***
Подсудимый Дабижа, встаньте! — рявкнул Киртоакэ.
Дабижа, подтягивая спадающие из–за отсутствия пуговиц, ремня или подтяжек штаны, встал. В зале изумленно засмеялись. Дабижа не обиделся. Он выглядел жалко, он знал. С запавшими щеками, трясущимися губами, сползающими штанами… Так и должен выглядеть враг Молдовы, сказали ему следователи. К тому же Дабижа в глубине души все твердил, что он не подсудимый. Он выполняет задание Молдовы! Он помогает разоблачить банду «европротивленцев», которые сделали все, чтобы очередной план пятилетки ЕС–Молдова не был выполнен и мы не получили даже ассоциированного членства в ЕС!
Граждане судьи, — воскликнул Дабижа.
Я бы хотел разоблачить банду «европротивленцев», которые сделали все, чтобы очередной план пятилетки ЕС–Модова не был выполнен и мы не получили даже ассоциированного членства в ЕС! — сказал он.
Подсудимый, мы еще успеем поговорить о ваших подельниках, — сказал Киртоакэ в мантии, и угрожающе продолжил – а теперь давайте узнаем все о вашей роли в этом преступном синдикате.
Я виноват! — с готовностью крикнул Дабижа.
Штаны сползли. В зале снова рассмеялись. Открытый процесс над бандой «европротивленцев» проходил в здании бывшего Дворца Дружбы Народов, выстроенного в Молдавии еще при советской власти. Огромное пространство с мраморными колоннами – одну впрочем вырубили для дачи второго президента Лучинского и заменили досками, — было заполнено до отказа. Оголодавшие и одичавшие молдаване с радостью пришли на процесс злоумышленников и вражин, из–за которых сорвалось вступление РМ в ЕС. К тому же, не пришедших штрафовали на службе. В зале также присутствовали представители зарубежных держав, в основном европейских. Все с интересом глядели на подсудимых, представлявших собой очень жалкое зрелище. Верховный судья Дорин Киртоакэ блистал.
Этот человек красноречив, как Цицерон, язвителен, как Сократ, и умен, как Сенека, — передавал из зала суда корреспондент румынской газеты «Зиуа».
Это была правда. Киртоакэ за несколько лет процессов над «европротивленцами» стал настоящим любимцем кишиневской публики. Он вел процессы лучше даже, чем сам Вышинский! Немудрено – скромничал Дорин – ведь Вышинский был советским мудаком и палачом, а он, Дорин Киртоакэ, осуществляет настоящее европейское правосудие! Прокашлявшись, и повернувшись в профиль к корреспондентке канала «Про–ТВ», которая ему очень нравилась, Дорин начал говорить:
Приступая к своей обвинительной речи по настоящему делу, представляющему собой исключительное явление, имеющему чрезвычайное общественно–политическое значение, я хотел бы раньше всего остановить ваше внимание на некоторых отличительных чертах этого дела, на некоторых выдающихся его особенностях… — послышались аплодисменты
Не в первый раз Верховный Суд нашей страны рассматривает дело о тягчайших преступлениях, направленных против будущего нашей родины в ЕС, против нашего капиталистического отечества….
Но едва ли я ошибусь, сказав, что впервые нашему суду приходится рассматривать такое дело как это, рассматривать дело о таких преступлениях и таких злодействах, как те, что прошли перед вашими глазами, что прошли перед глазами всего мира на этом суде, о таких преступниках, как эти преступники, сидящие сейчас перед вами на скамье подсудимых… — аплодисменты переросли в овацию.
Дорин раскланялся. Говорил он гладко и даже не задумываясь над тем,что говорит. Ведь вступления свои он из процессов в СССР и позаимствовал, поменяв лишь кое какие слова. Это ужасно нервировало дядю–президента, знал Дорин, который опасался, что иностранные журналисты пронюхают. Дядя, впрочем, на месте засиделся, уже почти год президентствует, скинуть бы его…
Дорин встряхнулся и продолжил:
В чем заключается историческое значение данного процесса? В чем заключаются некоторые его особенности? Историческое значение этого процесса заключается раньше всего в том, что на этом процессе с исключительной тщательностью и точностью показано, доказано, установлено, что противники европейской интеграции Молдовы являются не чем иным, как беспринципной, безыдейной бандой убийц, шпионов, диверсантов и вредителей!
Из зала прилетел букетик цветов в виде флага Молдовы. Дорин поймал его, галантно прикрепил на мантии, и приступил к любимому занятию, за которое пресса окрестила его Юридический Соловей Кишинева, а дамы считали самым остроумным чиновником в государстве. Дорин начал допрашивать подсудимых.
Итак, Дабижа, вы европротивленец и враг народа, — сказал судья.
Я раскаиваюсь, — сказал Дабижа.
Молчи, идиот, — сказал Киртоакэ, слыша с радостью смех.
Кретин, тупица, — добавил он, под все усиливающийся смех.
Твои штаны сползают с тебя так, как будто им не за что зацепиться в твоих штанах, — сказал он, после чего зал расхохотался.
Публика, пришедшая посмотреть специально на Верховного судью с его невероятно остроумными шутками, была в восторге. Дабижа жалко улыбался.
Животное, — сказал Киртоакэ, — ты говна кусок, почему ты лег на дорогу нашей страны в Европу?
Меня сбили с толку вражины Урыту, Урекяну, Ходыркэ, и все, кто присутствуют на этой скамье, — сказал Дабижа.
Обратите внимание, — сказал Киртоакэ, вновь став куртуазным, — как некоторые из подсудимых, особенно подсудимый Дабижа, делают на этом процессе сохранить, как говорят французы, хорошую мину при плохой игре…
Расстрелять! — крикнул кто–то из зала.
Всему свое время! — сказал Киртоакэ и продолжил. — Как жалок Дабижа, когда пытается принять вид «идейного» человека, прикрыть свою бандитско–уголовную деятельность всякого рода «философскими», «идеологическими» и тому подобными разговорами…
Я не… — пискнул Дабижа.
Ты просто унитаз, в который гадит история! — воскликнул Киртоакэ и сам расхохотался собственной остроте вслед за залом.
Да, — жалко сказал Дабижа, — я оступился, но…
Ты не «оступился», — прервал его резко Верховный судья, — ты гомик!
И бабушка твоя, не дожившая до справедливого суда, тоже была гомиком! — закричал Киртоакэ.
Зал захлопал. Дабижа стоял, чувствуя головокружение. А может так и надо, подумал он. Я помогаю Родине, вспомнил он. Родина прощает тех, кто разоблачился против нее, вспомнил Дабижа слова Киртоаки.
Дабижа, прикрывавшийся маской добропорядочного молдавского националиста… — говорил добропорядочный молдавский националист Киртоакэ.
… он пытался здесь весь кошмар своих гнусных преступлений свести к каким–то «идейным установкам», о которых он пробовал говорить длинные и напыщенные речи, — тряс кулаком Киртоакэ.
Свою собственную роль в этой банде Дабижа пробовал изобразить, как роль «теоретика»., — возмутился Киртоакэ.
Я главным образом, — дрожащим голосом зачитал Дабижа отпечатанную на листочке реплику, — занимался проблематикой общего руководства и идеологической стороной, что, конечно, не исключало ни моей осведомленности относительно практической стороны дела, ни принятия целого ряда с моей стороны практических шагов…
Полюбуйтесь на это говно… — скзал Киртоакэ. — Он, видите ли, был теоретик…
Я и правда был… — попробовал импровизировать Дабижа.
Ты не «был», ты ЕСТЬ гомик! — воскликнул торжествующе Киртоакэ и расхохотался.
Зал взревел, вверх взлетали перчатки и зонты. Публика неистовствовала. «Подлинный народный молдавский юмор» — строчили быстро к блокнотах корреспонденты.
Извольте оценить роль этого господинчика, — обратился к ним Верховный Судья, — занимающегося якобы не руководством всевозможных и при том самых чудовищных преступлений, а «проблематикой» этих преступлений, не организацией этих преступлений, а «идеологической стороной» этого черного дела…
Замочить, тварь! — кричали уже из многих мест сразу.
Оцените роль этого господинчика, который ведет самую оголтелую вредительско–подрывную работу, используя, по собственному признанию, все трудности независимой Молдовы, который срывает план ЕС–Молдова Ассоциированное Членство, тем самым убивая веру нашего народа в неизбежную и скорую европейскую интеграцию!
Оцените эту тварь!
Зацените этого урода!
Этого пидора несчастного!
Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, — прочитал Дабижа по условленному знаку.
В изменников капиталистической родины, — добавил он, — мы превратились в шпионов, террористов, реставраторов коммунизма. Мы срывали вступление Молдовы в ЕС. Мы, и только мы послужили причиной того, что ЕС пока не принимает Молдавию в ряды союза.
Мы пошли на предательство, преступление, измену, — каялся Дабижа.
Мы превратились в повстанческий отряд, организовывали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть власть молдавского народа, — говорил Дабижа, плача.
Достаточно! — крикнул Киртоакэ.
Где–то вдали разгоряченный верховный судья увидел, словно в дымке, довольное лицо дяди, премьер–министра Марины Лупу, других «випов». Ходят специально на меня, подумал горделиво Дорин. Зал был готов растерзать изменников…
Может быть, — спросил успокаивающе публику Киртоакэ, — мы должны простить их?
Этих изменников, европротивленцев, выродков? — спрашивал он, обращаясь в телекамеры, которые вели прямую трансляцию.
Ведь у всех них есть заслуги перед Молдовой, — напомнил он.
Штефан Урыту убивал приднестровцев, Георгий Петренко содержал бар в аэропорту, Николай Дабижа ненавидел инородцев, академик Ходыркэ как–то раз посидел на 500 евро в клубе «Ла Виктор», — быстро перечислил Киртоакэ все заслуги подсудимых перед родиной.
Мы гуманный народ… — горько сказал он залу, затихшему в ожидании очередного кульбита.
Мы думаем — ну пусть они, раз уж они философы, поэты, политики, — будут прощены… — умиротворяюще сказал Киртоакэ.
Но ведь! — поднял руку он.
Философия и шпионаж, философия и вредительство, философия и диверсии, философия и убийства–как гений и злодейство–две вещи не совместные! Шпион и убийца орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза перед тем, как размозжить ей голову разбойничьим кистенем!
Замочить?! — неуверенно закричали в зале снова.
Раздавить гадину! — закричал Киртоакэ.
Я раскаиваюсь! — закричал Дабижа.
У тебя, говно, ботинки в говне! — воскликнул Киртоакэ.
Ха–ха–ха! — взревел зал.
«Потрясающее чувство юмора… защитник многонациональной Молдовы… такой молодой, а уже с морщинами…. искрометные шутки… полное разоблачение гадины… мы, русские Молдовы, все как один… с надеждой… на Дорина…» — строчила корреспондент правительственной газеты Юля Юдовитчь–Семеновская, чей жизненный путь должен был окончиться на следующий день при обстоятельствах, неизвестных пока и самому Богу. Экий душка, думала она, глядя на молодого и ироничного Верховного Судью.
А ты кто? — внезапно рявкнул Киртоакэ на тринадцатого подсудимого, которого по идее быть на скамье не должно было, ведь по процессу шла всего дюжина заговорщиков.
Я уборщик, уборщик, — жалко пролепетал избитый бедняга, — зашел вчера клетку подмести, а ее захлопнули, за ночь дело сшили, а я…
Мести вас поганой метлой! — воскликнул Киртоакэ.
Да–а! — отозвался зал.
Я правда уборщик, третий год тут мою, — лепетал бедняга, единственный из тринадцати действительно по случайности оказавшийся на скамье, и почему–то добавлял… — я Андрей.
Андрей, Андрей, — пробормотал недовольно Киртоакэ, а потом, придумав, воскликнул, — Андрей, держи хер бодрей!
А–а–а, — умирал со смеху зал.
Этого расстрелять, — велел Киртоакэ, — за помехи суду.
Зал аплодировал. Дамы смеялись. Дабижа плакал. Несчастного уборщика уволокли.
Верховный судья Киртоакэ с удовольствием развернулся в профиль перед фотографами и закончил речь по делу отщепенца и недо–человека Дабижи:
Здесь, на скамье подсудимых, сидит не одна какая–либо анти–молдавская группа, агентура не одной какой–либо иностранной разведки. Здесь, на скамье подсудимых, сидит целый ряд анти–молдавских групп, представляющих собой агентуру разведок целого ряда враждебных Молдове террористических организаций и антидемократических государств.
Уничтожить, растоптать! — орал зал.
Перед нами — виновники того, что мы еще не в Европе! — воскликнул Киртоака.
Что же нам сделать с ними?! — наклонился он к залу.
С–м–е–е–е–е–рть!!! — ответил зал, как один человек.
Что? — сделал вид, что не расслышал Киртоакэ.
СМЕРТЬ!!! — грянул зал.
Дабижа негодующе поднял руки, и его штаны полностью упали на ботинки.
Зал гоготал.
