того, что они перевидали уже, наверное, все злодеяния и жестокости, которые только творились на молдавской земле. Иногда они — по мере сил — пытались что–то сделать, а иногда просто смотрели. Но разве от того, что беды Молдавии увидят на четыре глаза больше, — думал Лоринков, — беды эти уменьшатся?
Не сомневайся, — пропели девушки, и сняли с себя платья.
Белоснежные, как мрамор, и пышные, смуглые и подтянутые, с веснушками на груди и впадинками меж ягодиц… Такие разные! Лоринков почувствовал головокружение и понял, что очень давно не видел женщин. Может, дезертировать, подумал он. Но куда бежать, подумал писатель. К тому же, из–за войны и разрухи в Молдавии не то, что женщину в розовых сапогах, — даже просто в сапогах не встретишь! Все носят какие–то мешки вместо платьев, лица чумазые, волосы растрепанные… О, совсем не такими были двенадцать прелестных искусительниц, окруживших Лоринкова сейчас!
Девушки запели:
Благодари Его за то, что стал тебе крепкой стеной, и не ной!
Умрут губители и сгинут мучители, Он же укроет вас от бедствий!
Благодари Бога за то, что не оставил вас и поселился с вами.
Звали его Серафим и открыл вам глаза.
Он судит вас, но не покинут вас, даже когда вы в дурных мыслях.
Он утвердил вас, и тайну истины укрепил в вашем сердце.
И скоро уже Бог рассудит ваше горе, распознав ваши беды.
И спасет душу бедняка в логове львов, что, как меч, заострили свой язык.
Но Бог заградит их зубы, чтобы не растерзали душу бедняка и нищего, и убрал их язык.
И он превратит бурю в затишье, и душу неимущего спасет, как тело из пасти львов.
Среди Дюжины, которую ты ищешь, будут мужчины.
Среди Дюжины будут и женщины.
И ты сам удивишься тому, кто будет в ней!
После этого девушки, рассыпавшись по поляне, стали со звонким смехом собирать цветы, возникшие словно из ниоткуда, и плести из них венки. Играть в прятки и догонялки. Звонко смеясь, одевать венки на Лоринкова, тормошить его, щипать, и гладить по щекам.
Шалуньи, — говорил Лоринков.
Девушки смеялись и веселились еще больше. Сплетя из своих кос сети, набрасывали они их на Лоринкова, играли в ручеек, салки, и касались человека все откровеннее. Богини, думал Лоринков, затаив дыхание.
Человек, найди Дюжину, — говорили они.
И вернешься к людям, — пели богини.
Будешь глядеть на улыбки женщин.
И вернешь улыбки женщин в Молдавию!
Лоринков, счастливый, кивал и тянул к нимфам руки, но девушки ускользали, словно ручей, а потом и правда превращались в ручей. Глубокий, прозрачный, серебристый, он звенел, бросая воду пригоршнями на камни под прохладным ноябрьским небом Молдавии. Нимфы, нимфы, грустно качал головой Лоринков, присев у воды, и, слыша за спиной смешки, оборачивался. Они — все двенадцать — прятались за деревьями, и грациозно выставляли из–за стволов обнаженные ножки. О, радостно кричал Лоринков, и со смехом бежал за прелестницами, падая лицом в охапки теплых почему–то осенних листьев. Девушки же набрасывались на него, тормошили его и смеялись, тормошили, тормош…
Вставайте же, да вставайте же! — тормошил его Петреску.
Лоринков со свинцовой — как всегда после видений, — головой поднялся. Он лежал у погасшего костра лицом в куче холодных листьев, рубашка его была расстегнута на груди.
Что это со мной? — спросил он Петреску.
У вас, видимо, было видение, — объяснил лейтенант, — вы лежали, счастливо улыбаясь, у огня, пускали слюни и все бормотали что–то насчет каких–то шалуний.
Ну а и потом вы решили раздеться, — сказал Петреску, — так что мне пришлось вас силой сдерживать.
Гм, — сказал Лоринков.
Зря вы меня разбудили, — в порыве искренности сказал он добродетельному лейтенанту.
Посмотрите лучше, что за лесом, — сказал Петреску.
Мужчины, прячась за деревьями, совсем как нимфы из видения Лоринкова, подошли к краю приграничной полосы. Ниже, в километре от нее, по дороге вилась лента, состоявшая из людей. Впереди они несли огромную хоругвь. Многие держали в руках плакаты. Прищурившись, близорукий Лоринков прочитал некоторые из них. «Исход — сила», «Серафим — Отец», «Касауцам — новую религию».
Невероятно, — сказал Лоринков.
Крестный ход «исходников», — кивнул Петреску.
В этом районе «исходничество» уже государственная религия, — сказал он.
Это наш шанс, — сказал быстро соображавший лейтенант.
Они следуют в Касауцы, и, судя по всему, будут пропущены, — сказал он.
Паломники, видно, ходили к святым местам, — догадался лейтенант.
Раздевайтесь, быстро, — велел он писателю.
Это еще зачем? — тупо спросил Лоринков.
Да не догола, — терпеливо объяснил Петреску, ехидно добавив, — хотя всего полчаса назад вы готовы были проделать это де…
Раздеваюсь, раздеваюсь, — сказал Лоринков.
Спустя полчаса, когда процессия поравнялось с лесом, Лоринков и Петреску, в рванье, рывком поднялись из канавы, и пристроились к хвосту шествия. Народу там было много, так что на двух новых бродяг никто не обратил внимания.
… Спустя неделю Петреску и Лоринков вошли в ворота Касауцкого лагеря.
Задрав голову, Лоринков прочитал приветственную надпись.
«Хочешь быть счастливым? Выполни европейскую пятилетку в три года! : — ) »
Рядом был нарисован компьютерный смайлик.
В глаза также бросалось отсутствие хлыстов у надзирателей.
Я смотрю, пока мы нашествие кочевников в пещерах пережидали, в стране многое изменилось, — процедил Лоринков.
А когда вновь прибывшие построились в центре лагеря, навстречу им вышел комендант Плешка, почему–то в белой простыне, и сказал:
А сейчас, братья, мы разделимся по группам братской любви, каждая из которых получит свой барак и стол для общей трапезы в нем…
Опытные верующие наставят новичков, — ласково сказал он.
Терпением и неустанной заботой, — добавил комендант.
Лейтенант Петреску вздрогнул, когда увидел, что в делении людей на отряды участвуют как заключенные, так и надзиратели. Власть рухнула, подумал Петреску…
В результате простой жеребьевки в их отряде оказались комендант Плешка, женщина по имени Родика, ее муж Петрика и двое их детей, какая–то Нина, лейтенант Петреску, Лоринков, и еще несколько человек.
Когда Лоринков пересчитал их, то тоже вздрогнул.
Получалась Дюжина.
