***
…том мы скитались, и прятались от людей, — сказала Родика.
Пару лет назад мы наткнулись на брошенный дом возле поля, и стали жить там, — рассказывала она Петрике, с любовью глядя на его изрезанные руки.
Я впрягались в плуг, а мальчики, — говорила она шепотом, чтобы не разбудить спящих и повзрослевших мальчишек, — вели борозду…
Как–то мимо пролетал вертолет и дал очередь, иностранцы часто так балуются, — бесстрастно говорила она.
Старшего, ну, который от тебя, — смущенно сказала она, — зацепило в ногу, и мы думали, что ее придется отрезать.
Был Антонов огонь и даже флаг Евросоюза не помог, хотя я не только завернула в него ногу, но и вообще всего мальчика закутала в этот флаг, — вспоминала Родика.
Но Бог миловал, и сын выжил, — сказала она.
Тогда я взяла их и мы покинули тот дом, и стали жить в этой лесной полосе у реки, потому что граница, как ни странно, самое безопасное место, потому что здесь опаснее всего, — сказала она.
К тому же это место считается заповедником Европы, поэтому здесь охотятся только баре из Румынии, — добавила Родика, — и когда их рожки играют, мы прячемся.
Надо идти в Касауцы, — сказала она, — говорят, там в карьере можно устроиться и получить кусок карьера в аренду.
Сыновья вечно голодные, — сказала она.
Они хорошие мальчики, — заплакала она.
Петрика глядел на нее с любовью, жалостью и недоумением. И эта женщина, думал он, была той самой юной возлюбленной, мысли о которой заставили забыть его обо всем? Ноги ее очерствели, словно поздняя кукуруза. Спина согнулась, как старый кабачок, который не сняли вовремя с грядки, и который невозможно есть. Груди отвердели и ссохлись, словно тыква, оставленная на грядке. Живот стал каменный, будто слежавшаяся пшеница. Взгляд колючий, как виноградная лоза, с которой сняли плоды. Щеки увяли, словно поздние, побитые заморозками помидоры…
Как потрепала ее жизнь, подумал Петрика, потрепанный жизнью. Потом оглянулся на мальчиков. Родика уже все рассказала ему о своей нелегкой судьбе, так что Петрика глядел на ее второго сына спокойно. Что же, значит, такова наша судьба, подумал он.
Оба они сидели у костра, поодаль спали сыновья, укутанные в гуманитарные одеяла.
Он будет моим сыном, — сказал он Родике, — и мы всегда будем вместе.
Как? — спросила она устало.
Мы будем настоящей семьей, — сказал Петрика.
Будем жить все вместе, рядом, в одном доме, радоваться друг другу, видеть дни друг друга, провожать ночи и встречать утра, — перечислил он.
Увидим, как наши мальчики станут взрослыми и сами обзаведутся детьми, — сказал он.
Состаримся и умрем вместе, — закончил Петрика.
Быть вместе и значит быть семьей, — сказал он неуверенно.
Настоящая семья это когда мать в Италии, отец в Подмосковье, а дети с бабушкой или в детском доме, — возразила Родика.
А у нас будет не семья, а черт знает что! — сказала она.
Ну что же поделать, — сказал Петрика, — с тобой я готов и на черт знает что, любимая.
Кстати, — сказал он, — как насчет черт знает чего?
Черт знает чего, чего мы не делали уже лет шесть, — сказал он.
Родика покраснела, и полезла вслед за Петрикой в землянку.
Когда я решила, что лучше им умереть… — сказала она.
Т–с–с, — сказал Петрика, которому Родика рассказала, как повесила сыновей, и вообще все рассказала.
Иногда мне кажется, что они и так уже мертвы, — сказала она.
Ну–ну, — сказал Петрика.
Я все равно убила своих детей… — заплакала Родика.
Все будет хорошо, — сказал Петрика.
Это была гуманная жестокость, — сказал он.
Я бы поступил так же, — подумав, решил он.
Ты поступила мужественно, как и положено поступать каждой молдавской женщине, — сказал он.
Тем более, — сказал он с ожесточением, — что молдавские мужчины давно уже перестали так поступать.
Перестали быть мужчинами, — сказал он.
Ох, — сказала она.
Ну, ты–то не перестал быть мужчиной, — сказала она.
Да, — сказал он.
Ох, — сказала она.
Не так сильно? — спросил он.
Так, — сказала она.
Еще, — сказала она.
Сделай мне третьего, — сказала она.
Мальчики у костра делали вид, что спали.
Дерн шевелился.
